- Да пойми же ты наконец - это все не случайно! Откуда у него такая информация о тебе?.. Ну, откуда - подумай своей гениальной головой!.. Вот то-то и оно!.. А стало быть, Померанец как минимум провокатор! Понимаешь, это провокация, Тюхин. Хуже - заговор! Они там опять, Тюхин, заваривают кашу!..
Я смотрю на нее сквозь розовые очки, на взволнованную такую, человечную, готовую на все ради меня - о, она так мне и сказала: ради тебя и Отечества я, Тюхин, готова на все! Честное левинское! - я смотрю на нее сквозь афедроновскую оптику - и едва ли не верю, и почти что люблю ее больше жизни, но простить, увы, не могу...
- В рот!.. живому человеку... из маузера?! - сглатывая слезы, бормочу я. - Господи, да как же это... чтобы человеку и - в рот!?
- Челове-еку?! Это кто - это Померанец, по-твоему, человек?! Эх, ты-ии!.. Да какие же они, Тюхин, люди, если они - враги!? - она хмурит брови, она сжимает крепкие кулачки, чекисточка моя невозможная. - И пока бьется сердце, Тюхин, пока в жилах струится, - и тут я весь настораживаюсь, дорогие читатели! - пока струится... ну эта... ну как ты, Тюхин, называл ее?
- Кровь, - обмирая, подсказываю я.
- Ну да, ну да, - соглашается она совсем, как Ричард Иванович, - пока верю тебе, Жмурик, пока... люблю!.. - И она, безумица, хватает вдруг мою изуродованную на Литейном руку и начинает осыпать ее торопливыми поцелуями, - люблю!.. люблю!.. люблю!..
И я, едва не забывшись, чуть не зажмуриваюсь от нахлынувших чувств!. О!.. О-о!.. О, только не это - чур, чур меня!.. Только не телесная близость, потому что... потому что...
- Ах, да какая, в сущности, разница - почему, - молвит моя безутешная, подтыкая под мои бока колючее солдатское одеяло. - Ухожу-ухожу!.. Отдыхай, набирайся сил, завтра практикум по государственному планированию...
И Шизая моя, Идея Марксэновна - на пальчиках, как мариинская лебедь уходит к себе, во вдовью светелочку. Она, снайперша, уходит, а я опять остаюсь наедине со своими бредовыми видениями на этой кухне, пропади она пропадом, где тараканы - и те почему-то не шебуршатся, только вода из крана - по капельке, как в китайской пытке, да шипит слабый газовый огонек на конфорке.
А ведь всего-то, казалось бы, и дел-то: сдуть пламя с этой вот, зажженной, и открыть три остальные...
Да! - и еще духовку, духовочку еще - для верности!..
Тазик свалился под утро. Громыхнуло так, что мы в обнимку подскочили в дружеско-супружеском нашем ложе. Вот почти стенографическая запись того, что за этим последовало:
О н а (выхватывая из-под подушки маузер). Тсс!..
Я (встревоженно). Что - крысы?
Глаза у Идусика так и фосфорицируют во тьме. Глупенькая, вот и крысы для нее - нечто совершенно неведомое. Бестиа инкогнита. Я откладываю томик И. В. Левина.
Я. Ах, Идусик, ну так слушай же: В некотором царстве, в некотором государстве, в городе Гаммельне...
О н а. Ф-фу, напугал... Да ну тебя, Тюхин! Сколько можно говорить: нет у нас ничего этого - ни царств-государств, ни крыс...
Я. Господи, что - и крыс поели?!
О н а. Тсс, тсс!..
В коридоре звучат крадущиеся шаги. Дверь приоткрыта. С кровати виден холодильник и телефон на стене. В поле зрения возникает тускло светящийся призрак. В шляпе, с характерной луначарской бородкой. Это Ричард Иванович Зоркий, заклятый враг народа, расстрелянный по приговору Военной Коллегии. Провиденциалистские глаза его навеки раскрыты. Руки сомнамбулически простерты.
П р и з р а к З. (неживым голосом). Марксэн с небес, откликнись, отзовись, смени на ветвь оливы алебарду, сойди с дерев на землю, воплотись, дай лапу другу - Зоркому Ричарду!..
Я (испуганно). Стихи?!
П р и з р а к З.
О, брат, - в застенках мрачных КГБ, Под пытками всего одно лишь слово Шептал... м-ме... я - ЛЕМУРИЯ, Марксэн!..
И д е я (щелкая курочком). Нет, ну какая сволочь!..
П р и з р а к З. (переходя на рыдания). Прости, о прости, навеки... м-ме... родной и любимый Учитель и, не побоюсь этого слова, Вождь!.. Это ведь я по велению партийного долга сообщил о тебе... м-ме... куда следует... О, смягчитесь все жаждущие отмщения сердца: вот она (Призрак рвет на груди рубаху.) - вот она - расплата за содеянное! Вот оно - торжество Принципа, посрамление маловерия!.. Как сказал гений человечества Тюхин (Я вздрагиваю.): "Томит, бля, совесть, мучит по утрам похмельная, бля, жажда покаянья!..".
Я (растерянно). Когда?.. Где?..
И д е я (громко). Да сколько же можно вам говорить, Зоркий, нету, нету папы дома!
П р и з р а к З. (делая вид, что не слышит). О, если бы - назад и против хода...
Щелкает дверца. Это призрак призрачной своей рукой открывает холодильник. Он вынимает из него уже знакомую читателю трехлитровую банку и, сняв крышку, жадно припадает к содержимому.
