Твоя мама оказалась сильнее меня, нашла выход, как тебя вытащить из того ада, скажет он сыну. Спасибо дяде. Не будь его… да ладно, теперь не стоит об этом. Но забывать нельзя, неблагодарность — худший из пороков человеческих. Только мелкие душой людишки всегда неблагодарны. Да, я не смог помочь тебе, я слабый, нет у меня ни власти, ни влияния. Ты прав. Но не считай меня чужим, я ведь отец твой, Хыдыр-джан! Еще про одно скажу, что мне не понравилось в тебе, сынок: как бы ты ни был зол на меня, не унижай, презрительно называя артистом. Отец твой не стыдится своего звания, а гордится им! И чести артиста не уронил. Я понимаю, ты обиделся за пощечину. Но даже если и обиделся, не нужно было говорить, что видеть меня не хочешь. Ты не имеешь на это права. Характер у туркмен мягкий, совершив решительный поступок, потом они часто раскаиваются в нем, просят прощения. Но не жди этого от меня. Разве я не имею права наказать своего ребенка? Поймешь это, когда у тебя самого вырастут дети. Стать наркоманом — что может быть страшнее? Что может быть унизительнее для человека?
Не замечая дороги, Абдулла добрался до госпиталя, показал свои документы и попросил вызвать Хыдыра Нурыева. Через некоторое время вышла дежурная сестра и сказала, что Хыдыр не может. Помолчала и добавила: «Потому что плохо себя чувствует…» Абдулла понял, что добавила от себя, придумала, пожалев его, отца. С другой стороны, она могла подумать, что сыну стыдно — и потому он не захотел видеть родного отца…
Абдулла медленно направился к дому. Успокаивая себя тем, что должен терпеть. На то он и отец, чтобы терпеть. Наградой ему будет то время, когда у Хыдыра появится свой сын, и он поймет отца, и станет ближе к отцу…
Пока он шел к госпиталю, ничего не замечал, погруженный в свои мысли, в беседу с Хыдыром. А сейчас увидел, что улицы почти безлюдны, зато очень много полицейских. Так бывает во время выездов Великого Яшули. Правда, у нового четырехэтажного здания очень оживленно, народу собралось, как на торжественный митинг. Дети, девушки и юноши в национальных платьях и чапанах, а в основном — начальственного вида мужчины в костюмах. Облицованное белым мрамором, со сплошным фасадом из темного стекла, здание увито лентами, как невеста на выданье, а вверху, на фронтоне, — огромный портрет улыбающегося Великого Яшули. Чуть ниже — литые буквы, покрытые золотом: «Животноводческий банк».
Ну да, сегодня же торжественное открытие «Животноводческого банка». Откроет его сам Великий Яшули. Он открывает все, что построено. Что ни делается в стране — делается им и по его воле.
Как бы ни иронизировали критиканы вроде Белли Назара, а новые, великолепные здания банков украшают город. «Государственный банк», «Промышленный банк», «Крестьянский банк», «Газовый банк», «Коммерческий банк», «Строительный банк», «Народный банк», «Водный банк»… Теперь к ним прибавится «Животноводческий банк». Каждый из них открывал своим указом Великий Яшули и руководителей сам назначал. Говорят, что все они входят в систему государственного банка. Абдулла далек от бизнеса и не понимает, какую роль они играют в жизни страны. Зато знает, что черный валютный рынок в народе называется «Дайза-банк». Дайза, дайзашка — тетя, тетка, тетушка. Главные банкиры и кассиры в нем — женщины среднего возраста, крепкие на вид, смышленые, хваткие, языкастые, не лезущие в карман за словом, а только за деньгами. Они — самый живой банк в стране, работают на каждом углу города. Хочешь купить доллары, продать доллары — ни в одном из государственных тебе не продадут и не обменяют. Не положено. У нас своя национальная валюта, своя гордость и свои строгие порядки. Только «Тетушкин-банк» не мучается дурью и проворачивает все операции моментально, без бумаг и документов. Говорят, установленный государством курс доллара в пять раз ниже, чем на черном рынке. Но по такой цене, в пять раз дешевле, никто никогда доллары не покупал и не может купить. Однако, говорят, есть люди, которые имеют возможность. Потом сдают их в «Тетушкин-банк» по пятикратной цене, приобретают мешки национальных манатов и на них снова покупают «зелень» по государственному курсу. Нет в Ашхабаде человека, который бы не слышал, что «Тетушкин-банк» — уличный филиал государственной финансовой системы. Что до маната — национальной валюты и национальной гордости, то Великий Яшули премии от своего имени и от имени государства официально объявляет и выдает в долларах. Не в манатах.
