– К тебе хочет зайти Костина мама. Выразить ответственность.
– Какую еще ответственность? – насторожилась я.
– За меня. Вообще…
– А зачем?
Хотя глупый вопрос. Это, пожалуй, самое главное в жизни – ответственность друг за друга.
Я поднимаюсь. Подхожу к окну. Смотрю, как метет мелкая колкая метель.
Из моего окна виднеется посольство Ливии, обнесенное забором.
То, что внутри забора, – их территория. Вокруг зимняя Москва, а в середине – Ливия, с ее кушаньями и традициями.
– Что отец говорил?
– Говорил, что я уже большая.
Значит, взывал к пониманию: «Ты уже большая и все должна понимать». А если Машка отказывалась понимать, то утешал себя: «Вырастешь, поймешь».
– Маша…
– Что?
– Если ты выйдешь замуж, возьмешь меня к себе?
– Само собой…
– Я не буду занудствовать. Я буду покладистая старушка.
Машка помолчала у меня за спиной. Потом спросила:
– А ты видела мои белые сапоги?
– Хочешь, возьми мои.
– А ты? – оторопела Машка.
– А я иногда у тебя их буду брать.
Машка соображает, и я, не оборачиваясь, вижу, как напряжен мыслью ее детский лобик.
– Нет, – отвергает Машка. – Лучше я у тебя их буду брать. В крайнем случае.
Она подходит ко мне, обнимает. Замыкает пространство. Как забор вокруг посольства. А в середине наше с ней государство.
Среда
Колбы с растворами стоят, просвечивая на свету, как бутылки в баре. Моя лаборатория больше не кажется мне обиталищем доктора Фауста. Но и захламленным чуланом тоже не кажется. Это нормальная, хорошо оборудованная лаборатория в современном научном учреждении. А я – нормальный научный сотрудник, работающий над очередной биологической проблемой. Я уже знаю, что гормон счастья антиадреналин в значительной степени состоит из белка, поэтому толстые люди более добродушны, чем худые. И еще я знаю, что никакого переворота в науке я не сделаю и искусственного счастья не создам, ибо не бывает искусственного счастья. Так же, как не может быть искусственного хлеба.
Что касается моего генеральства, то никакой я не генерал, и не в чинах дело. Как говорил Антон Павлович Чехов: «Наличие больших собак не должно смущать маленьких собак, ибо каждая лает тем голосом, который у нее есть».
Я – старший научный сотрудник. СНС. Эти три буквы напоминают серию номеров «Жигулей» в городах Ставрополь, Саратов, Симферополь. И старших научных сотрудников – столько же, сколько «Жигулей» в этих городах. И мне это нисколько не обидно. Единственное, неудобно перед французами. Надо же, заморочила голову целому городу.
За моей спиной открывается дверь. Кто-то осторожно входит. Я оборачиваюсь. Это Подруга. Я успеваю заметить, что она правильно одета – строго и дорого. Тоже небось продумывала. Но Боже мой… Как я сейчас от этого далека. Как далеко отодвинулись от меня проблемы черной пятницы. Они остались где-то в прежней жизни, где для меня все умерло, кроме детства Машки Кудрявцевой. Может быть, не умерло, но опустилось, как культурный слой. А я переместилась в другую цивилизацию. И если бы не страстная неделя, неделя страстей, – я не попала бы в эту сегодняшнюю жизнь, потому что сюда можно въехать только на билет, купленный ценою страданий. Ибо одни страдания заставляют душу трудиться и созидать, извините за пышное слово. И если страдания не превышают предела и не переламывают человека пополам, то они укрупняют его. Так что не надо бояться страданий. Надо бояться прожить гладенькую благополучную жизнь.
Я думала обо всем этом позже. А в этот момент мне было не до выводов и обобщений.
Я собрала свои колбы. Слила их в одну, образовав коктейль. Вылила в раковину. Я выплеснула двадцать лет своей жизни, и мне было нисколько не жаль. Неудобно только перед французами. Заморочила голову целому городу…
– Все могло быть так и по-другому, – наконец проговорила Подруга. – Но ты должна была узнать это от меня.
– Само собой, – ответила я. – Но это уже не имеет значения.
Я взяла пальто и пошла из лаборатории. Подруга посторонилась, пропуская меня. Интересно, что она подумала… Наверное, решила, что я обиделась за то, что она увела у меня Мужа.
В коридоре мне попался Гомонов.
– Вы вернулись? – остановился он. Значит, заметил мое отсутствие.
– Нет, – сказала я. – Не вернулась. Меня нет.
Я покончила с собой. С прежней. А новая еще не началась. Так что меня действительно нет.
Я выхожу из института.
Наше здание стоит как бы на перекрестке, от него отходят четыре дороги на все четыре стороны. Я могу выбрать любую. Я сейчас свободна, как в студенчестве. У меня нет ни дела, ни Мужа, ни даже сапог, потому что я отдала их Машке.
