Процедура обыска часто происходила под стволами пулемётов. Офицеры, сопротивляющиеся обыску, безжалостно выбраковывались как не поддающийся перевоспитанию, не демократический элемент. С такими долго не церемонились. Бывало и так, что сразу отводили в сторону и расстреливали. Среди личных вещей искали следы пребывания в белой армии. Ордена не отбирали. Наоборот, интересовались – за что кресты получены? В Конармии все знали, что сам командарм Будённый – полный георгиевский кавалер. Он теперь не носит, но бережно хранит все свои награды. А свой первый крест вахмистр Будённый получил, говорили, ещё за русско-японскую войну в 1904 году. Награды могли многое рассказать. Так офицерский Георгиевский крест III степени у Суровцева красноречиво говорил о том, что, кроме этого креста, он награждён еще одним таким же IV степени. А также орденами Святого Владимира, Анны и Станислава, которые предшествуют награждению Георгием.
Собеседование в особом отделе начиналось с изучения послужного списка офицера. Записи в послужном списке обычно обрывались записью 1917 года. Круг вопросов крутился вокруг двух главных: «Где вы находились и чем занимались с октября семнадцатого года по сегодняшний день?», «Служили в белой армии?».
Суровцев по месяцам расписывал два года своей не простой жизни. Из его биографии этого периода следовало, что от всех мобилизаций как в белую, так и в красную армию он до сих пор уворачивался. Что было абсолютной ложью. Написал, что дважды перенёс тиф. Что было полуправдой. Но посвящать в истинные перипетии своей жизни этого периода он никого не собирался. Чем могли бы закончиться для него правдивые признания, можно было даже не сомневаться. На вопрос особиста-латыша «Почему вы вступаете в Красную армию?» – Суровцев молча протянул ему большевистскую «Правду» от 23 мая 1920 года с воззванием, начинавшимся словами «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились». Теперь, когда Суровцев дописывал свои «правдивые показания», чекист с интересом читал знаменитое воззвание. Вот строки из газеты:
«В этот критический момент нашей народной жизни мы, ваши боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их вам ни нанёс, и добровольно идти с полным самоотвержением в Красную Армию, на фронт или в тыл, куда бы правительство Советской Рабоче-Крестьянской России вас ни назначило, и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить её расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что мы из-за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку Россию.
Председатель особого совещания при главнокомандующем А.А. Брусилов, члены особого совещания А.А. Поливанов, В.Н. Клембовский, Д.П. Парский, А.С. Валуев, А.В. Гутор».
С двумя генералами, поставившими свои подписи под воззванием, Суровцев был знаком лично. К штабу армии Брусилова он был прикомандирован разведывательным отделением Генерального штаба. Было это во время Брусиловского прорыва. А генералу Поливанову он был обязан зачислением в Академию. Его резолюция со словами «зачислить и старого и малого» определила в своё время направление всей жизни Суровцева.
– Я забираю вашу газету, – заявил с акцентом чекист.
– Как знаете, – ответил Суровцев.
Но оставить номер «Правды» в особом отделе армии не пришлось. Без стука в кабинет вошёл Ворошилов. С порога спросил:
– Закончил?
– Заканчиваем, – забирая у Сергея Георгиевича текст биографии, проговорил чекист.
– А это что у тебя? – Ворошилов, не церемонясь, взял со стола особиста «Правду».
Стал читать. Особист бросил недовольный взгляд в сторону Ворошилова, но ничего не сказал. Сам, так же молча, стал читать биографию бывшего офицера. Молчание нарушил Ворошилов:
– Так ты говорил на митинге, что воевал под командой Брусилова?
– Так точно, – ответил Суровцев.
– Пошли. Я его забираю, – заявил он чекисту. – Газету тоже возьму.
– Я ещё не закончил, – стал было возражать военный чекист.
– Потом закончишь. Я его тебе через полчаса верну. Иди за мной, – приказал он Суровцеву.
За десять минут до этого в штабе армии произошла примечательная сцена. Телеграфный аппарат Боде, только что приведённый в рабочее состояние, выдал сообщение. Минуя штаб фронта, Москва приказывала: «Буденному. Ворошилову. Двигаться в общем направлении на Киев. Ваши соображения после освобождения Киева. Брусилов. Поливанов».
– Какие соображения! У меня и карт дальше Киева нет! – раздражённо изрёк Будённый.
– Нам такое доверие оказывают, а ты злишься. Погоди, Семён Михайлович. Я сейчас, – сказал Ворошилов и быстро пошёл к входной двери.
– Ты куда? – спросил Будённый.
