Но больше всего меня поразила одна вещь, когда я заметил — я думал, что грежу наяву. Знаешь, бабы, когда щекочет внизу живота, раздувают ноздри. В тот день в студии я посмотрел на девушек — они были страшно возбуждены, пели высокими голосами, как черные певицы из Детройта. Они прикрыли глаза и мгновенно потеряли контроль над собой. Они вращали бедрами без всякой нужды, чтобы продемонстрировать свои прелести и привлечь внимание Дани. А ноздри… тебе этого лучше не знать. Если бы ты увидел Симху Робин Гуд тогда в студии впервые, ты бы решил, что это маленький поросенок. Вместо миловидного лица на тебя смотрели две огромные раздувшиеся ноздри. Я тебе говорю, у этого есть научное объяснение. Это из-за кольцевых мышц. Женское тело сигнализирует мужскому, что готово к действию. Это не Аврум придумал, это элементарная женская биология, научно доказано. Я даже видел в тюремной библиотеке на прошлой неделе документальный фильм на эту тему. Обычно ноздри расширяются на ноль точка пять миллиметра. Короче, без микроскопа не заметишь. Но Дани был такой заморыш, а его музыка источала такое тепло, что девушки сразу влюблялись, и их ноздри становились похожи на сопла реактивного самолета.
Поверь мне, больно смотреть, когда бабы заводятся. Благословен Господь, не сотворивший меня женщиной. Как только мы сделали перерыв, все девки кинулись к Дани, чтобы выпалить свои девичьи клише: он, мол, играет замечательно, а им никогда особенно не нравилась труба, но теперь, когда они услышали его игру, все переменилось. Симха Робин Гуд по возрасту годилась ему в матери, но и она норовила отвести его в сторонку и урвать полный техосмотр или хотя бы беглую проверку уровня смазки. Как будто я не знаю, чего она искала по жизни. А Дани, ты не поверишь, он был настолько наивен, что сказал: «Я от всего сердца благодарю вас… Вы тоже прекрасно спели. Это была возвышенная задача, попытаться проскользнуть между вашими голосами-колокольцами». Вот послушай, это его лучший перл: «С такими девушками, как вы, я легко наберусь смелости и покорю континенты и океаны». Знаешь, Дани был тот еще простофиля он страдал от передозы образования. Он родился в Хайфе, а там они все умники и тряпки. Он выглядел, ну чистый симпатичный новорожденный кенгуренок. Наивный, он не понимал, что они хотели утащить его домой, запереть дверь и пользовать по крайней мере год, ну и кормить иногда, ему ведь много не надо.
Я видел это и прекрасно понимал, к чему мы идем. Как прежде, цифры завертелись в моей голове. Но на этот раз это было, черт возьми, высоко технологичное верчение. Я просто увидел много маленьких лампочек, которые мигали и светились как в огромном компьютере. Только единички и нули. Я тебе точно скажу, с Дани я стал двоичным человеком. Ты знаешь, как считать в двоичной системе? Ноль, один, десять, одиннадцать, сто… Ты должен поближе познакомиться с этой системой, забавная штучка. Не успел сказать «чек Робинсон», как у тебя уже миллион. Я подымал, что стоит этому дохлому, тощему дистрофику взять в рот трубу, как он становится секс-символом. Он был круче, чем Джеймс Дин. При виде его у девчонок начинало сосать в низу живота. Он делал их такими счастливыми и такими грустными, им хотелось плакать от счастья, как американским морпехам на Омаха Бич. Я сказал себе, круто, йа-Дани, если это твой путь, мы пойдем вместе и перевернем этот чертов мир. Я был счастлив. Я покинул студию. Вернулся в Тель-Авив. На улице Дизенгофа я пошел в салон «Исра-Франт Фрак» и купил ему белый костюм с бриллиантовой искрой. Потом пошел в магазин «Мойша Ботинок» на улице Алленби и купил ему остроносые туфли из кожи африканского аллигатора. Это был рок-н-ролл, и я не терял времени.
Я пошел к Кодкоду и сказал ему: «Все готово, через месяц мы сможем вернуться в Германию во имя нашей национальной безопасности».
Так он сказал мне: «Присаживайся», так я сел. Потом он сказал «Слушай», так я стал слушать. Только после этого он сказал мне: «Аврум!»
Так я сказал: «Что?»
Так он сказал: «Сейчас я расскажу тебе нашу величайшую государственную тайну. До сих пор ты думал, что помогаешь нам, но на самом деле ты все портил. И только сейчас начинается настоящее дело». Я сказал ему, только дай мне задание, потому что мое настоящее имя мистер Солдат Штиль. Он сказал, что с этих пор и далее он будет доставлять мне очень сонных людей, которых я буду прятать в футлярах от гулливерских контрабасов. Я сказал, почему бы и нет, если это полезно еврейскому народу, я спрячу даже слона в футляре от флейты.
Он был очень доволен, потому что сразу понял, что со мной можно иметь дело. Он сказал мне: «Как только ты приедешь в Германию, тебя найдет потрясающе красивая женщина, настоящая секс-бомба». Он пообещал, что я ее немедленно узнаю. Он предупредил, чтобы я не задавал ей глупсных вопросов, она все равно не ответит. Она отлично разбиралась в шпионском деле и в секретности. Он подчеркнул, что она буквально влюблена в свое дело и посвятила жизнь Длинной Руке. Я прямо сказал, что он может на меня положиться. И я сказал ему: «Ключи в зажигании!» — пусть помнит, что за все надо платить.
Часть вторая
19
Сабита Хофштетер, бывший агент Длинной Руки, 69 лет отроду.
Берд: Здравствуйте Сабрина. Признаться, вас было не так-то просто найти. Позвольте представиться. Меня зовут Берд Стрингштейн, я — историк, специализирующийся на автобиографических исследованиях. Я собираю личные воспоминания, связанные с возникновением еврейского государства. Имею все основания думать, что вы могли бы рассказать захватывающую историю. Я был бы рад услышать ее из ваших уст.
Сабрина: Позвольте сначала предложить вам чашечку кофе. У меня отличная итальянская кофеварка и превосходный бразильский кофе.
Берд: О нет, спасибо. Я только что пил кофе. Не беспокойтесь. Сделайте чашечку только для себя.
Сабрина: Уверены? Вы можете передумать. Будет лучше, если вы зададите конкретные вопросы, и я постараюсь на них ответить.
Берд: Мой метод исследования требует, чтобы субъект исследования рассказывал свою историю сам, абсолютно добровольно, при минимальном вмешательстве исследователя. Мне важно понять, как вы сами представляете историю собственной жизни. Как вы, Сабрина, относитесь к своему прошлому? Разные люди рассказывают одно и то же событие совершенно по-разному. Меня интересует ваша личная точка зрения, «рассказ Сабрины», именно ваш, а не общественный нар- ратив. В сущности, я хочу услышать от вас ответы на вопросы: где вы родились? Когда? Когда совершили алию?[39] Кем были ваши друзья? Я хочу договориться с вами о нескольких встречах. Наши отношения будут развиваться постепенно. Все будет происходить медленно, шаг за шагом. Вы научитесь доверять мне. Вы скоро сами увидите, что все не так страшно. Сначала это может показаться слишком трудным, но вскоре вам понравится.
Сабрина: Вам, может быть, это просто, но, к сожалению, должна вас огорчить, мне так не кажется.
Берд: Давайте попробуем, давайте начнем понемножку: Пожалуйста, назовите ваше полное имя. Ваша профессия? Где вы родились?
Сабрина: Идет, я попробую. Но никаких обещаний; я оставляю за собой право прерваться в любой момент, когда я сама захочу.
Берд: Договорились.
Сабрина: Меня зовут Сабрина, я бывший агент Длинной Руки. Я родилась в Бухаресте в тридцать первом. Мой отец был ведущим врачом в центральной клинике. Мать преподавала историю в Еврейской гимназии, светской сионистской школе. Я думаю, что наше финансовое положение было достаточно хорошим; мы ни в чем не нуждались и жили в просторной квартире в одном из самых приятных районов города. Мы были типичной румынской семьей верхушки среднего класса. Как и в семьях наших соседей, к нам ходили гувернантки и обучали нас с братом иностранным языкам, чуть мы вышли из пеленок. Позже меня учили фортепьяно, а Овидиу, мой брат, играл на скрипке. Таким образом, можно сказать, что я выросла в типичной буржуазной румынской семье.
Все изменилось с началом войны. Мы трое — Овидиу, мама и я — бежали на восток и в конце концов оказались в Сибири. Отец остался в Румынии. Он говорил, что как врач он должен исполнить свой долг перед обществом. Он обещал, что скоро нас нагонит, но нам не суждено было встретиться. Наши сбережения быстро исчезли, и вскоре мы остались совсем без копейки. Это был ужасный период, к которому мы были совершенно не готовы. Мать, чтобы спасти нас от голода, как могла, поднимала мораль советских людей. Каждую ночь она ходила в местный Дом офицеров. Она говорила, что поет там и танцует, но, хотя она никогда в этом не признавалась, я всегда подозревала, что иногда дело заходило и дальше. В сорок пятом мы вернулись в Бухарест. Как и всех евреев, нас встретили Далеко не радушно. Представьте, что вы идете по улице, а вслед вам льется нескончаемый поток проклятий и оскорблений. Врагу не пожелаешь. Как мать и предполагала, от нашего дома и имущества ничего не осталось. Отца там тоже не было. Мы больше никогда его не видели. Может быть, он нашел свою смерть в одном из этих ужасных лагерей, но также возможно, что он обрел лучшую жизнь где-нибудь в Америке или Австралии.
