— А ну вас, — отвечала она. — Сколько можно приставать?
— К вам — всю жизнь!
— Мне и без замужества живется дай боже. Совсем неплохо быть единственной дочкой министра склок.
— Но быть женой министра авантюр!
— Лучше, скажете?
— Ну попробуйте!
— Не разберусь я в этих ваших мужских делах. Какая, объясните мне, разница между склокой и авантюрой?
— Очень большая. Склока копается в навозе. По причине дурного запаха она угрюмая и избегает свидетелей. Авантюра идет по канату у всех на виду, в туфлях, натертых мелом. Кругом ярусами — до купола — лица: дойдет? сорвется?.. Ах! Эти замирания сердца! Эта молниеносность решений! Бежишь темной ночью с двумя сумасшедшими, не зная куда и что из этого получится. И — о забавы фортуны! — получается нечто!
— Но первым вам опять-таки быть не пришлось, — сказала Белая Роза. И даже вторым. Отец преуспел больше вас. Видимо, в навозе и без свидетелей — приносит лучшие результаты. И что за картину вы нарисовали: по канату, в туфлях, натертых мелом! Вам известны мои идеалы, я останусь им верна в любых обстоятельствах. Покой, уют, каждая вещь на своем месте. Канат — это не для меня. Я хочу быть уверенной в завтрашнем дне.
— А что с сыном этой нищенки Абе? — спросили у госпожи Цеде. — Его звали, помнится, Анс.
— Кого интересуют часовщики! — ответила госпожа Цеде. — Их вывели, как тараканов, и никто о них не заплачет!
— Нет, его, должно быть, не вывели, раз она в цветном.
— Эх, горе не беда! — сказал пьяненький. — Еще можно жить, коли не помрешь. Вот, братцы, как налетит Последняя Гибель…
И все посмотрели на небо.
Черные тучи бежали, болтая своими лохмотьями.
— Чего захотели, — говорил Элем Белой Розе. — Уверенности в завтрашнем дне. Когда его вообще нету. Чтоб каждая вещь на своем месте. Когда все слетело с катушек… Ваши идеалы — дым, мираж. Реальность канат и туфли, натертые ме…
Музыка оборвалась на середине такта. Рупоры прокаркали, что Гун срочно требует к себе министра авантюр.
Еще шутку затеяли. Уж такие затейники!
Они были вдвоем в аллее.
— Элем, дайте совет, — сказал Гун разнеженным голосом. — Интимный совет. Самый интимный. Ну что вы на меня смотрите! Не смотрите!
— Есть не смотреть. Что за совет?
— Ах, ну я не могу! Я стыдлив, а вы… Отвернитесь совсем!
— Есть отвернуться совсем. Ну?
— Как вы думаете, она… она… откликнется на… на… на чувство, которое я к ней питаю? Ну вот, сказал. Ах, как это трудно. Почему вы молчите?
— Кто она?
— Неужели непонятно? — спросил Гун. — Кто же это может быть, кроме Белой… Я лучше скажу по буквам. Белая — Роман, Ольга, Зинаида, Антон: Р-о-з-а. Что с вами?
Элем бил себя по голове кулаками.
— Чего это вы?
— Как я не сообразил! — закричал Элем. — Балда! Приди я сватом на полчаса раньше — то-то была бы авантюра!
— Вот видите, Элем, вы не сообразили, а я сообразил. Я, я, я все соображаю.
— На черта ей ходить со мной по канату! Что ей синица в небе, когда журавль под рукой!
— Вы, значит, советуете?
— Сватайтесь, Гун! Ай да пара! Это будет штука! Ну и клец!
— Клец! — восхищенно подхватил Гун и хлопнул Элема по плечу.
— Клец! — заорал Элем и хлопнул Гуна.
И они друг друга хлопали, пока кто-то не показался в туннеле аллеи.
— Ваш будущий тесть идет, — сказал Элем.
— Вы, значит, не сомневаетесь, — спросил Гун, — что она ответит на мое чувство?
— Ответит, клец! Ведь и ее голова принадлежит вам.
— Все же не поговорить ли сначала с отцом? Просить ее руки и сердца… Будет мило, правда?
— Мило, клец!
— В духе времени, идущего назад! Но скажите лучше вы ему. Я никогда не делал предложения.
— Да что вы!
— Я всегда был чрезвычайно, чрезвычайно скромен. И застенчив с женщинами. Надеюсь, она оценит это качество.
— Оно произведет на нее сильное впечатление.
Эно приблизился.
— А мы как раз беседуем о вас и вашем семействе, — сказал Элем. — Гун делает предложение Белой Розе.
— О! — простонал Гун. — До чего торопливо, грубо, нецеломудренно! Без торжественности, без благоговения, без всякой преамбулы!
И ушел в растрепанных чувствах, прижимая руки к сердцу.
— Как целомудрен! — сказал Эно.
Он сел на скамью и утомленно прикрыл глаза рукой.
