Он с наслаждением сделал ещё один глоток, как будто наблюдал за занимательным представлением. Лицо его немного прояснилось. Эмоций Платона пока что не хватало для полноценной «трапезы», но бес улавливал нужные интонации и перекусывал ими, готовясь к основному блюду.
— Мама к Марку сразу прикипела. Игрушки для него покупала, торты пекла. Он для нее стал как четвертый сын. Я помню, Злат очень ревновал. Как это, внимание — и не ему, а чужому пацаненку.
— Не переводи тему, — покачал головой Виктор; сейчас он напоминал психотерапевта, который слушал пациента. — Мне нужны твои воспоминания, а не Злата.
— Да. В общем, наше приятельство продолжалась месяца два или три. А потом отец позвал меня к себе в кабинет. Как сейчас помню, он спросил, хочу ли я посмотреть, над чем он работает. Конечно, я обрадовался такой возможности. До этого отец в свои дела нас не посвящал. — Платон вдохнул чуть больше воздуха; в горле начало першить.
Он отпил коктейль и поморщился. Тот оказался жутко сладким, приторным до ужаса. Сахарный сироп с алкоголем — отвратительная смесь. Виктор, между тем, почти приговорил свою порцию. Бес шумно всосал воздух через трубочку, заслушавшись.
— Приятного аппетита, — сказал Платон, ненадолго отвлекаясь от воспоминаний.
— Ты продолжай, не отвлекайся, — нетерпеливо махнул рукой Виктора. — Так чего там хотел твой папочка?
В его взгляде застыло гигантское желание услышать продолжение.
— Ты можешь хотя бы так демонстративно не жрать?
— Не-а, не могу, — смущенно улыбнулся Ковтун. — Я люблю смаковать эмоции. Уж прости, какой есть. Ты сам знал, на что соглашался. Напоминаю: Серп предложил помочь ему в каком-то деле.
— Скорее — посмотреть, а не помочь, — исправил Платон. — Отец искал способ управлять сущностью нечисти. До этого он только изучал теорию, а теперь собирался впервые на человеке… точнее — на оборотне.
— На Марке?
— Да. Он собирался по собственному желанию контролировать его превращения в оборотня и обратно. Вытащить из него возможность обращаться. Сначала мне эта идея не понравилась, выглядело всё слишком опасно. Но отец сказал, что в этом нет ничего такого. Наоборот, Марк еще потом «спасибо» скажет, когда его сущность пробудится. Ведь он перестанет быть посмешищем для сородичей.
Виктор понимающе кивнул.
— Ты согласился?
— Разумеется. Я не настолько сдружился с Марком, чтобы всерьез переживать о нем. Да и разве отец мог обмануть? Я считал его почти богом.
— И что случилось?
— Я присутствовал при том эксперименте. Марк плакал и просил меня его отвязать, а отец… отец сказал смотреть и впитывать информацию. Он назвал это первым моим шагом к науке.
Говорить стало почти невозможно. Застарелая тайна, которую Платон считал давно забытой и малозначимой, ударила по нему сильнее, чем ожидалось. Испуганный взгляд мальчишки встал перед глазами Платона. Его тихое «не надо» и «мне больно».
Платон тогда строго сказал Марку:
— Не выдумывай. Всё будет хорошо, ты станешь настоящим волком.
— Но я не хочу, — ответил паренек, и это были последние его осмысленные слова.
Виктор привлек внимание, кашлянув.
— У Серпа получилось? — спросил с неподдельным интересом.
— Как сказать. Марк обратился в оборотня, так что можно считать, что эксперимент удался. А потом… он не выдержал. Его разум необратимо повредился. Он смеялся, нес какую-то чушь. Вел себя жутко. Хохотал, хлопал в ладоши, бесконечно обращался то в человека, то в волка, — Платон поежился. — Отец сказал, что сознание попросту не выдержало нагрузки. В тот же день он исчез из нашего дома. Злату сказали, что нашлись родственники и забрали Марка себе. На самом деле отец определил его в какую-то больницу для слабоумных. Когда я начал рыдать, отец сказал: «Запомни, нельзя спасти всех бездомных собак. Если ты хочешь стать ученым, то должен уметь жертвовать». Он многое тогда рассказал про то, что маленькая жертва может привести к большому благу. Я слушал его и верил, понимал, что он говорит правду. Ведь нет бескровных научных открытий. Действительно, надо чем-то жертвовать. Так мне показалось.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Кроме того, — объяснял тогда Серп, — твой друг не погиб. Его подлечат, и он будет как новенький. Ну а мы должны были сделать всё, чтобы дать ему возможность обращаться. Понимаешь? Мы поступали во благо, мы хотели ему помочь».