Метет сверху и снизу. Сплошной снежный туман, и кажется, что весна не придет никогда. Но она придет обязательно, я вчера видела ее собственными глазами. Надо только подождать.
Пройдет время. Туман рассеется. И моя звезда с обломанным лучом будет светить тихим и чистым светом, как будто на небе произвели генеральную уборку и протерли каждую звездочку.
Рассказы
Римские каникулы
Однажды в моем доме раздался долгий телефонный звонок. «Междугородный», – подумала я и подняла трубку. Звонили действительно из другого города. Из Рима. Мужской голос поздоровался по-французски. Это было кстати, потому что французский я учила в школе: могла поздороваться, попрощаться, сказать «я тебя люблю» и сосчитать до пяти. Еще я знала спряжение двух глаголов: etre и avoir.
– Валерио Беттони, – представился голос. – Адвокато Федерико Феллини.
Здесь было понятно каждое слово: адвокато – это адвокат. А Федерико Феллини – это Федерико Феллини. Тут ни убавить, ни прибавить.
Я решила, что меня кто-то разыгрывает, но на всякий случай поздоровалась:
– Бонжур, месье.
Валерио затараторил по-французски. Из его монолога я узнала четыре слова: вуаяж, Рома, отель и авьон.
Рома – это Рим. (Сведения почерпнуты из песни «Аривидерчи, Рома».) Отель – это отель. Вуаяж – путешествие. Авьон – авиация, то есть самолет. Итак, получается: Федерико Феллини приглашает меня в Рим. Отель и самолет – за счет приглашающей стороны.
– Пер ке? – Этот вопрос я знала из итальянских фильмов неореализма.
Валерио Беттони охотно затараторил по-итальянски. Он решил, что я владею всеми европейскими языками.
Маленькое отступление. Однажды я выступала на Западе с известным российским поэтом. Из зала ему задали вопрос:
– Вы – представитель творческой интеллигенции. Как вы можете не знать языков? Хотя бы английского…
Он ответил замечательно. Он сказал:
– Поэт может так многого не знать…
Прозаик тоже может многого не знать. Знание – это информация. А в творчестве важна интуиция. Можно много знать и быть бездарным. Однако есть третий вариант: много знать и быть талантливым. Как Пушкин, например.
Сегодняшняя советская интеллигенция в массе своей серая, как утренний рассвет. Узкие специалисты. Знают, но узко.
– Аве ву факс? – спросил адвокат.
Он решил, что у меня дома есть факс. Человек такого уровня должен у себя дома иметь факс.
У меня нет нормального потолка над головой. Четыре года тому назад соседи сверху залили меня водой. Потолок вспучился и в некоторых местах отвалился. Это событие совпало с перестройкой, и отремонтировать потолок оказалось невозможно. То есть возможно, но на это придется положить жизнь. Жизни жаль. Она нужна мне для другого.
Я с достоинством ответила, что факса у меня «но». Зато факс имеется (avoir) в моей фирме. Я имела в виду Союз писателей.
– Моменто, – сказал адвокат. Значит, он сейчас возьмет ручку и запишет номер факса.
– Моменто, – отозвалась я и раскрыла записную книжку на букве И – иностранная комиссия.
Я умею считать по-французски до пяти. И если, скажем, встречается цифра «семь», то я говорю: пять плюс два.
Беттони сначала не понял моей технологии, потом сообразил. Видимо, хороший адвокат. Недаром Феллини его выбрал. Наверное, дорогой. Адвокаты на Западе стоят очень дорого.
Я продиктовала факс. Валерио победно закричал:
– Капито! Капито!
Я сказала: «Чао, синьор».
Он ответил: «Аривидерчи, Виктория».
Если бы я свободно говорила по-французски, наш разговор был бы краток, сух и деловит. А в нашем случае мы вместе преодолевали языковые препятствия и победили. У нас была общая маленькая победа. Мы почти подружились.
Я положила трубку и сказала семье:
– Меня Феллини приглашает в Рим.
– А зачем? – спросила семья.
– Не знаю.
Семья засмеялась, решила, что я шучу. И я тоже засмеялась.
Я ни одной секунды не верила в реальные последствия этого звонка. Моя судьба держит меня в ежовых рукавицах и больших подарков мне не делает. И вообще я не создана для эпохальных встреч. Как говорит моя подруга Лия Ахеджакова: «Мое место на кухне».
Через месяц
Я живу на даче и строю забор. Общаюсь с шабашниками. Они быстро сообразили, что я далека от жизни, не знаю цен, и все умножают на десять. За то, что стоит десять рублей – берут сто. За то, что стоит сто – тысячу. И так далее, до бесконечности. Они меня обманывают и за это же не уважают.