А сегодня он благословит на богатую жизнь во благо туркмен еще одно хранилище долларов. Абдулла представил торжества, посвященные открытию банка. Он до мельчайших деталей знал, как они будут происходить — сценарий один и тот же. Абдулла стоит среди людей, удостоенных высочайшей чести — встречать Великого Яшули у ступенек парадной лестницы, ведущей в банк. В пяти-десяти шагах от красной ковровой дороги, по которой проследует Великий Яшули. В других странах ее называют дорожка, а здесь это дорога, устланная драгоценными, знаменитыми на весь мир туркменскими коврами ручной работы. Тянется она от улицы. Лимузин останавливается, заезжая на ковры. Великий Яшули всегда идет один. Расстояние от свиты рассчитано с точностью до сантиметра, чтобы никто, кроме него, не попал в кадр телевизионной камеры. Помимо всего прочего, здесь кроется еще и забота об истории. Нельзя оставлять потомкам хронику, где рядом с Великим Яшули будут запечатлены люди, которых никто не знает и не помнит. Сегодня они в свите, завтра — неизвестно. Их сменят другие, которые послезавтра также канут в номенклатурную черную дыру. Только Великий Яшули вечен.
Абдулла почувствовал в правой руке приятную тяжесть и тепло камня. Атмосфера вокруг словно наэлектризовалась. Как рокот прокатилось одно слово: «Едет». Вдали показался кортеж. Все взоры устремлены к нему, на Абдуллу никто не обращает внимания. Он посмотрел в небо и увидел красные крылья, которые слегка колыхнулись, словно подавали Абдулле сигнал. Страха не было — наоборот, в душе разлилось невиданное спокойствие. Только камень с каждой секундой становился горячее, уже начинал обжигать ладонь. В этот миг и появился Великий Яшули на красной ковровой дороге своей судьбы. И Абдулла резким движением швырнул раскаленный камень в большое, мясистое лицо. Грохот страшного взрыва сотряс округу.
Со всех сторон раздались полицейские свистки. В двух шагах от него остановилась красная «Лада». Машину и Абдуллу окружили люди в мундирах. До него дошло, что никакого взрыва не было. Он увидел пустынный проспект, простирающийся отсюда до дворца Президента. Двое полицейских, выставив перед собой пистолеты и с силой распахнув дверцы, нырнули в машину.
Худощавый лейтенант начал трясти Абдуллу, схватив его за плечо.
— Ты из этой машины вышел?
— Откуда?.. Нет… я здесь стою…
— Как ты сюда попал?
— Шел мимо…
— Другого места не мог найти? Имя, фамилия?
— Нуры… фамилия моя, имя Аб…
— Что ты здесь кудахчешь! Предъяви документы!
Абдулла начал шарить по карманам. Пока искал, увидел мраморно-зеркальное здание банка, улыбающееся лицо Великого Яшули на портрете, многочисленных начальников, выстроившихся для встречи. Сейчас они были похожи на сбившееся в кучу стадо испуганных баранов.
С визгом тормозов подлетел полицейский «Мерседес». Из «Лады» выскочил полицейский и начал докладывать чину в «Мерседесе».
— Товарищ полковник! Этот колхозник говорит, что его на посту никто не останавливал. Говорит, прямо так и проехал…
— Врет! Забирайте его! Немедленно хватайте постового, на очную ставку! Остановить всех пешеходов, все улицы перекрыть!
Машина полковника умчалась. На ковровой дороге остался полицейский, который докладывал. Худощавый лейтенант обратился к нему, еще сильнее вцепившись в плечо Абдуллы:
— А что с этим делать, товарищ капитан?
Капитан впервые обратил внимание на Абдуллу.
— В машину его!
Лейтенант потащил Абдуллу к задней двери «Лады». Когда дверца открылась, толкнул в спину.
— Документы велел предъявить, а он их мне не дал, товарищ капитан.
— Щас душу свою отдаст!
За руль красной «Лады» сел сержант, капитан — впереди. Абдуллу втиснули на заднее сиденье рядом с двумя мужчинами, испуганными до смерти. Миновав один квартал, свернули с проспекта и въехали в пустой двор с бетонными стенами. Остановились у железной двери низкого двухэтажного здания. Задержанных завели в комнату с несколькими привинченными к полу табуретками и голым деревянным столом. Сержант, который вел машину, сел на табуретку у двери и знаками приказал им сесть поодаль.
Мужчина средних лет, с черными трещинами на руках, таращил по сторонам выпуклые глаза.
— Что случилось? Я ничего не понял.
— Постарайтесь сидеть молча, — сказал сержант и вдруг добавил: — Пожалуйста. Отвечайте только на вопросы капитана, лишних слов не произносите.