Платон криво усмехнулся, вспоминая ту ложь и то, как верил в неё. Потому что отец умел быть убедительным. Потому что Платону казалось, что это логично и правильно. Марк бы сказал им спасибо, если бы всё получилось.
Всю правду он понял спустя много лет, будучи уже взрослым. Он догадался, что «дефектный» Марк появился в доме неспроста. Но тогда, в пять лет, авторитет отца был настолько велик, что даже сомнений не закралось — всё правильно, папа желает лучшего.
Да и не настолько ему нравился этот бездомный пацаненок, чтобы всерьез о нем плакать. В пять лет Платон был достаточно жесток к чужакам. Тем более папа же сказал: его вылечат.
То, что отец любит врать, Платон тоже понял слишком поздно.
С другой стороны, если бы не тот бесчеловечный опыт над Марком, сейчас бы у самого Платона не было даже надежды на будущее. Ведь именно этим он и занимался в последние несколько месяцев: пытался вернуть свою сущность. Он поменял ритуал под себя, ослабив его. Занялся защитой разума — чтобы история Марка не повторилась.
В первый раз у него ничего не получилось. После второго появились галлюцинации в виде Серпа, но зато и восстановление сил ускорилось. Между первой и второй вылазкой прошел почти месяц, на этот раз ушло всего два дня. Это, конечно, можно было считать относительным успехом, только вот орком Платон не стал.
Значит, нужно ещё немного изменить само строение ритуала. Ну и разум защищать лучше — а то в следующий раз к нему в гости придет уже не Серп, а орочий много-раз-прапрадед Азур, считающийся основателем их рода.
Неспроста сейчас всплыло это воспоминание. Оно лежало на поверхности.
— Звучит очень вкусно, — Ковтун благодарно кивнул. — Но кажется мне, что ты о чем-то умолчал. Чую налет недосказанности.
— А ты хорош, — мрачно фыркнул Платон.
— Я зарабатываю этим на хлеб. Давай же. В качестве десерта. Последнюю нотку.
— Будет тебе десерт. — Идти на попятную было поздно, и Платон продолжил: — Больше всего по Марку переживала мама. Она постоянно плакала. Я хотел её успокоить, объяснить, что ничего страшного не случилось.
— И что ты ей сказал? — В глазах Ковтуна заблестели искры.
— Что нельзя спасти всех бездомных собак, — тихо ответил Платон. — «Иногда нужно чем-то жертвовать». Я просто повторил слова отца.
Он навсегда запомнил материнское лицо в тот момент. Полное ужаса и непонимания. Собственный сын на секунду стал для нее копией родного отца — и это была не похвала.
— Много позже я решил, что мои опыты всегда будут добровольными. Пусть малая жертва и ведет к большому благу, но только с согласия самой жертвы. Я пришел к маме и пообещал ей это. Но, разумеется, Марка уже не вернешь. Не знаю, как он там. Восстановился или нет. Если честно, я не особо интересовался.
Платон замолчал, показывая, что теперь точно всё.
— Какая замечательная и поучительная история. — Бес смахнул с глаз невидимую слезинку. — А какие у тебя были эмоции, когда ты ее рассказывал. Считай, что аванс удался на славу. Я найду всё, о чем ты просил. Набери меня через два дня. Обсудим следующую встречу.
Пора было возвращаться к Марьяне.
Платон поблагодарил Виктора и вышел из «Серой моли».
Глава 5
В ноябре светало поздно, воздух едва наполнился близостью первых, совсем тусклых рассветных лучей. Ночью лил дождь, но сейчас он прошел, осталась лишь морось и холодный ветер, пробирающийся под одежду. На душе было паршиво — бес умел подсасывать эмоции, оставляя после себя разруху, будто вытоптанное поле. А может, и не бес тому виной, а сам Платон, которого накрыло прошлым. Пусть это и не самое сильное его воспоминание (хватало и других, гораздо хуже) — но оно определенно неспроста держалось в голове.
