– Конечно! – стиснула она правой рукой пальцы левой. – Я сказала вам подлинную правду и готова пройти любые испытания.
– Хорошо, – усмехнулся господин. – Тогда оставайтесь в кресле. Я встану за вашей спиной, приложу камень к голове и буду задавать вопросы. Если вы солжёте, камень покраснеет, и мы немедленно прервём наш опыт. Может быть, в этом случае удастся хотя бы частично сохранить ваш рассудок.
Так они и сделали. Встал он за креслом, взял цепочку с камешком, поднял чуть выше её головы. Мне отлично всё было видно – кресло гостевое стояло как раз напротив двери в чулан.
– Вас действительно зовут Анигалайи, вы действительно живёте на Второй Ткацкой? Отвечайте лишь одним словом. Да или нет?
– Да! – громко сказала она. Камешек оставался зелёным.
– У вас действительно есть семнадцатилетний сын Хаузири?
– Да!
И вновь камешек ни во что не окрасился.
Короче, сколько он её ни допрашивал, а камень как был зелёным, так им и остался. Видно было отлично – солнце скрылось за тучкой и лучи его не мешались. А я ещё подумал тогда: не приведи Творец, чтобы господин меня вот так через камешек допрашивал. Ужас ведь что выйдет… Если, конечно, камешек и впрямь зачарованный, а не обман всё это. Сами понимаете, братья, и такой расклад я исключить не мог.
– Ну что ж, сударыня, – наконец сказал он, когда все вопросы, какие только можно тут было измыслить, у него кончились. – Вы испытание выдержали. Я берусь попробовать вам помочь. Как именно я это сделаю, знать вам незачем, но только завтра в полночь вам надлежит быть за восточными городскими воротами, на первом же перекрёстке, где от восточного тракта отходит дорога на север. Там вас будет ждать крытая повозка и возница. И там же вы получите вашего сына. Возница доставит вас в провинцию Тхаалаш Северного Удела, там вы в городе Тмаа-Тхаалаш найдёте человека, коего звать Ишигури. Это тамошний аптекарь. Ему отдадите письмо, которое я сейчас напишу. Он переправит вас с сыном за границу, в Миагардалайю. Там уж сами устраивайте свою судьбу. Надеюсь, прикопленного серебра на первое время хватит. Благодарить меня не надо, я следую своим представлениям о правильном пути.
Он убрал камешек в тот же ящик, запер его и сел за стол. Кот всё это время обретался на книжном шкафу и посверкивал оттуда глазами – огромными, точь-в-точь как тот камешек.
– И вот ещё что, сударыня, – добавил он, наскоро нацарапав несколько строк на листке бумаги, сложив его в два раза и запечатав растопленным на свечке сургучом. – Если у меня не получится, то на перекрёстке вы просто никого не найдёте, и утром, когда откроются ворота, вернётесь в город. Значит, не судьба. В таком случае более ко мне не приходите, а молитесь Изначальному. Вот, держите письмо, и более не смею вас задерживать! Мне ещё предстоит много работы по вашему делу.
Ушла вдова, а господин всё из кабинета не выходит. Значит, и мне приходится под тюфяком таиться. А у меня, между прочим, горе намечается. Отлить мне понадобилось. И то слово – я ж с послеобеда тут, в чулане, а время к ужину клонится… и если приём у господина затянется, то что мне делать?
Проводив до двери вдову, господин снова в кресло своё вернулся и долго-долго сидел, вообще ничего не делая. Только кота гладил. И показалось мне, что как-то невесело ему. Меня бы даже на жалость пробило, не будь я так своим мочевым пузырём озабочен.
А господин меж тем достал стопку чистой бумаги, макнул в серебряную чернильницу остро очинённое перо и начал что-то писать. Но не так, как только что, когда для вдовы записку накарябал, а аккуратно, медленно. Небось, изысканным почерком «горная цепь». Там уж прямо буковка к буковке, ни на волосок не отклоняясь. Ну, знаете, короче. А я лежу, мучаюсь… Да, разумеется! Ну как вы могли сомневаться? Конечно. Молился я, уповая на Изначального Творца. Молюсь, уповаю, а сам прикидываю: если больше посетителей не будет и он быстро с писаниной своей разберётся, то, наверное, ужинать пойдёт. Вот тогда-то я и улизну. Одна беда – в это время ведь и у наших будет ужин, и заметят все моё отсутствие.
Но недаром молился я Высшей Воле, и снизошла она, сотворила чудо – не больно-то само по себе весёлое, но крайне в тот миг полезное.
В кабинет Алай ворвался. Вы поняли? Не постучался, не поскрёбся, а именно что ворвался. Весь запыхавшийся, глаза горят.
– Господин! – кричит. – Прощения прошу, но беда у нас стряслась!
Оторвался господин Алаглани от бумаг, посмотрел на него кисло:
– Что ещё за беда? Ты соображаешь, что творишь, от дела меня отрывая? Про почтительность напомнить?