— Наконец-то, — сказал он, — пристроил девочку. Не поверите, сколько нервов мне это стоило. Нелегко было его надоумить. Ну, конец венчает дело. Поженю их — возьму отпуск: изынтриговался, иссклочничался, надо отдохнуть.
— Эники-беники! — взвыли рупоры. — Королевой праздника единодушно признана Белая Роза, дочь министра склок! Эники-беники! Гун посылает королеве праздника ожерелье из настоящего жемчуга! Каждая жемчужина добыта ценой человеческой жизни!
Над деревьями, прямо на тучах высветился экран, и на нем замерло изображение — девушки в бальных платьях подносят Белой Розе ожерелье от Гуна. Экран был голубой и все на нем голубое — платья, лица, руки: безгласная, бесшумно толкущаяся в высоте толпа призраков, — и бегущие тучи просвечивали сквозь оборки и прически.
— Слушайте салют в честь королевы праздника! Салют дается по особому приказанию Гуна!
Все смолкло, и ударили пушки. И голубые призраки исчезли, словно сдунул их пушечный гром. И некоторые в парке попадали в обморок, потому что вообразили, будто это летит Последняя Гибель.
А праздник все длится
Королева праздника устала. Рупоры призвали присутствующих танцевать на цыпочках и чтоб музыка играла шепотом, пока она отдохнет.
Как отдыхают королевы? Садятся на скамью, и сразу в аллее ни души; закрывают глаза, и кто-то невидимый укутывает их королевские плечи в мягкое, теплое — вот с какими удобствами отдыхают королевы.
Шепотом играет музыка. Последние листья шуршат на ветке.
— Не шуршите, — говорит им Белая Роза. — Я дремлю.
— Ты дремлешь, а тебе бы подумать, подумать бы тебе своей головой, Белая Роза.
— Потом подумаю. Мне начал сниться сон.
— Вот поснятся тебе сны, когда выйдешь за Гуна.
— Не говорите гадости.
— Зачем надела на шею его кровавое ожерелье?
— Почему кровавое, он такой чистый, этот жемчуг.
— Женихов подарок надела.
— Это же просто бальный приз.
— Выйдешь за безумного Гуна и будешь рожать безумят.
Белая Роза открыла глаза.
— Это вы, госпожа Абе, как я давно вас не видела.
— Будешь кормить-поить безумят, колыбельные песни над ними петь, а они вырастут — станут злыми безумцами.
— А мне снилось, — сказала Белая Роза, — я с листьями разговариваю. Да с чего вы взяли, госпожа Абе, кто же согласится за Гуна, разве уж какая-нибудь пропащая.
— На площадке, где качели, — сказала госпожа Абе, — выставляют твой портрет такой величины, что правый глаз надо рассматривать отдельно, а левый отдельно…
И точно, на площадке, где качели, рыжие пиджаки устанавливали портрет Белой Розы… правый глаз надо было рассматривать отдельно и левый отдельно и так же отдельно нос и рот… пиджаки поднимали портрет на канатах, и он хлопал, как парус…
— И там написано, — продолжала госпожа Абе, — что через неделю ваша свадьба, и на этот раз у тебя не спросят, да или нет.
— Господи ты боже мой, — сказала Белая Роза, — что они вокруг меня выкамаривают? Верите ли, я от них устала. Кажется, дала мать природа красоту девушке — и слава богу, и дайте ей поцвести, потешиться довольством и почетом, понежиться в отцовском доме, благо отец объявился и в гору пошел, а потом выберу себе какого-нибудь симпатичного, может быть Анса, если он устроится более прилично, — согласитесь, в наше время часовщик чересчур уж незначительная партия, даже опасная, и не та мне цена теперь…
— Анса нет.
— А где он?
— Ушел. По длинным дорогам.
— Потому что я не сказала «да»?
— Потому что он не может работать на время, идущее назад.
— Какой его адрес?
— Длинные дороги.
— Бывает такой адрес?
— Да, только голубые записки туда не доходят. И писать их уже поздно. И выбора у тебя никакого нет. И цена твоя теперь — копейка. Эх ты. Разогнала всех симпатичных. Расшвыряла добрые, преданные сердца, и остался тебе Гун.
— Я за Гуна не пойду!
— С лица земли исчезнуть согласна, лишь бы не идти за него?
— Нет. С лица земли тоже не согласна.
— А я вот старая — и то б лучше умерла, чем за Гуна.
— Так вы, вот именно, старая. А мне еще на свете побыть хочется. Меня никто еще даже не целовал. Вот эту жилку синюю, — она жалостно посмотрела на жилку в сгибе локтя, — не поцеловал никто. Сладкую мою жилку.
И она сама эту жилку поцеловала и всплакнула над ней.
— Где же выход? — спросила, утирая мокрые щеки.
— Не была б ты такая красивая, — сказала госпожа Абе. — Хоть веснушек бы, что ли, отпустила тебе мать природа. Не была б тогда и такая переборчивая себе на горе. Шла бы с Ансом за руку по длинным дорогам, песни пела.
