Для начала Планше был отправлен на набережную Железного лома, где к шпаге д'Артаньяна был приделан новый клинок. Вслед за тем верный слуга был усажен за портняжную работу — обшивать единственные запасные штаны и камзол хозяина тем самым галуном, пропажу которого, сдается, д'Артаньян-отец все еще не обнаружил, поскольку его единственный выходной костюм хранился на дне дальнего сундука в ожидании каких-нибудь особо уж выдающихся событий, ожидать коих в беарнской глуши было, прямо скажем, чересчур оптимистично…
Потом настал черед заслуженного мерина. Он был продан первому попавшемуся лошадиному барышнику за три экю — вполне приличную цену, если учитывать возраст почтенного животного и выпавшие на его долю жизненные испытания. Правда, с небрежным видом пряча в карман вышеназванную сумму, д'Артаньян ощутил легкий укол совести, дословно вспомнив напутствия отца.
«Сын мой! — сказал тогда достойный дворянин. — Конь этот увидел свет в доме вашего отца тринадцать лет назад и все эти годы служил нашему семейству верой и правдой. Не продавайте его ни при каких обстоятельствах, дайте ему умереть в почете и старости и, если вам придется пуститься на нем в поход, щадите его…»
Всякий почтительный сын должен свято исполнять отцовские наставления, — но д'Артаньян вынужден был признать про себя, что его отец, отроду не бывавший в Париже, будем откровенны, плохо представлял себе тот мир, куда отправил сына. Пуститься в поход на заслуженном четвероногом ветеране необычного цвета было вещью прямо-таки невозможной — а скудные средства д'Артаньяна никак не позволяли обеспечить мерину не то что «почет и покой», но мало-мальски сытое существование…
Так что с тяжестью в сердце, но пришлось отступить от иных родительских наставлений…
Следующим шагом д'Артаньяна стало то, что он отправил Планше подыскать подходящую, но недорогую квартиру, а сам тем временем еще более уменьшил свои скудные капиталы, приобретя фетровую шляпу вместо потрепанного берега с огрызком пера, с намерением придать себе более парижский вид.
Все эти усилия, с радостью отметил он двумя часами позже, принесли плоды — когда Планше вернулся и они направились в Париж через Сен-Антуанские ворота, ни уличные мальчишки, ни великовозрастная праздная чернь, наполнявшая улицы, не проявили к нашему гасконцу особого интереса, и он понял, что может, в общем, сойти за парижанина.
— Мне вот что пришло в голову, сударь, — сказал Планше, прилежно шагавший сзади, как и положено воспитанному слуге. — А не продать ли мне этого самого мула? Негоже как-то на нем разъезжать, когда хозяин идет пешком…
— Ну, ты на нем не разъезжаешь, а ведешь в поводу, — подумав, заключил д'Артаньян. — А во-вторых, могу тебя заверить, что пешком я намерен ходить недолго. Какой-нибудь счастливый случай да подвернется, Планше, уж точно подвернется… Долго еще нам идти?
— Не особенно, сударь, почти уже и пришли. Это место, как говорят, именуется Сен-Жерменским предместьем, а это вот — улица Старой Голубятни. Между прочим, дом господина де Тревиля, как я узнал, на этой же улице, совсем неподалеку…
«Быть может, это доброе предзнаменование? — подумал д'Артаньян. — Что же, всякое почти что событие может нести двойное толкование. Либо удастся найти опору и протекцию у капитана королевских мушкетеров, либо мне придется бродить слишком долго, чтобы отыскать господ Атоса и Портоса, с которыми есть еще о чем поговорить…»
Потом эти мысли вылетели у него из головы, потому что вышедшая ему навстречу хозяйка означенных меблированных комнат отнюдь не подходила под тот сложившийся в уме гасконца образ пожилой и костлявой супруги парижского буржуа, занятой выжиманием денег из тех, кто имел неосторожность задержаться под ее кровом…
Прежде всего, эта исключительно прелестная молодая женщина была старше д'Артаньяна всего-то на четыре или пять лет, а ее темнорусые волосы, выразительные серые глаза и гибкий стан, затянутый в зеленое домашнее платье, могли бы привлечь и человека, имевшего гораздо более богатый опыт сердечных историй, нежели наш юный гасконец…
Посему вряд ли стоит упрекать юношу за то, что воспоминания о синеглазой миледи и кареглазой герцогине моментально улетучились, по крайней мере на время. Юность, как известно, крайне эгоистична и умеет восторгаться лишь тем, что оказалось перед глазами, — так и д'Артаньян был всецело очарован улыбкой хозяйки, тем временем произнесшей с изрядной скромностью:
— Боюсь, сударь, что столь блестящему дворянину наш скромный дом покажется чересчур убогим…
Уже опомнившись, д'Артаньян браво ответил, нисколько не промедлив:
— Сударыня! Как только я вас увидел, я готов снять даже чердак, лишь бы не лишиться столь очаровательной хозяйки!
Он боялся, что его комплимент покажется очаровательной особе ужасно провинциальным, — но, должно быть, те слова, что приятны женским ушкам, одинаковы что в провинции, что в столице христианнейшего королевства. Не зря же наш гасконец был вознагражден за него ослепительной улыбкой.
Осмотрев предназначенную ему комнату, где имелись прихожая для слуги и удобный гардероб (а во дворе обнаружилась еще и конюшня), д'Артаньян был крайне всем этим доволен, но его воодушевление мгновенно улетучилось, едва он услышал цену, которую предстояло регулярно платить за эти апартаменты.
— Вы все же недовольны, шевалье? — спросила хозяйка, увидев набежавшую на его лицо тень.
— Сударыня… — произнес д'Артаньян, решив быть откровенным. — Хотя я и гасконец, то есть происхожу из той страны, где неохотнее всего признаются в собственной бедности, но именно эта причина мешает мне принять ваше предложение. Эти апартаменты слишком хороши для меня, точнее, чересчур обременительны для моего кошелька… Я всего лишь бедный дворянин из Беарна, приехавший в столицу буквально три часа назад в поисках фортуны… С гардеробом и конюшней мне попросту нечего делать — другого платья у меня нет, а в конюшню я могу поставить пока что лишь мула моего слуги…
И он приготовился к тому, что ему самым решительным образом укажут на дверь. Трудно было бы ждать иного от женщины, занимавшейся ремеслом, которое заставляло ее требовать денег, и регулярно…
Однако очаровательная хозяйка после короткого раздумья предложила:
— Сударь, не окажете ли честь пройти в гостиную и отведать вина? Мы могли бы многое обговорить…
Д'Артаньян не заставил себя долго упрашивать — даже если ему предстояло отправиться восвояси, он, по крайней мере, смог бы отведать вина, не платя за него. К тому же, как выяснилось вскоре, вино молодой женщины оказалось хорошим.
