К концу сорок девятого, сразу после Войны за Независимость[40] мы приехали в Израиль. Мы поселились в Яффе, в доме, который выделило нам государство. Это был огромный арабский дом, владельцы которого бежали[41] за несколько дней до нашего новоселья. Вскоре после репатриации мать снова вышла замуж, на этот раз за Хаимке Иерушалми, отвратительного сабру,[42] водителя автобуса. Каждый вечер он возвращался домой, шел прямиком в салон и разваливался всей своей волосатой тушей в кресле. Он почти не замечал нас, даже не здоровался. Вы, наверное, знаете, — сабры были довольно враждебно настроены к евреям, которым удалось спастись в Европе во время Холокоста. Они высмеивали наши привычки и говорили что мы — недочеловеки… О-ох, я что- то стала слишком много говорить, простите. Может, хватит?
Берд: Совсем наоборот. Вы великолепно и увлекательно рассказываете. Скажите, где вы закончили школу?
Сабрина: Давайте остановимся на этом; право, я не вижу смысла продолжать.
Берд: Зачем останавливаться — давайте вместе, я ведь на вашей стороне. Вы учились в старших классах в Израиле?
Сабрина: Ну хорошо. В пятьдесят первом году я закончила миссионерскую школу в Яффе. Для матери было важно, чтобы я продолжала учиться в школе и смогла развивать те культурные ценности, которые мы привезли с собой из Европы. Миссия была смешанной католической школой. Большинство учащихся были местные арабы из бедных семей и несколько детей из семей европейских евреев — в основном, из Германии и Бельггии. Когда я приехала в Израиль, я говорила на румынском, русском, немецком и немножко на французском, а после двух лет обучения в Миссии свободно владела французским, английским, арабским и, конечно, ивритом. Это многоязычие и сделало из меня отличного кандидата для работы в израильских спецслужбах.
Берд: Видите, это не так страшно, как вам казалось. Кстати, вот теперь я готов выпить чашечку кофе.
Сабрина: Замечательно. С молоком? Сколько сахара?
Берд: Без молока, одну ложечку.
20
Сабрина: В пятьдесят втором меня призвали в израильскую армию. Я все еще не привыкла к новому окружению. Я не очень понимала израильский культурный климат. Хотя я уже научилась любить свой народ, мне все еще было трудно свыкнуться с его типичными чертами, особенно с грубостью, громким криком и неприемлемым поведением в обществе. Возьмите хотя бы их манеру поведения за столом: они едят руками, ведут громкоголосую беседу со ртом, набитым хумусом. Что это за фокусы? О каких культурных кодах может идти речь? Я уверена, что вас это только позабавит, но я до сих пор предпочитаю есть фалафелъ ножом и вилкой. В Румынии о человеке судят по его столовому этикету. Что в этом плохого? Скажите мне, что плохого в том, чтобы немножко считаться с классовым происхождением? Почему вы вдруг замолчали?
Берд: О, пожалуйста, не судите обо мне превратно. Я совершенно с вами согласен. Нет ничего плохого в хорошем воспитании. Я надеюсь, вы не считаете меня одним из этих сабр с ужасными манерами. Сабрина, мы так хорошо продвигались, давайте вернемся к вашим первым дням в армии.
Сабрина: Меня распределили в спецслужбы, если точнее, в Европейский отдел Информации и Надзора. Было совершенно ясно, что светлые велосы и белая кожа в сочетании со способностями полиглота гарантируют мне блестящую карьеру. Три месяца в этом отделе окончательно убедили начальство в моей преданности делу сионизма, и меня послали в престижную школу Длинной Руки на курсы по женской контрразведке.
Шесть месяцев мы подвергались изнуряющим тренировкам. Учились моргать со страстью, вежливо кивать, подчиняться против воли и даже плотно скрещивать ноги. Нас обучали использовать врожденную мужскую зависимость от женской красоты. Больше трех месяцев мы изучали мужскую психологию во всех подробностях. С помощью психоаналитиков из Еврейского Университета в Иерусалиме исследовали корни мачоповедения. Как вы понимаете, мы также подробно изучали мужскую физиологию, от кровеносных сосудов вокруг уретры, до последнего нервного окончания за ушами. Агентство Длинной Руки делало все возможное, чтобы подготовить нас к любому сценарию.
Берд: Вы занимались с реальными мужчинами или все больше в теории?
Сабрина: О нет, мы тренировались на мужчйнах. Из строгих соображений безопасности все практические занятия проводились с евреями «высокого полета». Среди них были генералы, летчики-истребители, министры кабинета, ученые-ядерщики из института им. Вейцмана, несколько важных раввинов, Кодкод и даже Старик.