– У нас тут военспец один умный завёлся. Сейчас приду. А ты отстучи в Москву, что обдумаем и доложим.
– Давай, работай, – обратился Будённый к телеграфисту.
Телеграфист быстро отстучал телеграфным ключом: «Обдумаем. Доложим». Через минуту аппарат снова ожил, и на телеграфной ленте отпечаталось только одно короткое слово: «Ждём». Будённый выругался. Немного успокоившись, добавил:
– Ну, ждите.
Суровцев стоял перед Будённым по стойке «смирно». Если он уже имел какое-то представление о характере Ворошилова, то командарм был для него человек новый. А смотрел командарм грозно. Во всей его фигуре чувствовалась не малая, жестокая сила лихого рубаки. Такие конники способны разрубить человека от плеча до самого седла. Что не раз за свою жизнь и проделывал Семён Михайлович Будённый. Ворошилов же повёл себя как-то по-свойски.
– Ну-ка ответь-ка нам, господин бывший полковник. Раз ты в Брусиловском прорыве участвовал, то местность к западу от Киева должен помнить наизусть? Правильно я говорю? – спросил он Суровцева.
– В общих чертах, да, – ответил Сергей Георгиевич, не понимая, что от него хотят.
– Допустим, мы уже в Киеве, – продолжал Ворошилов. – Каковы могут быть наши действия?
– Карты, я так понял, нет? – догадался Суровцев.
– Ты отвечай, а не спрашивай, – пристально и недобро глядя в глаза Суровцеву, произнёс Будённый.
В сознании Суровцева, как на фотобумаге, медленно проявлялась карта.
– Нужно знать направление главного удара соседей, – задумчиво проговорил Суровцев. – Даже не так. Это может быть ещё и неопределённо, и совершенно секретно. Но вот знать сегодняшний район сосредоточения войск соседнего фронта нужно. Оттуда наступают соседи? Я так понимаю, что речь идёт о наступлении.
– Правильно понимаешь, – хмуро подтвердил Будённый. Он сам должен был сразу же спросить об этом представителей Особого совещания. – Стучи, – переключил он своё внимание на телеграфиста. – Какое направление соседей? Район сосредоточения.
«Направление соседей. Район сосредоточения» – передал телеграфист в Москву.
«Общее направление – Полесье. Из района Двинска, Полоцка, Витебска. Ваши действия?» – опять спрашивала Москва.
– Ну, – грозно посмотрел на Суровцева Будённый.
– Позвольте бумагу и карандаш.
Телеграфист протянул Сергею Георгиевичу чистый лист бумаги и карандаш. Карта местности полностью «проявилась» в его голове. На рельеф местности накладывались зоны лесов, болот, лесостепи. На западе высились Карпатские горы. На северо-западе по обоим берегам Припяти легли почти непроходимые болота Полесья. Он явственно видел нитки грунтовых и железных дорог. Заняли своё место города и крупные населённые пункты. Словом, всё то, что в Академии Генерального штаба слушатели заучивали наизусть.
Он взял карандаш и стал быстро писать красивым почерком штабного офицера: «Считаем целесообразным удар южнее Полесья, через Ровно и Ковель в направлении на Брест-Литовск. При выходе на меридиан Бреста предполагаем соединение с соседом справа. Для совместных действий в общем направлении на Варшаву».
– Мне кажется, ответить следует так, – протянул он текст Будённому.
Тот прочел. Передал Ворошилову. Прочитал и Ворошилов. Кивнул.
– Пожалуй, что так, – согласился Семён Михайлович и, забрав листок из руки Ворошилова, положил его перед телеграфистом. – Стучи.
Не прошло и минуты, как текст телеграммы ушёл в Москву.
– Ты вот что мне скажи. Ты на митинге для красного словца говорил, что лично знаком с Брусиловым? – с подозрением спросил Ворошилов. – Врал, поди?
– Никак нет. Приходилось не раз встречаться. Я и с Поливановым знаком, – кивнув на «Правду» в руках Ворошилова, совсем удивил его Суровцев.
«Хотя чего удивляться, – размышлял Ворошилов, – знаком же сам я лично с Лениным, аж с одна тысяча девятьсот шестого года! Тогда на Четвертом съезде РСДРП, в Стокгольме, много с кем познакомился. Дзержинский, Фрунзе, Сталин, Бубнов, Артём, Калинин. Теперь это известные люди. А на следующем, Пятом съезде, впервые полюбовался на Троцкого. Запомнили друг друга. Теперь вот Троцкий и пакостит при каждом удобном случае».
