Больше всех по землям людей путешествовали эльфы. И чаще всех долго жили среди людей. Вели торговлю, занимались целительством, научными изысканиями, порой даже заключали браки с людьми. Но всегда оставались подданными Светлого Леса.
Казалось бы, зачем вообще нужна эта поправка, блажь дотошных законотворцев? Вот только около шестидесяти лет назад похожий закон приняли в Периаме. И тогда никто и подумать не мог, чем это обернётся.
Эйсгейр начал бегло просматривать бумаги. Среди общего количества поправок красные пометки встречались редко.
— Кракен меня сожри! — воскликнул рыцарь, прочитав ещё одну отмеченную поправку. — Это ведь похоже на... как там... «Уложение о целительстве». А что в других?
— Повторяют «Закон о периамском подданстве» и «Закон о восстановлении благородных родов и рангов». Практически полностью.
Именно с таких законов и началось всё в Периаме. Тогда никто не удивился, что права считаться периамскими подданными нелюдям не дали. Человеческое же государство. Эльфы, например, тоже никогда не назовут сыном Леса никого из людей, орков или кого-то ещё. Но вслед за законами о подданстве периамцы стали уточнять, какие вообще права есть у нелюдей. И до того доуточнялись...
Всё, конечно, происходило постепенно. Преподносилось как законодательное упрочение традиций, желание развивать и укреплять людскую культуру.
Предписано нелюдям жить в строго определённых местах? А что такого — и без законов все селятся поближе к своим. Во всех крупных городах есть, например, эльфийские районы. И сами люди так делают: «северные» кварталы в Эвенрате, мирарские общины во Всесвете и прочие подобные явления. Архитектура государственных зданий не должна иметь «нелюдских» элементов? Нельзя продавать слишком много эльфийских книг? Так ведь это для того, чтобы возвысить, увековечить произведения людей, развить у них вкус и научить ценить своё наследие.
Всё во имя рода людского.
Эйсгейр посмотрел ещё несколько выделенных красным поправок. В груди его разливалось неприятное чувство. Ведь не может всё это быть случайным... Рыцарю вспомнился подслушанный разговор, и тревога взметнулась в нём штормовой волной.
— И всё в разные места распихали... — пробормотал рыцарь, перебирая бумаги.
— Видимо, чтобы не бросалось в глаза. Есть ещё поправки, в которых нелюди прямо не упоминаются, но... Я выписал всё показавшееся мне сомнительным сюда, милорд.
Наместник подвинул Эйсгейру исписанные листки.
Читая их, рыцарь не впервые подумал, что прапрадед нынешнего короля зря оставил периамцам самоуправление. Впрочем, Периам ведь не завоёвывали — расположенная почти в центре Иалона страна была прекрасно защищена со всех сторон горами и Тёмными Чащами. Периам, наряду с Северными землями, вошёл в состав Королевства людей добровольно. И теперь существовал как его часть в рамках унии: один правитель, но государства как бы разные. И законы в них могли отличаться. Собственно, они и отличались.
— Известно, кто в Младшей палате предложил эти поправки?
— Откуда, милорд? Я только сегодня это увидел. Можно, конечно, разузнать...
— Не можно, Эамонд, а нужно!
Старик кивнул. И почему-то Эйсгейр не сомневался, что разведчики расплылись куда надо ещё до этого разговора — Эамонд, несмотря на возраст, дела делал быстро.
— Опивки тухлые, я должен был уже прочитать это! — произнёс рыцарь, барабаня пальцами по стопке листов.
Изменения закона обсуждались в государственном совете прошлой осенью, а полгода назад Младшая палата представила подготовленный список поправок и дополнений. Полгода! А Эйсгейр до сих пор не нашёл времени выяснить, что же там напридумывали благородные господа. Хотя, как он подозревал, никто не нашёл: следующий совет состоится лишь в первый месяц осени.
«Эамонд, Эамонд, — подумал рыцарь, — что бы я без тебя делал...»
— Позвольте спросить, милорд. По какому вопросу приглашена магистр Нирия?
— Нирия?
— Видел её выходящей из зала с порталом. Её просили подождать, пока милорд не закончит встречу с наместником.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я её не приглашал, — ответил Эйсгейр, удивлённо хмурясь.
Глава 3. Перемены
Лёгкий снег пушистой пенкой укрывал и лощину, и всё вокруг. Близилась настоящая зима.