П р и з р а к З. Уп.. уп... уп... уп...
Я (сглатывая). Пьет!..
И д е я (во весь голос). А еще в шляпе, а еще интеллигент называется! Тьфу, мерзость какая!..
По мере того, как жидкость в банке убавлялась, дух Ричарда Ивановича все более явственно терял свою призрачность, он как бы проявлялся, обретал материальность. Напившись, Ричард Иванович поставил банку на место. Раздался звук сытенькой отрыжки.
- Пардон, - кротко сказал Зоркий, аккуратно закрывая холодильник.
Моя Идея Марксэновна с трудом удержалась от выстрела.
- И потрудитесь как следует захлопнуть за собой дверь! - дрожа от гнева, крикнула она.
Ричард Иванович опять сделал вид, что не слышит. Шаги его - удаляющиеся, исполненные достоинства - звучали еще какое-то непродолжительное время, затем, уже у самых дверей, покойничек споткнулся о тазик и совсем уж неинтеллигентно выразился. Брякнул надетый в сердцах на велосипедную педаль предмет нашей санитарии и гигиены, бабахнула входная дверь...
Мы устало откинулись на подушки.
Меня разбудил ее голос. Нет, я не оговорился - именно разбудил. К этому времени я уже вполне овладел строго засекреченной техникой спанья с открытыми глазами, каковой, кстати сказать, виртуозно владел все тот же К. Комиссаров, половину жизни своей проспавший в президиумах торжественных заседаний.
Итак, среди ночи меня разбудил ее приглушенный голос. Идея Марксэновна стояла в коридоре с телефонной трубкой в руке. Она прикрывалась ладошкой, но отдельные слова все-таки доносились до моего слуха. На всякий случай, я заткнул уши пальцами и - о ужас! - вдруг услышал их разговор. Каждый вздох, каждое словечко...
- Ну зачем, зачем?! - сказала она. - Ах, если б ты знал, если б знал - как не вовремя, не кстати!.. А тут еще этот твой бесстыжий Ричард Иванович...
- Опять приходил? - голос незнакомый, странный какой-то: ни мужской, ни женский, как бы и не человеческий вовсе. - Спать нужно меньше, Идея Марксэновна. Они, Ричарды Ивановичи, являются только во сне.
Она всхлипнула:
- А Афедронов через час звонит...
- Ха-ха-ха! - смех совершенно неестественный, напрочь лишенный эмоций. - До сих пор не успокоились. О темпора, о море...
- Это для тебя - умора, а я просто с ума схожу!.. Ведь все равно поймают!.. Может, пошел бы, сдался?..
- Плюнь, батюшка, поцелуй ручку злодею..?! - Пушкина читал, с уважением отмечаю я, Тюхин. - Так, что-ли, по-твоему? - И снова смешок, скрипучий, мохнатый какой-то. - А ну, как не поймают?! Ты с ним говорила?
- Нет еще.
- Почему?
- Боюсь!
- Не надо бояться покойни...
- Все равно - боюсь! - перебивает моя отчаянная. - О, если б ты знал, каково это - спать со жмуриком!
По спине моей бегут тарантулы ужаса: это что... это они... обо мне?!
- Все мы в каком-то смысле - жмурики, - философски замечает ее загадочный папа. - И все-таки, моя дорогая, - надо! Другого выхода, уверяю тебя, нет. Все варианты просчитаны.
От волнения у меня перехватывает горло. Я склатываю комок, да так громко, что Идея Марксэновна вздрагивает.
- Кажется, нас подслушивают, - говорит он. - Ну что - решилась?.. Ну - быстро, быстро! Придешь?
Она стонет:
- Что ты со мной делаешь, о-о, что ты делаешь!..
- Последний раз спрашиваю: придешь или нет?
- Уходи, умоляю! Они уже засекли твой номер...
- Значит, договорились?
- Да, да, да! - Она хлопает трубкой и бессильно оседает на пол. Хотите верьте, хотите нет, но это, кажется, обморок!..
Глава десятая Марксэн почти не виден
Идея Марксэновна ходила по кухне, заламывая руки. Такой потерянной, по-девичьи беззащитной я еще не видел ее.
- Что вы делаете со мной, что делаете?! - в отчаянии вопрошала моя сожительница - сугубо духовная, подчеркиваю! - Ты понимаешь, Тюхин, в чем ужас: ведь я же до сих пор по-своему люблю его!.. Ах, да причем здесь твой Шизый?! Ну мой, какая разница... Папу, папу люблю, Тюхин! И вся трагедия в том, что во мне происходит смертельная схватка между моими дочерними чувствами и чувством гражданского долга. С одной стороны, я обязана, понимаешь, Тюхин: о-бя-за-на сообщить о нашем свидании товарищу Бесфамильному, с другой...
- Ну так и не сообщай, елки зеленые.
- Ты думаешь? - оживилась она. - Ах, Тюхин, ты даже представить себе не можешь, какой он - мой папа! Умница, душка, мягенький такой! А сколько теплоты, обаяния! И знаешь, Жмурик, он ведь очень-очень старый. Ты даже представить себе не можешь - какой старый! Веришь ли - он был свидетелем и очевидцем трех полетов на Марс и двух мировых революций!.. Ах, Тюхин, чего он только не навидался на своем тутошнем веку. Мой бедный несчастный лохматик!.. О-о!..
