была заговорённым клинком, она иногда открывается снова, когда я ослаблен.
— Её нельзя вылечить до конца?
— Я не знаю.
— А как вы её вылечили?
— Я обладаю способностью к самолечению с самого детства.
— Но почему вам тогда пришлось ждать Истинного целителя?
— Невозможно вылечить всё. По крайней мере, для меня. Если боль слишком сильная, то она отвлекает и не даёт сосредоточиться, а ещё я не хотел показывать, что я это умею.
— Вы же могли умереть!
— Я не могу до конца контролировать процесс, и, конечно, боль частично заглушала голос разума.
— Я достаточно хорошо вас знаю, Рэн, чтобы понять, что причина не в этом. Или не только в этом. Я уже говорила, что слышала от Чиса, какие ранения вы получили. У вас были проблемы с сердцем, и вы большую часть времени находились без сознания, когда были в лазарете — не думаю, что это помогло вам сосредоточиться.
— Не помогло. Ивона, вы же сами сказали, что я не обязан рассказывать, если не хочу.
— Да, но… Во-первых, могли бы просто сказать, что не хотите этого рассказывать, а не лгать, — внутренне замирая от своей собственной смелости и настойчивости сказала чтица. — Во-вторых, это важно. Я понимаю, что это не моё здоровье, но мне хотелось бы знать, в каких условиях вы будете сами себя лечить, а в каких нет. Мне нужно знать, когда звать целителя, а когда нет.
— Если я не говорю, что целителя звать не надо, то зовите.
— Но вы так часто скрываете, что вам больно, что я не могу быть уверена в том, нужна ли вам помощь.
— Ивона, что вы в действительности знаете о маро?
— Я… Только то, что мне рассказал Рабден.
— И он не очень распространялся на эту тему, как я понимаю?
— Да…
— Давайте я вам объясню кое-что более подробно. Главная цель в жизни маро — защищать, а это значит, что даже ценой своей жизни маро должен выполнить свой долг. Но разве можно обеспечить безопасность, скрывая своё плохое физическое состояние?
— Наверное, нет…
— Абсолютно нет. Я не сообщаю о ранениях только в тех случаях, когда их сокрытие поможет, а не навредит, как с сегодняшней раной. Сейчас мы находимся на безопасном участке леса, я проверил это за несколько минут до того, как рана открылась, — даже если я поваляюсь на земле час-два, всё будет в порядке.
— А звери? Они ведь могли прийти на запах крови!
— Животные опасаются маро. Спросите у сыча, что он чувствует, когда подлетает ко мне. Или у любого другого животного.
— Я не могу этого сделать.
— Из-за Карины?
— Да.
— Тогда постарайтесь вспомнить ощущения, которые у вас были, когда вы следили за происходящим через него. Вы ведь помните?
Девушка кивнула.
— Постарайтесь вспомнить, что думал ваш друг.
Ивона глубоко задумалась. Перед и во время битвы её интересовали другие вещи, поэтому она старалась не обращать внимания на переживания сыча — их было слишком сложно воспринимать, не теряя при этом ту информацию, которая ей была нужна. Теперь, когда она пыталась вспомнить, то поняла, что сыч боялся Рэна.
— Он думал что-то вроде «его нельзя трогать». Но Ал — воробьиный сыч, он боится любых крупных животных. Разве ваше ранение не сделало бы вас более лёгкой добычей для крупных хищников?
— Потом, когда вы сможете воспользоваться Потоком, спросите кого-нибудь из них — и вы всё поймёте. А сейчас давайте вернёмся в лагерь, думаю, остальные уже проснулись.
— Подождите!
Рэн уже начавший движение в сторону стоянки, остановился и повернулся к девушке.
— Вас беспокоит что-то ещё?
— Вы оставили нас одних в лагере! Могло ведь что-нибудь случиться!
— Вероятность этого была очень низкой.
— А как насчёт зверей?
— Ивона, вы надо мной издеваетесь?
— Почему вы так решили? — искренне удивилась девушка.
— Звери? Нападут на вас? Или на Шии? Вы смеётесь?
— Я не подумала об этом, извините, — смутилась Ивона.
— Ничего страшного. И всё же давайте вернёмся в лагерь, иначе нас начнут искать.
— Они наверняка ещё спят, но вы правы — лучше вернуться. И ещё раз извините. Мне стыдно, что я так на вас набросилась с вопросами…
— Ваши опасения были разумны, поэтому вам не за что извиняться.
Молодой человек поклонился ей и пошёл в сторону лагеря.
Разговор закончился, но оставил неприятный осадок. Всё-таки они друг друга не понимали, и это рождало недоразумения. Их диалоги звучали словно музыкальная шкатулка, которая потеряла половину своих штырьков, — сложно было даже понять, что за мелодия звучит из деревянной коробочки. Звук есть, но наполненности и законченности у этого звука нет.
Девушка чувствовала себя ужасно по нескольким причинам. Одной из них являлось то, что весь разговор Рэн был холоден, как лёд. Благодарил её, улыбался ей, говорил с ней, но был где-то в другом месте. Он всегда был холоден, но Ивона каждый раз надеялась, что он проявит хоть толику душевной теплоты к ней, но напрасно. Либо он не умел испытывать привязанность, либо не считал нужным проявлять её. Возможно, то, что она тогда увидела его искреннюю улыбку заставило надеяться, что что-то изменится, но надежды не оправдались, и от того было особенно больно. Второй причиной являлось то, что она явно затронула тему, которую не стоило. Чтица сама знала ответ на свой вопрос и прекрасно осознавала, что подобные маро не любили говорить о своём даре. Им рассказывали о том золотистом сиянии, которое она видела, в Академии. Более того, это было одно из занятий, обязательных для посещения всеми учениками. Таких людей, как Рэн, называли осенёнными Светом Диру. Они не умели пользоваться Потоком, но имели какой-нибудь дар: кто-то мог лечить людей, кто-то себя. Были те, кто мог вызывать дождь или управлять огнём. Для этого им не требовались слова Потока или сам Поток, им нужно было лишь почувствовать Свет внутри себя. Истинный целитель тоже имел дар, с помощью которого он и лечил, просто в случае с Аскином он ещё умел пользоваться Потоком.
Единственное, что объединяло осенённых, — они всегда получали свою силу не в самые лучшие для мира или того региона, в котором росли, времена. Рассказывали, что Шаньяр во время эпидемии была спасена мальчиком с даром. Диру наделяла своим даром, чтобы защитить от смерти того, кому в будущем предстояло многое сделать и кто обладал чистым сердцем.
Мысль о том, что Рэн обладает чистым сердцем, заставила Ивону закашляться. Она не представляла, скольких он убил, но это определённо должно было оставить след на его душе, даже если предположить, что он делал это только
