— Живи долго, Зайнаб, — улыбнулся Гуль Артыхол. — Странные вещи ты говоришь… Ты не рассердишься на меня, если я тебе кое-что скажу? Пусть аллах дарует тебе сто лет, но если ты даже тысячу раз отомстишь — все равно не будешь спать спокойно в могиле. Такой уж у тебя неуемный характер.
Дальний дозор подал условный сигнал. За грядой далеких холмов поднялась туча пыли, но здесь никто даже не пошевельнулся. Продолжал свою беседу с бойцами командир, дым от костра, над которым кипел никому не нужный котел, по-прежнему столбом уходил в небо. Поодаль щипали траву два коня, на которых было что-то навьючено, покрытое паласом.
Когда басмачи преодолели предпоследнюю лощину и, поднявшись на гребень холма, пустили своих коней вскачь, в лагере эскадрона тоже началось движение. Красноармейцы в спешке разбирали винтовки из пирамид и стремглав вскакивали на коней.
Быстро приближавшимся басмачам казалось, что от внезапности их нападения среди красноармейцев началась паника. Им казалось, что красноармейцы думали только о том, как бы спасти собственную жизнь. Со стороны атакующих неслись крики: «Аллах велик!», «Бей неверных!», «Хазрат Али, осени нас!..».
Красноармейцы и добровольцы, подстегивая коней, в беспорядке отступали. В лощине остался только дымящийся под котлом костер.
Крики басмачей становились все ближе и громче. Опьяненные кажущимся успехом, они пустили коней в галоп. Впереди всех мчались, крутя над головой саблями, Асадулло-бек и богато одетый старик.
Когда между противниками осталось шагов триста, красноармейцы внезапно остановились и развернулись фронтом. Их было вдвое меньше, чем басмачей. «Видимо, они решили не покрывать себя позором, а принять бой и умереть мужественно, как полагается воинам, — подумал Асадулло-бек. — Ну что ж, тем лучше, не придется гнать и без того уставших коней до самого Кокташа. Аллах милостив и милосерден Это, конечно, заслуга святого наставника Ибрагим-бека, наставника всех военачальников войска ислама — ишана Хаджи-туры, который, как молодой лев, скачет рядом, принося нам удачу!»
Красноармейцы не только остановились и развернулись фронтом, но и, продвинувшись вперед, навстречу противнику, вдруг открыли огонь. Неожиданно воздух прорезал треск пулеметных очередей. Два ручных пулемета, навьюченные на коней и укрытые паласами, вместе со ста двадцатью винтовками поливали лавину басмачей свинцовым дождем.
Басмачи по инерции мчались прямо под пули, несущие им смерть. После первых же залпов на землю повалилось около тридцати басмачей и одним из первых святейший старик. Лавина атакующих рассыпалась. Оставшиеся без наездников, обезумевшие кони метались но полю, усиливая охватившую басмачей панику.
Асадулло-бек осадил коня над телом Хаджи-туры, видимо не решаясь поднять убитого ишана к себе на седло. Его джигиты, обуянные ужасом, но не желавшие оставить своего предводителя, крутились на одном месте, однако с каждым мгновением их становилось все меньше. Одни гибли от пуль красноармейцев. Другие тихонько ретировались.
И Асадулло-бек при виде мчавшихся на них с криком «ура» всадников забыл о святости лежавшего на земле тела и повернул коня.
Весь бой, начиная от сигнала дозорного и кончая преследованием противника, продолжался короткое время, за которое и чайник чая не успеешь выпить. Оставшиеся в живых басмачи, те, у кого кони оказались попроворнее и повыносливее, кинулись на отлогий берег Кафирнигана и пустились вплавь, спасая свои души. Семнадцать басмачей было убито, много взято в плен. До самого берега Кафирнигана лежали раненые.
Во время боя Сан'ат видел Зайнаб дважды. В первый раз в общей лаве контратакующих красноармейцев она, пригнувшись к шее Холдора, мчалась с обнаженной саблей в руке. Вторично Сан'ат увидел ее скакавшей чуть позади командира эскадрона. Без буденновского шлема, который, видимо, потеряла во время скачки, она летела вперед с развевающимися по ветру длинными волосами И она, и ее конь, разгоряченные боем, забыв обо всем на свете, стремились только нагнать вон того коня и достать клинком черную от солнца жилистую шею всадника.
После преследования противника красноармейцы сводили в одно место пленных, а раненых, по мере возможностей оказывая им первую помощь, собирали под тенью акации.