Сидя на камне у ручья, я закручивала потоки в водяные вихри. В них попадались аксольки и умильно там барахтались, дёргая лапками и выбулькивая воздух с водой сквозь тонкие жабры, ярко-красным чепчиком окружавшие голову. Скоро совсем похолодает, и они уснут до самой весны.
Я выловила крупную аксольку, и она, почувствовав тепло, мгновенно прильнула к руке. Четыре перепончатые лапки охватили пальцы и ладонь, хвост обвился вокруг запястья. Аксолька сложила прозрачные спинные плавники, которых в воде было совсем невидно, и надулась от удовольствия. Если прислушаться, слышно, как шуршат чешуйки от дыхания.
— Вот попадёшься зубастому, и останутся от тебя одни твои плавники.
Уму непостижимо, но мар-даан-лаид ели аксолек. Точнее, щенки. Когда молодняк не мышковал, то совершал набеги на ручьи. Ловить рыбу у них не всегда получалось, но аксольку-то поймать проще простого. Как можно есть таких премилых созданий? Но у волков другие представления о красоте и милоте. Я вот для них странное неуклюжее существо без капли изящества.
— Лизни его!
Я чуть не улетела в ручей к аксолькам. Полностью оправдывая своё имя, ко мне подкралась Бесшумные Лапки и перепугала до смерти.
— Предки великие, Лапки!
— Сначала лизни, а потом ешь.
— Не хочу я есть аксольку. Посмотри, она же такая милая.
— Это он. Зачем тогда поймала?
— Ну, просто... Полюбоваться.
Волчица дёрнула ушами, выражая крайнее удивление.
— Любоваться надо мной. Или Старейшиной. Лизни на всякий случай!
Шутница-затейница...
— Зачем?
— Ой, бесшёрстная, ничего ты не понимаешь!
Широкий с чёрными пятнами язык скользнул по улыбающейся мордочке аксольки, и та удивлённо заморгала: что это такое сейчас случилось?
— Ну вот. Не превратился. Значит, можно есть.
— Не превратился в кого?
Я присмотрелась к моргающей аксольке. Неужели она, точнее, он, с подвохом?
— В Хррккла.
— Кого?
— Ну это... Переводится как «дивный волк», наверное. Легенда такая. Жил-был на свете волк, мамочки, какой распрекрасный. И шерсть-то у него самая густая, и когти самые острые, и хвост самый красивый, и лапы самые мощные, и клыки самые крепкие. Ну и всякое такое. Вот только был он гордый и жестокий. Закон не соблюдал, Старейшин не слушал, щенков калечил. В наказание Небесный волк превратил его вот в это недоразумение, сказав, что булькать ему в реках, пока он не смирит свою гордыню и какая-нибудь волчица не полюбит его. — Тут Лапки закряхтела. — Ну, или пока кто-то его не сожрёт.
Последнее уж точно отсебятина, а не часть легенды.
— И поэтому вы облизываете аксолек перед едой?
Ой, смехота...
— Только девочки. Ну чего ты хрюкаешь! Детская забава же. Взрослые-то аксолек не едят. Мяса на клычок и плавники несъедобные. Начинай с головы. Хвост самый вкусный.
— Не собираюсь я его есть!
Волчица пожала плечами почти как двуногий. У меня научилась, проказница.
— Отпусти тогда. Всё равно, думаю, если Хррккл существовал, его давно сожрали. Старейшина, кстати, говорил, что легенда вроде как ушла к оборотням. Постой-ка... Ты глянь, у этого хррккла недоделанного след есть!
Лапки была генасом. Таких немного среди мар-даан-лаид. Её, дочь Крепкие Когти, прочили в преемницы Старейшине.
— Пджжи, држи его, я за Стршной! — И умчалась прочь.
Когда она торопилась, то в речи начинала проглатывать гласные.
Со следом, значит? Я обратилась к силе и поискала его. И правда... Надо же, аксолька-Тварь. Звучит почти как «живой труп».
— Ну, станешь ужасным и опасным теперь, да?
Зверёк булькнул, будто ответил. Невольно представились аксольки, нападающие на Тракт. Настоящее секретное оружие! Все просто сдохнут от умиления. Но если серьёзно, разве аксольки могут быть Тварями? Мар-даан-лаид, видимо, такого тоже не знали, раз Лапки кинулась за Старейшиной.