Берд: Вы что, хотите сказать, что вы занимались этим со Стариком?
Сабрина: Да, занималась. И не раз. В те времена он очень мне нравился. Он был очень чувствительным и нежным. Никогда не навязывался. У него были теплые глаза и ласковая манера говорить. Он был настоящий офицер и джентльмен. Вы должны учесть, что для меня, юной девушки, новобранца и новой эмигрантки из Румынии, продвижение в Агентстве Длинной Руки происходило слишком быстро. Менее чем за три года я полностью ассимилировалась в израильском обществе. Более того, практически мгновенно я оказалась в обществе Старика, самого влиятельного человека в современной еврейской истории. Старик научил меня, как сделать мужчину счастливым. Говорил он медленно, с мягким восточно-европейским акцентом. Он был уже пожилым человеком, и это добавляло ему человеческой теплоты.
К тому времени мы оба уже знали, куда ведет моя карьера. Понимали, что мне никогда не будет дано испытать настоящую привязанность, что семейная жизнь совершенно исключена. Временами, приходя на нашу тренировочную базу, он просиживал часы напролет, делясь текущими проблемами в сфере политики и дипломатии. Потом в моей комнате, сидя радом со мной на моей железной койке, он говорил о личном, о моих воспоминаниях военных лет, о моих страхах. О моей семье. Он знал моего отчима, Ха- имке Иерушальми. Всегда интересовался мелкими подробностями. Обычно он спрашивал: «Как поживает Хаимке? Он достаточно зарабатывает? У него все хорошо?». Старик был последним человеком, звавшим меня по имени, Сабрина. Как агент, я вскоре утратила свое настоящее имя. Как и коллеги, я превратилась в объект, в человека без лица и без будущего.
Берд: Никому больше не удастся удивить меня откровениями о героях зори сионизма. Видимо, они были куда более жовиальными личностями, чем нас учили в школе. Не могли бы вы рассказать о внутренней жизни вашего курса, о ваших коллегах и сокурсницах? Вы были с кем-либо особенно дружны?
Сабрина: Как и следовало ожидать, все девушки на этом курсе были уроженками Европы. Мы все росли в тени нацистской оккупации. У нас было похожее прошлое. И у всех были глубокие душевные шрамы. Все мы выглядели как арийки, являя собой полную противоположность типу женщин-сабр, ну и конечно, мы не были похожи на евреек. Среди девушек я особенно помню венгерку Магду Москович. Она была моей близкой подругой в те времена. Вам это интересно?
Берд: Очень, продолжайте. Расскажите мне о Магде.
Сабрина: Она была очень хорошая, живая девочка. Как и я, Магда приехала в Израиль под самый конец Войны за Независимость. Но в отличие от меня, она потеряла всю свою семью во время войны. Представляете? Ни один человек не спасся из всей ее большой семьи. Она была самым одиноким человеком, которого я знала. Я за нее очень переживала.
Забавно, но мы выглядели довольно похоже. Одного роста 1.72 метра, одного объема талия, у обеих слегка тяжеловатые бедра и ноги. От пояса и выше мы обе были тонкими и стройными, и обе с неправдоподобно большой грудью. Как и большинство девушек на курсе, мы обе были блондинками европейского типа.
В первые недели ни однокурсницы, ни учителя не могли нас различить. Нередко меня называли Магдой, и я уверена, что она тоже сталкивалась с такой путаницей. Все настаивали на том, что мы однояйцовые близнецы.
Со временем Магда и я подружились. Как и я в те времена, Магда ненавидела врагов Израиля. Я уверена, что благодаря своей грустной семейной истории, она думала лишь о мести. С самого начала было ясно, что место Магды в разведке гарантировано. В те времена я преклонялась перед ее самоотдачей и безоглядной преданностью. Теперь я знаю, что благодаря нашей схожести мы часто принимали участие в одних и тех же операциях, но никогда об этом не знали. В этом суть шпионажа; ты никогда не знаешь ничего лишнего, ты никогда не понимаешь, что же на самом деле происходит и какова твоя истинная роль. После окончания военной школы мы встретились только раз. Я не знаю, как сложилась ее судьба. Слышала, что она еще долго служила Длинной Руке после того как я ушла, но наверняка не знаю. Я недавно заметила, что думаю о ней, гадаю, жива ли она, вышла ли замуж, есть ли у нее дети, внуки? Скажите, Берд, а вы ничего о ней не слышали? Можете рассказать, что с ней случилось? Есть у нее сын или дочка? И самое главное: она вообще жива?
