– Официальный представитель?
Энки залепетал, что профсоюз позже подъедет, а покамися, отчего не узнать настроений народных и, кстати, вот пользы от этого…
Но он умолк. Энлиль слушал его с ледяным равнодушием, как двухлетнего младенца, хотя неправда – Мардука он слушал всегда с уважением.
Теперь Энлиль рассмотрел одноглазого подробнее. Тот склонил голову, сказал:
– Здрасьте.
От вида растрёпы и распустёхи одноглазого прекрасные губы Энлиля скривила гримаса. Его душа не терпела фальши ни в каком виде, а весь одноглазый, кроме разве что повязки на глазу, но включая лохмотья, неуместную наготу и гнусный взгляд – был весь сплошная фальшивка.
Так Энлиль и процедил.
– Что? – переспросил пухлый рабочий болезненного вида.
– Он сказал «фальшивка».
Энки мысленно простонал:
«Ой, мама, ой мамочка, – и мысленно же услышал, как Эри спокойно и бестрепетно говорит – сыночек, мужчина рождён для того, чтобы то и дело упаковывать свой чемоданчик на военные сборы. Так повелось и поверь, мама тут ни причём».
Словом, Энлиль решил свести на нет всё, чего он, Энки, достиг своей задушевностью и знанием мужской сути изнутри.
Тотчас послышались сбивчивые голоса:
– У нас спилка. Разрубить не сможете.
– Только если откопаете ту штуку и сбросите нам на головы.
При этих словах, брошенных горячим молодым голосом, командор замедленно, как золотой эндемичный хищник, повернул свою на загляденье скульптурную голову. Но не с целью вычислить молвившего нехорошие слова, а потому что и, правда, – слова были нехорошие.
– Вот те раз. Удивился, златопогонник. – Тявкнул егозливый тенорок. – Все знают про ту штуку.
Энлиль повёл себя так – разговоры продолжать, заигрывать даже взглядом не стал. Кивнул и пошёл прочь, оставив всех в недоумении насчёт того, до чего же разные родные братья-кровопивцы. Но, как с обидой почувствовал Энки, вообразивший себя Своим, уважения ему это различие не прибавило. Скорее, бунтовщики зла не испытали, воочию узрев потенциального расстрельщика. Почему бы? Странные аннунаки. Энки вынужден был убедиться в неверности публики. Возможно, дело было в том, что Энлиль никогда бы не назвал этих страдающих дураков публикой. Для него они были проблемой, головной болью и только.
Ясно же, он их ничуточки не жалеет.
Предаться дальнейшему осмыслению суеты сует Энки не успел. Энлиль позвал его, вернее, просто заговорил, и Энки послушно, как какой-нибудь работяга, поплёлся за ним в сторону холмов, где сбоку Солнце силилось прорвать защитный купол над спальным районом.
– Ситуация такова, что необходимо решение государя. Речь идёт о колонии и о такой стратегической штуке, как золото. То есть, тут вопрос выживания.
Энки злился так долго, что, наконец, перестал злиться.
– Короче, «ребята, мы загнёмся, ежли вы перестанете спускаться в эту чудесную дырку».
Энлиль нежно предложил:
– Давай конструктивно.
– Я бы предложил к чертям свернуться. Или конституцию переписать. Скоренько.
Энлиль подумал над этим буйством эмоций и, как настоящий воспитатель детского сада, ловко сменил тему:
– Ты так вложился в эти шахты. Столько сделал.
– Я столько говорил о том, что шахты нуждаются в регулярном переоборудовании, что мне обидно слушать, как ты пытаешься, извини, овладеть мною, брат. Вдобавок за здорово живёшь.
Энлиль не удержался:
– У тебя есть цена?
– Мы вам золото добываем, а Родине жаль раскошелиться! Система безопасности, знаешь, каковская? Кто громче закашлял, значит, пора посылать аварийную бригаду проверять, не попёр ли газ или ещё чего. Только вот бригады нету. Идут те, кто кашляет.
Энлиль посмотрел с волчьим высокомерием, за что Энки от души его возненавидел.
– Душераздирающе. – Бросил Энлиль без выражения. – Портянку дать, слёзы утереть?
– Или нам канареек в клетках цып-цып! Разводить? Ах, нет – твоя добрая душа не позволит мучить животинок.
– Прекрати демагогию.
– Что-то государь скажет насчёт канареек.
– Энки, всё это бесполезная трепотня.
– Чирикнет.
– Пойми, что сейчас нужно просто найти решение. Хотя бы временное. Надо сделать так, чтобы выйти из ситуации с пользой для дела – для шахт, рабочих, добычи.
– Никто спасибки не скажет.
– Родина скажет. Разве это не радость?
– Это всё равно, что требовать от жареного гуся, чтоб он радовался, когда его хвалят.
