Я разволновался, хотел сразу же ответить, да заведующий отделом пропаганды не дал слова, говорит:
«Чего кипятишься? Ты лучше успокойся да подумай над тем, что он говорит. Выступает он, правда, резко, но в основном правильно».
Ну, а потом я и сам, честно говоря, был рад, что сгоряча не наговорил лишнего. После выступления дядюшки Ахрора, как мы обычно пишем в газете, прения разгорелись, и конференция прошла на высоком идейном уровне. Так что вы уж не говорите, что я этого Ахрора не знаю. Знаю я его, и не хуже, чем вы.
Все это вспомнилось мне, когда я стоял на хлопковом пункте и обдумывал план будущей статьи. А вокруг кипела работа. Транспортеры плавно несли вверх на огромные бунты канары с хлопком, у машин, у весов, на бунтах с хлопком — всюду работали люди. А между ними уверенно ходил дядюшка Ахрор и отдавал распоряжения. Его громкий бодрый голос раздавался в самых различных уголках хлопкового пункта.
— Нет, нет, такой хлопок не принимайте. Пусть сначала высушат, а потом везут. Вы скажите этим пройдохам, что у нас здесь не сушилка.
— Эй, парень, у тебя что, уши заложило, что ли? Сколько раз я тебе говорил, чтобы не наваливал так высоко. Захочешь потом вилами разровнять, да и полетишь вниз. Что я тогда твоей жене скажу, а?
— Вот так, братец, так и работай. Это совсем другое дело. Молодец.
Глядя на дядюшку Ахрора, я подумал, насколько он прав, что не сидит на пенсии. Разве ему, с его энергией, с его молодым сердцем, усидеть дома без дела?
Забавная штука жизнь. Один в пятьдесят лет уже старик, а другому и в семьдесят молодой позавидует, столько в нем еще энергии, любви к жизни, страстной заинтересованности во всем. Почему это так получается? От кого или от чего зависит полноценность человеческой жизни? Каким топливом поддерживается жар человеческого сердца?
Откуда-то из-за бунтов послышался смех. Я пошел туда. Там у транспортера толпились рабочие, а наверху несколько человек, лежа у самого края бунта, смотрели вниз. Все весело смеялись.
Около транспортера стоял молодой паренек, низко опустив голову, и что-то чертил носком ботинка по земле.
— Так, значит, в кармане тюбетейки осталась? — толкнул парня в бок рабочий, которого все звали Али.
Все снова засмеялись. Один из стоящих рядом со мной рабочих рассказал мне, в чем дело. Оказывается, парнишка, над которым смеются, новый рабочий. Три дня назад приехал он из колхоза работать на пункте. Поставили его на самую простую работу — грузить на транспортер канары с хлопком. А тут Али приказал ему сбегать к воротам и принести от охраны «образчик тени».
Парень по простоте своей не стал раздумывать, а бросился исполнять приказание. Сторож сообразил, в чем дело, и с самым серьезным видом ответил, что дать сейчас не может, потому что оставил образчик дома, в кармане тюбетейки. Парень так и передал Али. Вот теперь над ним все и смеются.
Я сначала увидел в этой шутке насмешку над простодушным юнцом, но потом понял, что шутка совершенно безобидная.
— Теперь ты, малый, — рабочий класс. Понял? И ты свою бестолковщину брось, она рабочему человеку не к лицу, — строго сказал кто-то.
Подошел дядюшка Архор. Узнав, что случилось, он только улыбнулся.
— Ну ладно, соколы, делу время — потехе час. Посмеялись — и будет, пора за работу.
Скоро раздался звонок на обеденный перерыв. Я успел уже собрать все нужные сведения, попрощался с дядюшкой Ахрором и собирался уходить. Меня окликнул с бунта этот самый остряк Али.
— Эй, учитель, поднимайтесь к нам!
Я попытался отговориться отсутствием времени, но он, не слушая возражений, перетащил ко мне лестницу, и я волей-неволей должен был полезть наверх.
Там, расстелив пустые канары, сидел Али с каким-то парнем. Оба они с аппетитом уплетали огромный арбуз. Я был голоден и, не ломаясь, присоединился к ним. Ради гостя они расстелили сверх канара чистую бумагу и разложили передо мной куски белой тонкой лепешки и большие аппетитные ломти арбуза. Лепешка была свежей и вкусной, а сладкий спелый арбуз так и таял во рту. Казалось, все складывалось чудесно.
Но мне, видно, на роду были написаны в тот день неприятности.
Откуда-то появился дядюшка Архор. Его пригласили к дастархану.[9] Удобно устроившись на хлопке, мастер взял кусок арбуза и уже хотел поднести его ко рту, но вдруг остановился.
— Из вас как будто никто на базар не ходил, откуда же арбуз? — спросил он.
— Виноград ешь, а про виноградник не спрашивай, — шуткой ответил Али.
Но дядюшку Ахрора шутливое настроение рабочих, видимо, не успокоило. Он оглянулся и вдруг, уверенно откинув кучу хлопка, вытащил еще один арбузище не менее пуда весом. Отшвырнув арбузный ломоть, он посмотрел на Али.
— Откуда арбузы, спрашиваю?
Мне уже приходилось видеть дядюшку Ахрора разгневанным. Лицо его становилось страшным, а глаза буквально вылезали из орбит.
Али и его друг виновато опустили головы. А я сидел как дурак с ломтем недоеденного арбуза в руках и куском лепешки во рту.
— Еще есть? — спросил Ахрор.
Али сидел все так же, не двигаясь, но его товарищ, не глядя на дядюшку Ахрора, кивнул головой.
— Принеси!
Парень поднялся и, отойдя в сторону, вытащил из хлопка еще один арбуз.
— Иди скажи директору, — приказал дядюшка Ахрор, не глядя на Али, — что Ахрор тебя уволил.
Али неохотно поднялся с места. Он хотел было что- то сказать в оправдание, но дядюшка Ахрор прервал:
— Иди, иди, не тяни душу. — И тихо добавил: — Эх, я думал, ты настоящий человек. А ты обманул меня.
Али спустился на землю. Его товарища дядя Ахрор послал в столовую за весовщиком.
Это было ЧП.
Народ собрался на площади у больших весов. Обеденный перерыв был испорчен.
Со всех сторон слышались вопросы, возгласы недоумения, возмущения.
— Это какого колхоза хлопок?
— Сколько арбузов?
— Говорят, три. Пуда на два.
— Да как же ты, Али, себя за арбузы продал? Эх ты, дешевка!
— Ничего, Ахрор ему теперь объяснит, что к чему, он ему кожу мякиной набьет.
— А кто с ним еще был?
— Гнать их всех в шею!
Пришли директор хлопкового пункта, весовщик, лаборант, счетоводы. Началось расследование. Все кричали, шумели, прерывали друг друга, ругались. Пытались выяснить, какой колхоз и какая бригада сунули арбузы в канары с хлопком.
Кое-кто вспомнил, что нечто подобное было в прошлом году. Но тогда какой-то подлец наложил в арбу с хлопком почти центнер камней. На этот раз поступили умнее. Подложили арбузы в расчете на то, что рабочие, если даже и заметят, промолчат. Съедят арбузы и не станут поднимать шума.
Я ни в чем не был виноват, но на сердце было скверно. В отвратительном настроении пошел в школу. Перед глазами все время стояло разгневанное и в то же время грустное лицо дядюшки Ахрора.
Вечером мы встретились с ним во дворе, но обычного дружеского разговора не получилось. Не глядя мне в глаза, он отчужденно и холодно сказал:
— Я слышал, вы собираетесь что-то писать обо мне в газету. Я вас очень прошу не делать этого. Мне уже семьдесят лет, я не мальчик и сам знаю, для чего живу и ради чего работаю. Не нужны мне похвалы да поощрения. А уж если хотите доставить мне удовольствие, то опишите в газете этих шутов гороховых, которые на хлопкопункт отправили арбузы. — И, минуту помолчав, зло добавил: — С самого сотворения мира не было труда чище и благородней, чем крестьянский. Это всегда так было и всегда так будет. А эти жулики испоганили свое высокое звание. Пожалуйста, сделайте так, чтобы их узнала вся республика, чтобы каждый честный человек плюнул в их сторону.
Это поручение дядюшки Ахрора я постарался выполнить как можно лучше. Частым гостем стал я на хлопковом пункте и в колхозе, много раз ходил в ту бригаду, где, по словам дядюшки Ахрора, были эти самые «шуты». У меня даже из-за этого начались неприятности.
— Зайдите ко мне на минуту, товарищ Сафоев, — как-то позвал меня в кабинет директор. — Так вот, друг мой, надо нам с вами серьезно поговорить. Пора вам выбрать что-нибудь одно: или педагогическая работа, или корреспондентская. То и другое совмещать нельзя… Подождите, подождите, не торопитесь. Я знаю, что вы хотите сказать. И все-таки поверьте, так дальше продолжаться не может. Урок вы даете кое-как. Целыми днями носитесь по городу, по полям. Все у вас какие-то срочные дела: то мне говорят, что видели вас с председателем такого-то колхоза, а назавтра рассказывают, что вы были в кабинете у прокурора. В журнале у учеников все чаще появляются двойки по химии. Пришкольный участок совсем забросили…
— Ну, знаете, в свободное время я имею право ходить с кем хочу и куда хочу, — перебил я директора. — Хочу — по колхозам хожу, хочу — сижу в кабинете у прокурора. Что касается двоек, тут действительно я в ответе. Но давайте не судить об учителе по проценту двоек, посмотрим, что будет в конце учебного года. А что касается пришкольного участка, товарищ директор, то извините, у меня существует своя точка зрения: дайте ребятам полную самостоятельность. Если я все время буду над ними стоять и указывать: там вскопай, здесь полей, то они и за сто лет не научатся работать.
