Всё, прекращаю пустую болтовню и продолжаю строго по делу! В общем, сидим мы, он мне про зверей рассказывает. А мне-то что ему в ответ рассказать? Я вновь начинаю о прежней жизни его выспрашивать – какие порядки у него в доме были, строго ли было в Благородном Училище… Ну и чуточку о своём купецком прошлом говорю. Потом от дел давних переходим к нынешним. Жалуется он мне, как скучно ему тут сидеть – уж лучше как раньше, на огороде и в сарае. Про господина говорит, что никогда тот не кричит, не ругается, а приказания отдаёт вежливо… «Будь добр, Алай, сбегай, позови мне Тангиля», «А не пора ли чернила в чернильницу налить, там, видишь ли, на донышке только осталось», «тебе не кажется, что уж больно душно тут. Надо бы проветрить, не находишь?». А от этого у Алая только больнее на душе делается. Лучше бы, говорит, дурными словами ругался. А то рязмякаешь, вспоминаешь о прежней жизни, о книгах, о семейных праздниках – а потом мозги как ледяной водой обольёт. Осознаёшь, что теперь ты беглый преступник, что каждый, кто опознает тебя, за десять огримов радостно властям сдаст, что нет у тебя более никого, кто бы тебя любил, для кого ты был бы самым-самым.
– Знаешь что, – посоветовал я ему, – ты постарайся всё прежнее забыть. О другом думай. О том, что через пять лет отпустит тебя господин – и начнётся у тебя другая совсем жизнь, свободная. Уедешь от столицы подале, и никто тебя не узнает. Да и те, кто мог бы узнать – они ж пацанёнка одиннадцатилетнего помнят, а ты в здоровенного парня вырастешь. Кем захочешь, тем и станешь, если постараешься, конечно. Хочешь – аптекарем или лекарем, а хочешь – своё хозяйство заведёшь, на дом накопишь. Встретится тебе девчонка, которую полюбишь и которая ровня тебе, женишься… А то можно сперва подкопить деньжат аптекарством, а потом в столичный университет податься. Туда ж, я слышал, при Новом-то Порядке без различия сословий берут. А как окончишь университет, получишь диплом на пергаменте, так и прошение на дворянское звание подавай. Только не сразу, выжди лет пять, чтоб за это время связями всякими обзавестись, друзьями полезными… Короче, не вздыхай о прошлом, а надейся на будущее. Я вот надеюсь. Вырасту, освобожусь, наймусь приказчиком в скобяную лавку, дело-то знакомое, деньжат накоплю и свою лавку открою. Только уж осторожнее буду насчёт пожара, и на шелка всякие не поведусь. Гвозди доход дают не быстрый, да надёжный…
Говорим мы так, говорим – и тут шаги на лестнице. Шаги господина Алаглани – я их давно уж чуять научился. Сапоги у него скрипят, и ступеньки звучат не так, как если кто из наших. Мы-то босые, мы звучим «шлёп-шлёп», а он – «тук-стук».
Ну и прямо в кабинет направляется. И что теперь делать? Я Алаю знак подал: не выдавай, мол. А он тоже умный, он тюфяк поднял и показывает: на пол ложись. И сверху тюфяк на меня кладёт. Если бегло глянуть – не заметишь.
– Алай! – кличет господин. – Поди сюда!
Дружок мой стрелой из чулана в кабинет метнулся, дверцу прикрыв плотно. Да только не держится она, скрипнула и чуток отворилась, узкую щёлочку оставив.
– Обед мне, да поскорее! И не в столовой накроешь, а тут, в кабинете! А как уберёшь посуду, пойди к Тангилю, скажи, чтоб нашёл тебе до ужина какую-нибудь работу. Мне ты пока не надобен, у меня скоро приём начнётся.
Вот так и получилось, что весь этот приём подглядел я да подслушал. Конечно, рисковал сильно – а ну как обнаружил бы меня господин в чулане? Очень даже свободно такое дело могло бы телегой закончиться. Но в нашей работе, как многие из вас меня наставляли, порой без риска никак.
Лист 10.
Продолжаю о том дне. Пугали меня только две вещи. Во-первых, кот. А ну как почует, скотина, что я в чулане хоронюсь, начнёт орать, рваться туда? Вот это бы и впрямь плохо оказалось – вдруг поставит красную метку? А второе – если затянется приём, не успею я на ужин. Не думайте, что мне так уж есть хотелось. Просто ведь непременно хватятся меня, побегут на огород, побегут в сарай – а меня нет. И что мне потом объяснять Тангилю, да и остальным?
Думаю я обо всём этом, думаю, а сам из-под тюфяка чуть выполз – ровно настолько, чтобы и в щёлочку подсматривать, и обратно под тюфяк, если что, юркнуть. Да, и о третьей опасности я подумал: не чихнуть бы. Но сами знаете, от чиха средство есть – на болевую точку надавить, между пальцами. Удовольствие, конечно, невеликое, но уж точно не до чиха будет.