– С Тангилем беда, господин! – зачастил Алай. – Лошадь ему руку откусила! Ну, та кобыла новая, что на прошлой неделе вы купить изволили! Дурная какая-то. Он её вычищал скребком, а она раз – и… он так заорал, что Хайтару услыхал со двора… Кровищи там…
Господин новых слов говорить не стал, а из кресла поднялся, кота за собой поманил – и быстро из кабинета вышел. Не побежал, но двигался очень быстро. Это ж надо уметь… очень похоже на воинскую выучку…
Я для верности выждал, когда шаги его на лестнице смолкнут – и как дунул из кабинета! Словно за мной враг человеческого рода сего со всеми своими служебными демонами погнался!
И успел! В самый последний миг, когда уж, казалось, потечёт из меня – а успел, добежал до отхожего места.
И снова мне повезло – ужин, оказывается, ещё не начинался. А если Тангиль моё долгое отсутствие и заметил, то теперь уж точно не до меня ему было.
Да, насчёт Тангиля. Руку ему, конечно, никакую не откусили, это Алай преувеличил. А цапнула его кобылка да, знатно. Кровищи и впрямь чуть не лужа. Кроме того, упал он после укуса и затылком о край кадушки стукнулся, отчего в беспамятство впал. Ну, господин немедля велел нести его в лабораторию, потом Халти при себе оставил, а остальным велел ужинать идти. Между прочим, ещё посетители оставались – девица благородного вида, немногим, может, меня старше, в шляпке с фиалкой приколотой, и какой-то тощий сморчок, одет либо как приказчик из богатой лавки, либо как владелец из мелкой. Им Алай почтительно передал, что приём на сегодня отменяется, что господин просит извинить его и прийти дня через два-три, до той поры шибко занят он будет.
Невесело прошёл у нас ужин. Молчали все, каждый, небось, про Тангиля думал. Хоть и был он с нами строг, а всё ж свой, и жалко его вдвойне. И по-простому, по-человечески, и как вероучение нам велит всех страдающих жалеть мыслию, словом и делом. Хоть и Новый Порядок, и дела всем вам известные, а вера-то в людях ещё осталась.
Поели мы – да и остались сидеть за столом во дворе. Солнце уж закатилось, небо чистое-чистое, рыжева так в синеву переходит, что и не поймёшь, где одно начинается и где другое кончается. Сад ещё листвы не сбросил, осень только пришла, и выдалась она тёплой. Где-то вдали птица белокрылка свиристит. А у нас у всех на душе как будто стая крыс напакостила.
Потом из дома Халти вышел. Сказал, всё с Тангилем хорошо будет, в сознание он пришёл, рану ему обработали, швы наложили, целебными снадобьями накачали, так что заживёт через месяц-другой вчистую. Хвала Творцу, ни кости не пострадали, ни жилы. А так да, до мяса порвала. Уж что ей не понравилось? Вроде обычная была лошадка, без придури… Теперь её продать придётся, нам такие сюрпризы ни к чему… Удар же о кадушку нехорош, конечно, мозги сотряслись, но если недельку полежать, то всё пройдёт.
Тем этот день и кончился. И тут я прервусь, ибо сдаётся мне, что всем нам, почтенные братья, пора на вечернюю трапезу.
Лист 12.
Поразмыслил я ночью и понял: великий предстоит мне день. Если не обманул вдову господин Алаглани, если и впрямь поможет ей – то этим и подтвердится наша догадка. Это уж будет твёрдо установленное. Ибо человеческой силой такое сотворить невозможно – из Башни Закона узника никак не вынуть, разве что атаковать большим войском. Так это надо вообще целую армию на столицу вести… Стражу не подкупишь – знаете же сами, отборная там стража. Высокое Собрание-то помнит, как нынешние вожди его девять лет тому назад из башни бежали, и сколько это стоило серебряных огримов. Так что как низложили короля и Новый Порядок установился – всю тюремную стражу заменили и за новой учредили строжайший пригляд. Ни к чему им, чтобы кто-то сотворил то же самое, что некогда сподвижники ихние. Впрочем, вы получше меня всё это знаете.
Конечно, нельзя было совсем уж не брать в расчёт иную догадку: что обманул её господин, что не станет он ей помогать, а будет, по обыкновению всех мошенников, тянуть из неё огримы да обещаниями кормить. Но, по правде сказать, мысль эта показалась мне совсем уж глупой. Вдова-то про сбережения свои сказала честно, и ничто господину не мешало тотчас деньги у неё забрать, в плату за помощь. Больше, чем в том узелке, у неё всё равно не вытянешь, последнее собрала. И потому какая же в том выгода, чтобы обманывать её? Подумал я и то, что, может, ему не серебро надобно, а тело её женское? Но ведь немолода уже, и не сказать чтоб красива, и разве господин бы лучшей не нашёл?
