В этот миг зазвенел звонок.
– Смотри, он уже здесь.
Моя теща отправилась открывать дверь, а Луиза в унынии облокотилась на мраморную столешницу и тяжко вздыхала, качая головой, пока Конча не попросила ее подвинуться, чтобы пройти к холодильнику. Я, наконец, опустил руки, уже начавшие болеть от неудобной позы – непонятно почему, на протяжении всего разговора я держал их поднятыми вверх. Сначала я наполнил рюмку Матеоса, а потом долил виски и бросил лед в свой бокал. Я чувствовал себя человеком, собирающимся смотреть пьесу, которая заведомо, независимо от того, понравится она или нет, не вызовет сильных эмоций, поскольку сюжет не имеет к нему ни малейшего отношения. В подобном настроении я отправился в гостиную и уселся напротив Матеоса, полагая, что это самое удобное место.
Именно так все и произошло. Я бы солгал, сказав, что представление не оправдало моих ожиданий. Занавес поднялся в тот момент, когда встревоженный доносившимся из коридора шумом Матеос поднялся с кресла, скрипя своими дряхлыми костями, и в тот же миг в гостиную ввалились, шумя и толкаясь, все четверо отпрысков Хуана Луиса, безупречно причесанные и одетые в праздничные костюмы. За ними, как конвоир, шествовала Монтсе, с волосами, намертво схваченными перманентом, и затянутая в изумрудно-зеленое платье с воланами, слишком туго облегающее ее пышные телеса, что придавало ей вид расфуфыренной куклы или женщины с картины Ботеро. Монтсе собиралась поздороваться с Матеосом, но не успела, потому что в эту минуту в дверях гостиной появился Хуан Луис в сопровождении своей матери. Парализованный невероятной новостью, он даже не стал заходить, застыв в проеме и сверля Матеоса безумным взглядом. Блуждающая недоверчивая улыбка сменилась гримасой ужаса, казавшейся еще более жуткой из-за заячьей губы. Обвиняющим жестом Хуан Луис указал пальцем на Матеоса и дрожащим от гнева голосом спросил:
– Можно узнать, кто этот тип?
Кивая на Матеоса из-за плеча Хуана Луиса, моя теща с чувством промолвила:
– Это Висенте Матеос, сынок. Друг твоей мамочки.
Голос Хуана Луиса прогремел, как раскат грома:
– Тогда пусть он немедленно убирается отсюда, или уйду я!
Он развернулся, вне себя от ярости, и помчался по коридору. Луиза и теща выскочили вслед за ним, а Матеос, все еще продолжая стоять посреди гостиной, словно в поисках объяснений или поддержки, ошеломленно взглянул на меня с мягкой беспомощной улыбкой. Должно быть, первый акт разыгранной пьесы действительно произвел на меня сильное впечатление, потому что я моментально забыл не только об угрозе начинающейся простуды, но и о предстоящем тягостном разговоре с Луизой. Добавим к этому, что вторая порция виски уже начала оказывать свое волшебное действие, и к тому же я со смешанным чувством вдруг осознал, что, возможно, в последний раз присутствую при скандале в семействе этих родственничков. Видимо, всем этим отчасти можно объяснить мою последующую реакцию: мне не пришло в голову ничего иного, как в ответ на призыв Матеоса о помощи приподнять бокал с виски и сделать глоток с жестом, означавшим: «Держись, приятель. Это только начало». Однако затем, чтобы пояснить этот многозначительный жест и не брать грех на душу, я все же попытался исподволь предостеречь Матеоса об опасности, которую он мог недооценивать в силу незнания ситуации. Но как раз в тот момент, когда Хуан Луис уже был готов обрушить на его голову шквал безумных проклятий, старикан робко посеменил в его сторону в наивной надежде поздороваться, и из-за этого неосторожного движения он вдруг оказался в зоне досягаемости всех четверых детишек, чье дисциплинированно-выжидательное молчание уже давно не сулило ничего хорошего. Моитсе тоже, по-видимому, учуяла витавшую в воздухе угрозу и, выступив вперед, постаралась разрядить обстановку.
– Давайте, детки, – призвала она сыновей. – Поздоровайтесь с этим сеньором, это друг вашей бабушки.