– О чём речь? Они работают по найму за немалые деньги. Все добровольно по контрактам. Отбор был конкурсный.
– А зэки, дружище?
Энлиль нахмурился.
– Давай без соплей. Только те, кто согласился, желая сократить срок. И им тоже платят.
– Они говорят, что срок здесь идёт не год за три, как обещано, а жизнь за жизнь. Сечёшь? Их мутит и ведёт, и голова у них по утрам тяжёлая.
Энки схватился за собственную и скосился на брата.
– Дай им солёных огурцов. – Злобно ответил Энлиль. – И покончим с этим. Коль разрывают контракт, пусть платят неустойку, а зэкам аннулировать отработку.
Энки понурился.
Энлиль что-то вспомнил, оглянулся, поморщился и показал кивком куда-то за спину:
– И этого Маугли… прикажи ему одеться…
Энки вытаращил глаза…
– Что, так и приказать? Это… ну…
– Что ещё? – Ледяным тоном спросил Энлиль, глядя бестрепетно, как Энки трясётся от беззвучного хохота и хватает себя там и сям.
– Я просто представил… как я ему …это ж неприлично…
– Что тут неприличного? Неприлично в таком виде расхаживать. Это скотство.
– Милый, тебе, по-моему, просто завидно, он-то весь продувается… а ты в кителе. Мне страшно, если честно, на тебя смотреть.
– Тьфу. – Сказал Энлиль и пошёл прочь.
– Ты бы сам ему сказал. – Вслед крикнул Энки, вытирая под глазом влагу. – А я бы в стороне постоял. Надеюсь, ты денег не возьмёшь.
Энлиль с пяти шагов устало сообщил:
– Пойду к сестре. Ты не знаешь, у себя?
– Была. Соскунился, предполагаю? Вы сколько не видались?
Последовал ответ:
– Месяц после ссоры.
Энки удовольствовался наполовину честным ответом и – даже он бывает по ошибке деликатным – только кивнул рыжей башкой.
Энлиль вскочил в буёк, как раз проходивший мимо с утробной жалобой, свидетельствующей о том, что источник местной энергии включён на полрубильника, половчее устроился в вонючей тесноте, сапогом потеснил валявшуюся на полу в окурках забытую робу и ухватился за петлю на поручне, затёртую десятком тысяч ныне протестующих рук до лаковой благородной скользкости.
Буёк понесло прочь, встряхивая, и Энки последнее, что увидел – не склонившуюся в угоду турбулентности светлую и блеснувшую макушку брата.
– Слушь, укурыш, а ну… ты, ты…
Энки вонзил пальчик в середину собственной грудной клетки.
– Я, сир?
– Ты. Иди. Сюда иди.
Одноглазый, делавший вид, что не прислушивался к разговору, повернул к нему зрячую половину.
– Та штука. – Не дожидаясь, когда бывший хозяин соизволит проявить демократизм, сказал он совсем негромко.
– О чём ты?
Энки смиренно подошёл – гоняют меня сегодня взад-вперёд.
– Упомянутая нашим официальным представителем. Она ведь, и вправду, существует?
– А что?
Одноглазый покачал грязными кудрями.
– То есть, ты к разговору об оружии массового уничтожения, спрятанному неизвестно кем неизвестно где под нашими ногами, не готов.
Энки оценил притяжательное местоимение «нашими».
– Меня зовут Энки.
Одноглазый моргнул… долго молчал.
– Ну… Амурри.
– Чё ты дёргаешься? – Задушевно спросил Энки. – Ты большой человек, но ты бы надел штаны.
– А тебе-то что? Я не зэк. Сам решаю насчёт штанов.
– Ага.
– Типа – пока, пока?
– Да чтоб я рабочему классу угрожал. Просто сюда может прийти моя сестра… она женщина, сечёшь? Будет нехорошо.
– Это та, которая в девках? Которая чудищ делает?
– Да не делает, не делает она.
– По любому, мы вам враги. Ты сам сказал, парень.
– Враждебные действия, я сказал. Не враг, а враждебные действия.
– Тю, а разница?
– Видите ли, друг, архитектура слова подразумевает…
Амурри отвернулся посмотреть раньше Энки на подъезжавший маленький внедорожник. Сухопутный пират остановился, и беседующие увидели вылезавших Энлиля и Нин.
Нин поздоровалась, не обращаясь ни к кому, и одноглазый – как почему-то и ожидал с любопытством наблюдавший за ним Энки – ответил очень вежливо.
Опупел, бедолага, сказал себе Энки. Красота Нин поразила Амурри, и забастовщик не собирался делать вид, что это не так – даже во имя солидарности трудящихся перед лицом классового врага.
– Амурри, наш классовый враг. – Представил он, не забывая об обязанностях хозяина. – Амурри, это та старая дева, которая чудищ делает.
Амурри с максимальным достоинством, доступным аннунаку в лава-лава, ответил:
