– Пойдем покажем тете цветочек!
Мы идем в сад, садимся на корточки и смотрим, как из земли, тоненький, одинокий и трогательный, тянется подснежник. Здесь, в Самарканде, он крупнее, чем в средней полосе. И не белый, а желтый.
Мы смотрим, завороженные. Мне кажется, что от желтого колокольчика исходит тихий звон.
– У… – Диана выпячивает крошечные губки, как обезьяний детеныш, и показывает на цветок.
Карай в углу двора все продолжает взвывать и взлаивать, не может успокоиться.
– Ты знаешь, он дурак, – делится Лия. – Но Саша его любит. По-моему, он любит собаку больше, чем меня. Правда.
Мы поднимаемся и идем завтракать.
На столе среди закусок, которые я называю «колониальные товары», – гора плова. Поверх рисового купола – куски баранины, ломтики айвы, головки тушеного чеснока и еще какая-то красота и невидаль.
Лия накладывает в мою тарелку. К лицу поднимается дух баранины и особой травы под названием «вира». Каждая рисинка отделена друг от друга и отлакирована каким-то благородным жиром.
– Ну, чего ты сидишь?
Я с неуверенностью потянулась к вилке.
– Руками… – Она сложила щепоть из трех пальцев и показала, как надо ею пользоваться.
Я повторила. У меня получилось.
Лия смотрела на меня с этнографическим интересом.
– Ну? – спросила она.
– Ничего. Странно… – Я действительно не могла объяснить своего состояния.
Моя плоть как бы возвращалась ко мне после долгого конфликта. Как будто мы с ней были в ссоре, а теперь миримся. Это было замечательное чувство, райское блаженство, и я даже подумала: «Может, я уже умерла и теперь нахожусь в раю?..»
Пришла мать Лии и забрала Диану. Мы остаемся вдвоем на кухне за большим деревянным столом. Я – в чопане. Лия – в платье Дузе. От платья Дузе Лия переключается на Италию, а с Италии – на свою поездку в эту капстрану по туристической путевке.
Самолет рейсом Ташкент – Милан вылетал, естественно, не из Самарканда, а из Ташкента.
Лия выяснила день и час отправления и, зная свои взаимоотношения со временем, решила приехать в Ташкент на сутки раньше, с запасом в двадцать четыре часа. Эти двадцать четыре часа надо было где-то скоротать, и Лия поселилась в гостинице, в двухместном номере.
Ее соседкой по номеру оказалась украинская девушка Анна, которая не имела к группе никакого отношения. Она была сама по себе и проводила время странным образом: все время лежала на кровати и плакала.
Лия, зная свою манеру во все вмешиваться, решила на этот раз ни во что не вмешиваться и делала вид, что ничего не замечает. Но Анна все плакала и плакала, весь день и вечер, и тогда Лия не выдержала и спросила:
– Что ты плачешь?
Анна призналась, что она беременна от некоего Рустама, которого полюбила на Великой стройке. А Рустам ничего не знает, так как вернулся в свой родной кишлак. Это не особенно далеко от Ташкента, но Анна боится ехать к нему одна.
Лия посмотрела на часы. Был час ночи, а самолет уходил в шесть утра. У нее было еще пять часов, а кишлак находился примерно в двух часах езды от Ташкента. Два туда, два обратно. Можно успеть. Чертыхаясь, кляня свою планиду, Лия заставила Анну собираться и повезла ее в кишлак. Они поймали крытый брезентом грузовик, в котором возят солдат. Дорога была плохая, грузовик трясло, Лию и Анну кидало друг на друга. Наконец они добрались до кишлака. Дальше все развивалось, как в плохом кино. Сестра Рустама, тринадцатилетняя девочка, похожая на цветочек подснежника второго дня, сказала, что ее брата нет дома. Он находится на соседней улице на собственной свадьбе. Если они выйдут на соседнюю улицу, то увидят и услышат эту свадьбу. Анна обомлела, но тут же опомнилась и принялась рыдать. Ничего другого, похоже, она не умела делать. Это была ее самая привычная реакция.
Лия пошла на соседнюю улицу, вошла в дом, попросила Рустама выйти из-за стола, вывела его во двор и объявила, что сейчас опозорит его на всю свадьбу. У Рустама отвисла челюсть в прямом смысле слова. Он стоял с раскрытым ртом и не мог его закрыть. В этом состоянии Лия взяла его за руку и привела к Анне и дала им ровно пятнадцать минут, потому что ей надо было лететь в Италию. Но прошло полчаса, а Рустам и Анна никак не могли выработать общую позицию. Анна хотела, чтобы Рустам отвел ее на свадьбу и посадил вместо невесты или, на худой конец, с другой стороны, рядом. Узбеки – мусульмане, а мусульманство предполагает гарем. Но Рустам пытался втолковать, что сейчас не те времена, с темным прошлым покончено навсегда и родственники невесты его неправильно поймут.