К моему вящему удивлению, Матеос с первого раза понял успокаивающую речь Монтсе и, преисполненный благодарности за даруемую передышку, наклонился к детям, изобразив свою лучшую улыбку. Однако хватило лишь предостерегающего взгляда старшего из них – девятилетнего сопляка по имени Рамон, в чьем характере уживались дурная отцовская кровь и вынужденная изворотливость находящейся в вечном подчинении матери, – чтобы заставить друга моей тещи изменить свои намерения, и вместо запланированного поцелуя он просто потрепал детишек по волосам. Чадушки, повинуясь приказу Монтсе, угрюмо с ним поздоровались, Со столь же явной неохотой они поздоровались и со мной, а затем разбили свои ряды и перегруппировались по парам в углу гостиной, с головой погрузившись в аудиовизуальные хитрости двух приставок GameBoy. Пока Конча сновала мимо двери гостиной с блюдами, приборами, стаканами и салфетками, относя их в столовую, до нас отчетливо доносились взвинченные голоса Хуана Луиса, тещи и Луизы, затеявших перебранку на кухне. Матеос и Монтсе тем временем завели громкий разговор, перекрикиваясь про лето, про отпуск и про детей, чьи «геймбои» оглашали всю гостиную радостной музыкой.
Но вот антракт закончился, и, как только поднялся занавес, отпрыски Хуана Луиса решили присоединиться к склоке, начатой их отцом, и одним махом взорвать царившее на сцене обманчивое спокойствие, чреватое катастрофой. Наверное, и десяти минут не прошло с момента драматического появления Хуана Луиса, когда я заметил, что один из его отпрысков – на самом деле это была единственная дочка, ее звали Аурелия, выбежала из гостиной, преследуемая по пятам своим братцем Хуаном Луисом, изрыгающим сквозь зубы невнятные угрозы и ругательства, из чего я сделал вывод, что Аурелии надоело ждать своей очереди в игре и она отняла «геймбой» у своего напарника. Несмотря на то что закаленный в тысячах битв инстинкт не позволял Монтсе ослабить внимание даже во время разговора с Матеосом, она все же не сумела вовремя среагировать. Когда она выскочила из гостиной с намерением перехватить детей, из столовой до нас донесся характерный шум бьющейся посуды. Но даже этот грохот, возвещающий начало военных действий, был не в силах прервать разгоравшуюся на кухне ссору. Зато Конча, как раз проходившая мимо дверей гостиной с подносом, ощетинившимся бокалами для шампанского, изменила курс, развернулась и тут же снова появилась в проеме, вооруженная веником и совком и закованная в непроницаемую броню покорного фатализма, выработанного за долгие годы работы в этой семейке. К тому времени в столовой уже раздавался синхронный дуэт неистовых рыданий – вне всякого сомнения, как я подумал, результат новейших педагогических методов, применяемых Монтсе для укрощения своих детишек. Помнится в эту минуту Матеос обернулся ко мне с огорченным и встревоженным видом. Я был уверен, что он собирается спросить меня, что происходит, но тут старший ребенок, оставшийся в гостиной ждать своей очереди играть в «геймбой», решил сменить тактику и перешел от терпеливого ожидания к хитрости. Он подошел к Матеосу и с ангельским видом серебряным голоском попросил дать ему рассмотреть поближе очки старика. Прежде чем я успел прокричать, чтобы тот ни в коем случае этого не делал, бедолага выполнил просьбу, наверняка желая снискать расположение такого важного члена своего будущего семейства. Неизбежные последствия этого опрометчивого поступка не замедлили себя ждать, но, по крайней мере, отсутствие стекол уберегло бедного старикана от лицезрения последовавшей сцены, когда мальчишка вернулся к своему братцу и стал предлагать ему очки в обмен на «геймбой». Братика звали Даниэль, он был самым младшим и самым наивным из четверых. Сперва поддавшись на уловку, он начал вертеть очки и рассматривать их со всех сторон, но, осознав неравноценность обмена и всю меру хитроумного коварства своего единоутробного брата, тут же швырнул их на пол с силой взрослого мужчины. К счастью, возвращение Монтсе с двумя хнычущими виновниками погрома, учиненного в столовой, пресекло или на время отсрочило месть обманутого брата, и он ограничился тем, что уселся рядом с подлым обманщиком в позе спокойного ожидания. Я же, отчасти чувствуя свою ответственность за несчастья, постигшие старика, решил воспользоваться передышкой, чтобы собрать с пола то, что осталось от очков, но едва лишь я встал с кресла, как в дверях гостиной появился Хуан Луис с явным намерением положить достойный финал второму и последнему акту пьесы, не уступающий по спецэффектам предыдущему представлению. Не в силах пережить свое поражение, нанесенное тупым упрямством матери, с искаженным лицом он приказал:
– Монтсе, сейчас же забирай детей. Мы уходим.
Монтсе посмотрела на него с овечьей кротостью и попыталась протестовать.
– Успокойся, Хуан Луис, – попросила она. – Все-таки день рождения твоей матери, ты потом будешь жалеть.