Зайнаб ходила по полю боя, словно искала кого-то. Она остановилась над телом Хаджи-туры, посмотрела на стаю мух, которые уже учуяли мертвечину и гуляли по лицу ишана. Искусно вытканная голубая пешаварская чалма развернулась и, словно лента, лежала вдоль распростертого на земле тела. Ишан Хаджи-туры считался идейным вдохновителем, живым знаменем не только для джигитов Ибрагим-бека, но и для всех его сторонников, которые действовали в Гиссарской долине. Очевидно, в последние дни он с утра до вечера твердил им о ниспосланном ему свыше даре предвидения, которое стало доступно ему только благодаря посетившим его ангелам, растолковывал своим джигитам «сны, приносящие счастье», и «знамение невидимого творца». Наверное, он неустанно вдалбливал им в головы, что по всем этим священным признакам предстоящая битва будет победоносной, кокташский гарнизон падет, и тогда душанбинская крепость не будет представлять ничего серьезного для объединенных сил защитников ислама. Но ишан в последний раз ошибся, сосчитав еще не сваренные пельмени. Для его слабых рук, которые тряслись, когда он подымал для омовения легенький кумган, сабля воина и вовсе оказалась не по силам.
Зайнаб с выражением омерзения на лице отошла от тела ишана.
— Апа, кого вы ищете? — подбежав к ней, спросил Сан'ат.
— Одного парня из нашего кишлака. Он был среди басмачей. Я видела, как Гуль Артыхол ударил его по голове саблей плашмя и тот свалился с коня. Умаром звать.
— Зачем он вам?
— Нужен. Он такой же, как и ты, сирота. Можно сказать, на моих руках вырос.
Наконец она нашла Умара. Он был жив, но без сознания. Зайнаб отправилась к командиру. Сан'ат и Васильев перевезли Умара-басмача в гарнизон и устроили ему лежанку возле лазарета, отгородив ее одеялами. Умара начали лечить.
Вот этот самый Умар, который сидит теперь на передке арбы с винтовкой, конвоируя арестантов, и был молодой басмач, которого Зайнаб вопреки всем правилам положила рядом с нашими ранеными красноармейцами. Немного поправившись, Умар стал причиной новых беспокойств. Он ни с кем не разговаривал, кроме Зайнаб. Пока не приходила Зайнаб и лаской или окриками не заставляла его есть, он не притрагивался к пище. Дико и недоверчиво озирался он по сторонам, словно молодой жеребец, которого впервые отделили от табуна и обуздали.
Однажды ночыо он перескочил через забор и бежал. Часовые задержали его и привели к Караваеву. Разбуженный среди ночи командир сперва выругался, затем рассмеялся и сказал, что, коль скоро Зайнаб заварила эту кашу, пусть она и расхлебывает…
Пришла Зайнаб. Она была разгневана, но при виде Умара ничего не сказала. И впрямь разговоры сейчас были ни к чему. Едва затянувшаяся рана Умара открылась, бинты окровенились, парень был в полубессознательном состоянии.
На следующий день Зайнаб принесла Умару миску супа. Умар поел, пробормотал благодарственную молитву и, сложив румол — поясной платок, который он расстелил вместо дастархана, с трудом поднялся с места.
— Садись, сынок, — приказала Зайнаб и усадила парня на курпачу, которую еще в первый день принесла для него из дому. — Почему ты бежал?.. Времена изменились, и никто теперь не имеет права заставить тебя служить и подчиняться тому, кому ты не хочешь. Вольному воля. Но, сынок, намотай себе на ус, что я-то буду тебя заставлять. Я имею на это право. Останься в живых мой первенец — он был бы на восемь месяцев старше тебя. Ты мне все равно что сын, понимаешь? Вот я и привела тебя сюда, потому что твое место здесь. Сынок, не бери на себя много, мол, мы сами с усами и сами все понимаем. Если не послушаешься, я в силах спустить с тебя штаны и выпороть как следует. Потому что ты еще глуп. Да, да, глуп и бестолков! — вдруг распалясь и гневно сверкая очами, повысила голос Зайнаб. — Кто это тебе сказал, что ты должен служить курбаши?! Асадулло-бек приходится сыном мулле Хизиру Туксабо, богатство и стада которого не разместишь и в семи кишлаках. Вот он и воюет ради имущества своего отца. А зачем тебе, бедняку, с оружием в руках скакать по горам и долинам? За что ты воюешь? Против кого? Против меня? Низомиддина? Или против командира Караваева?.. Лучше не сигай ночью через гарнизонный дувал, а при свете дня посмотри, что делается вокруг. Караваев расставляет половину своих бойцов караулить, пока другая половина строит школу, чтобы наши дети не были такими же неграмотными, как мы с тобой, не ведающими, что творится в мире. Дурак! «Войско ислама… Священная война…» Ты считаешь себя мусульманином, а знаешь ли ты, что такое мусульманство? Истинное мусульманство — это значит приносить людям добро, помогать вдовам и сиротам… Это значит приласкать обездоленного, безземельному дать землю, жаждущему — воду… Кто этим занимается? Твой курбаши? Или Красная Армия? Выходит, кто же мусульманин? Ты считаешь мусульманином своего курбаши, который, кроме пяти лет грабежей и насилия, ничего не дал народу!