А меж тем накрыл Алай обед господину, постоял у него за спиной, подавая то и это, потом пустую посуду на поднос – и вон из кабинета. Господин Алаглани в кресло своё роскошное уселся, кота щелчком пальцев подозвал – и принялся его гладить. Он гладит, котяра урчит, а я думаю: это он хорошо, это он правильно. Лучше пусть у него на руках, чем свободно бегать и в чулан соваться.
А тут и приём начался. Постучался Алай в кабинет, склонился в поясе и объявил:
– Высокородный господин Шиарай-тмаа!
И тотчас в кабинет вкатился дворянчик. Толстенький такой, лысенький, лет уже солидно так, одет богато. Кафтан тонкого заморского сукна, расшит золотыми нитями, туфли из телячьей кожи, на пальцах перстни.
– Желаю вам доброго здравия, высокородный господин Шиарай-тмаа, – поприветствовал его господин Алаглани. – Прошу вас, присаживайтесь в кресло!
Приметил я, что хоть и благородная кровь к нам пожаловала, а не выскочил господин из-за стола, не согнулся в поклоне поясном. Видимо, знает себе цену.
Уселся благородный Шиарай – и начал на беду свою плакаться. Ну, не сразу, конечно, к делу приступил, а всякие сперва улыбочки, усмешечки, намёки… я даже поначалу не сообразил, о чём речь. Но после понял – с женщинами у него перестало получаться, и тому уже пятый год. И что уж скольких лекарей обошёл, и выписывал из Академии Сиуранской, и поиздержался на этом так, что от былого состояния, почитай, и не осталось ни шиша… ну, этот намёк я с ходу разъяснил. Это он насчёт платы за услуги, мол, груды золота не ждите…
Господин Алаглани слушал его, слушал, головой кивал – а потом и спросил:
– Высокородный господин, вам ведь уже, насколько понимаю, шестой десяток к концу подходит?
– О, вы правы, – кивает тот, – да только иные мужи и в значительно более зрелом возрасте ещё хоть куда, а у меня вот несчастье какое…
– Неужели почтенная супруга ваша, высокородная Ишисийи-тмаа, претерпевает столь уж серьёзные страдания из-за вашей возрастной немочи? Она ведь тоже, как я понимаю, немолода? Не следует ли смириться с Высшей Волей и естественным законом, отдавшись делам милосердия и душепопечения?
Вроде и почтительно сказал, а уж мне ли ехидства не заметить?
– Ну… – протянул тут Шиарай. – Оно, конечно, так, но… Но вы же сами понимаете… Жена женой, а так ведь свет на ней клином не сошёлся… Как там сказано у поэта?
Во мне горит ещё огонь желанья,И не страшусь я тени гробовой.Готов рискнуть седою головойЗа миг один лишь страстного лобзанья…
Надо же, лысый наш и в стихах дока! А на первый взгляд – все мысли у такого в кошельке помещаются.
– Ну что ж, – молвил тут господин Алаглани, – если, значит, тени не страшитесь и намерения ваши серьёзней некуда, то попробовать, конечно, можно. Есть способы. Но сразу должен предупредить – это недёшево. Бальзам, который способен вернуть вам утраченные силы, создан на основе чрезвычайно редких, я бы даже сказал, драгоценных заморских трав. Причём воздействие бальзама не столь уж долговечно, и потому вам периодически придётся прибегать к сему средству. А поскольку знаете вы, что другой поэт сказал:
Что лекарство, что яд – корень всюду един,Господин – тот же раб, как и раб – господин,Есть в огне хладный лёд и огонь есть во льду,Так купайся же в счастье, лелея беду,
то рекомендуемый мною бальзам, увеличивая мужскую силу, вместе с тем и сокращает долголетие. Конечно, лишь в том случае, если злоупотреблять его применением. Во всём, как учит нас премудрый Памасиохи, следует соблюдать меру. Ибо мерою сотворены небеса и земли, и мерою определён им срок…
– Сколько? – напрямую спросил лысый.
– Полтораста огримов, – не моргнув глазом, ответил господин.
Лысого аж перекосило, и будь у него волосы, то наверняка дыбом бы встали.
– Что? Вы это серьёзно? Это ж цена пяти быков!
– Не спорю, – согласился господин. – Только вот есть на свете вещи гораздо дороже каких-то там быков.
– Ну, я бы ещё понял, если пятьдесят… ну, семьдесят…
– Высокородный господин Шиарай-тмаа, – усмехнулся наш аптекарь, – видите ли, мы не на базаре, торг здесь неуместен. Я называю взвешенную цену, большую часть которой составляют расходы на приобретение и переработку заморских трав. Согласитесь, неразумно было бы мне причинять самому себе убыток. Многие почтенные мужи пользуются моими лекарскими услугами, и уверяю вас, если вы откажетесь от чудесного бальзама, тот не останется невостребованным.