Через полчаса Лия вошла в комнату, где шло совещание сторон, и сказала:
– Я ухожу.
Глаза Анны наполнились слезами и ужасом. Лия с ненавистью посмотрела в эти глаза и поняла: не попасть ей на родину Дузе. Но с другой стороны: Дузе – это мечта, а девушка Анна – живая, из плоти и крови. Даже из двух плотей.
– Ну, что тут у вас? – призвала к ответу Лия.
Рустам сказал, что Анна – это ошибка его молодости.
– Ошибки надо исправлять, – заметила Лия.
Рустам согласился и даже кивнул головой в знак того, что ошибки надо исправлять, и предложил два варианта искупления. Первый – угрызения совести, второй – деньги, скопленные на половину машины «Запорожец». Анна тут же выбрала угрызения совести, так как, откупившись деньгами, Рустам освободил бы свою душу. Но Лия предпочла второй вариант. Анна стала упираться. Рустам поддерживал Анну. Лия посмотрела на часы и сказала, что если через четыре минуты, именно четыре, а не пять, он не отдаст деньги, то она опозорит его на всю свадьбу. И это не все. Она обо всем расскажет его сестре. Рустам побледнел, видимо, Лия очень точно рассчитала его самую уязвимую точку на совести. Рустам вышел из комнаты и вернулся даже раньше, чем через четыре минуты, через три с половиной, и вынес деньги в полиэтиленовом мешочке, сверху которого было написано «Яд-ран».
Анна зарыдала с дополнительным вдохновением, так как деньги, да еще в пакете, унижали ее представление о первой любви.
– Дура, – спокойно сказала Лия. – А на что ты собираешься ребенка воспитывать?
Анна на секунду прервала свой плач, глядела на Лию, хлопая слипшимися мокрыми ресницами. Она как-то не думала о ребенке. Она думала только о любви. А ребенок, плавающий в ее недрах, как бы не имел к ней никакого отношения.
Кончилось все тем, что Лия вывезла Анну обратно в Ташкент, но уже больше вопросов не задавала, иначе пришлось бы ехать в украинское село Рутченково, где жили ее строгие старорежимные родители. Прощаясь с Анной, Лия предупредила, что дети от смешанных браков бывают особенно красивыми и талантливыми и что если Анне этот ребенок покажется лишним, то пусть она его отдаст ей. Анна пообещала. Плакать она перестала, и ее настроение заметно улучшилось. На смену хаосу пришла определенность. А это всегда дисциплинирует.
Лия явилась в аэропорт в половине восьмого. Самолет ее, естественно, не ждал. Рейс был итальянский. Итальянцы – капиталисты. А капиталисты, как известно, народ несентиментальный. И осталась за морями Италия, и могила Дузе в местечке Азоло, между горными вершинами Монтелло и Монте-Грания.
Зато в местечке Рутченково родился мальчик с белыми волосами и черными глазками, и назвали его Денис. Денис действительно получился очень красивый, насчет талантов – пока не ясно. Лишним он не показался. Анна теперь плачет от счастья.
– Бог с ней, с Италией, – утешила я. – Говорят, итальянцы не могут, бедные, построить метро. Потому что как копнут, так культурный слой.
– Знаешь, что я недавно поняла? – спросила Лия. – То, что до меня тоже жили люди и очень много наработали.
– А ты думала, что до тебя никто не жил?
– Да нет… Я поняла, что я – эстафета от тех, кто «до», к тем, кто «после». А что я им передам?
– Диану.
Лия вздохнула. У нее был дом на земле, муж Саша, сад, плов, но не было социальной реализации. И она отдала бы все, включая Карая, только бы повторить судьбу Дузе.
Но Дузе – это все-таки прошлое. Его потеснила реальность. А реальность Лии состояла в том, что она разодралась со своим партнером в театре. И получился скандал. И именно от этого, а не от чего-то другого, у нее паршиво на душе.
Предыстория этой драмы такова.
Почти все роли в театре играла Прима, но с приходом Лии половина главных ролей отошла, естественно, к ней. (Для меня, во всяком случае, естественно.) Приму это раздражало, она готова была убить Лию, но за это у нас дают большой срок, а менять свою жизнь на тюремное заключение Прима не хотела. (Это мне понятно.) Однако смириться с соперницей она не могла и выбрала более легальный способ – выживание.
Муж Примы был партнером Лии во многих спектаклях. Его амплуа – герой-любовник. И когда Лия по ходу действия в порыве вдохновения произносила свой монолог, герой склонялся к ней и спокойно, деловито произносил матерные слова с тем расчетом, чтобы их не слышала публика. Этот непредвиденный текст, состоящий всего из трех или даже менее слов, производил на Лию такое же впечатление, будто ее сталкивали в речку в октябре месяце. Она сбивалась, выходила из образа и потом никак не могла собраться, что требовалось Приме.
