Одно из них прыгнуло Нин на руки, и она подхватила его под задние лапки, хвост собственнически обвился вокруг предплечья Нин.
Ожидавший совсем иного, Энлиль задыхался от сильного волнения.
Другое просилось на ручки к Нин, топталось в густом ворсе ковра и, подняв передние лапки, вцепилось в её колено. Энлиль вздохнул, и большие золотые глаза неторопливо повели зрачками. Дёрнулась лапка, освобождая зацепившийся коготок.
Энлиль вышел прочь в коридорчик и тут же увидел, как за дверь взялись четыре длинных пальчика, возник сверкающий глаз.
Энлиль бежал. Во двор.
– Это надо всё прекратить.
Такие слова встретили Нин, когда, пять минут спустя, она подошла к машине, безмятежная и непринуждённая.
Да! Вот это… Больше всего его поразили даже не существа, сошедшие с картинок в детских книжках об эльфах, а выражение белого и нежного лица сестры.
Оно было заботливым и деловым, а в глубине учёных глаз абсолютный покой. И… и холод. Интерес.
Энлиль был не в состоянии сделаться зеркалом и устроить ей там в качестве альтернативного отражения синий командорский блеск и неподвижный подбородок. Отвернулся.
– Да ладно, Абу-Решит с вами. – Вырвалось у командора. Он услышал её смешок.
– Имя Божье да всуе. Непохоже на моего брата Энлиля.
– Я ведь ещё и блюститель безопасности… на этом острове сумасшедших.
– Почему сумасшедших? Просто обычная семья. Нормальные аннунаки всегда имеют странности.
– Кто же тогда те, кто не имеет?
Она передёрнула плечами, и этот жест, увиденный краем зрения, заставил его повернуться к ней. Он опирался двумя руками на крыло машины, будто был арестован или ему стало плохо.
– Обыватели. Толпа. Безликие.
Он выпрямился.
– Теперь знаю своё место в этой талантливой семье.
Она обняла двумя ладонями его руку у плеча.
– Ты мой дорогой.
Он с любовью приложил губы к её руке, к невесомым костяшкам пальцев. Для этого ему пришлось нагнуться вбок, и он нахмурился.
– Что?.. – Он придвинул Нин к себе и, взяв за руку, поднёс к её глазам.
Она посмотрела на четыре красные полоски. Он показал глазами на покинутое им в такой спешке здание. Она посмотрела с полной серьёзностью ему в глаза и расхохоталась так мирно и с таким искренним удовольствием, что он и опешил, и почувствовал, что у него от сердца отлегло.
– Но этого не было, когда мы вошли… в Детскую. – С трудом заставил он себя выговорить последнее слово.
– Саути не хотел меня отпускать.
Энлиль сказал:
– Это тот, что… сидел один-одинёшенек в комнате?
Она кивнула.
– Не хочет ни с кем меня делить.
– Это не опасно? Впрочем, я знаю, что ты ответишь.
– Вот и не знаешь. …Опасно. Да – опасно.
Он подождал.
– Любовь, Энлиль, всегда опасна. Иногда она оставляет более серьёзные следы, чем коготки слишком возомнившего о себе модифицированного леану.
Он вспомнил и заставил себя спросить:
– Объясни почему они… Такие?
Она принялась говорить, но он отмёл только ей понятную путаницу научного вранья и правды.
– Откуда этот образ?
Он попал хорошим словом в точку. Она поняла.
– Я смутно помню какой-то рисунок или сон. – Зашептала, с принятой только между ними манерой говорить кое-как, в уверенности, что тебя поймут с полуслова. – Не знаю.
Вдруг раздался низкий непонятный ему звук из-под земли. Она тоже вздрогнула и нить, которую она силилась ему перекинуть, а он – поймать, улетела, уносимая воздухом.
Он сразу напрягся, а сестра глянула на него с холодным любопытством.
– Мне сделать вид, что я ничего не слышу?
С враждебностью маленькой девочки, так шедшей ей, она ответила:
– Отчего же, господин военный. Мы тут хронически на оранжевом уровне, посему вы вольны и обязаны спрашивать даже о застёжках на чулках.
Энлиль сразу пожалел её.
– Девочка моя, я тебя нежно люблю. Твои чулки пусть занимают всего лишь всех инженеров в стройбате и офицеров в корпусе охраны.
Она не поддалась на попытку мирной разрядки.
– «Это звук страдающего чудовища, ведь так?» – Не сводя с него немигающего взгляда, сказала она.
Он решил преподать ей урок, хотя минуту назад и отказался от этой идеи.
– Опыты эти – против всего святого для любого мыслящего и страдающего существа.
– Чем мы тебе не глянулись? – С искренней усмешкой спросила она. – Разве они безобразны? Ты ожидал увидеть монстров в клетках?
– Нет…
– А напрасно, – вдруг изменившимся голосом, таким страшным голосом колдуньи, заманившей путников на ужин, сказала она.
Он не удержался, быстро посмотрел.
– Есть и такие.
Она постучала башмачком по грунтовой тропе. Он невольно посмотрел туда, куда указывала маленькая ножка Нин.
– Я шучу. – Сказала она.
– Они несчастны.
– Почему бы?
– Они не просили тебя, чтобы ты их создавала. – Проговорил он, чувствуя, как слабы его слова.
– Я за них в ответе. И ведь Абу-Решит создал нас.
Он рассердился.
– Ты и Энки кормите меня сегодня демагогией. Такой трепотни я не слыхал с начальной школы.
– Какие законы нарушают мои опыты?
Он сразу ответил. Готовился – первый ученик.
– Законы вселенской геометрии. Божьи законы. Свободу выбора.
Она отошла и позвала:
– Я тебе покажу то, что тебя убедит. Иди, иди. Ты ещё ничего в жизни не знаешь, командор.
Поманила к сарайчику, который притянул его взгляд, когда они шли к зданию-торту. С откровенно дрогнувшим сердцем нагнувшись, вошёл за ней.
Нин стояла посреди маленькой деревянной коробочки. Солнце жарко и не противно нагрело шкатулку, всю пропитанную запахом дерева, свежести, соломы. Клок соломы в углу явно служил наиприятнейшим местом отдыха некоей учёной девы. Ящики с клеймом нибирийского поставщика стружек… Он выдохнул своё напряжение коротким и, как он надеялся, незаметным вздохом.
Нин села на ящик и похлопала по тому, что напротив. Снова донёсся звук воркования, вроде птичьего, если только поднести усилитель к клювику голубя.
Но теперь он не напугал Энлиля.
– Что ты делал в той гостинице?
Солнце светило сквозь доски стен и потолка. Золотые потёки смолы перекрашивались в красные.
– Да, да. – Сказал голос Энки за стеной. – А теперь слушай внимательно. Это тебе для опытов пригодится.
Нин, смеясь, обернулась. Энлиль, закусив губы, отошел, присел на ящик, подтянув щепотками ветхую парусину брючин, и внезапно засмеялся.
– Нин, сестра моя. Я сейчас скажу непечатное слово – закрой ушки. …Как встреча с лидером? – Обратился командор к осторожно просунувшемуся к ним Энки.
Энки стал думать, как ответить Энлилю.
– Я думаю. – Сказал он, наконец.
– Как мне ответить?
Энки зацокал языком.
– О Господи, ну, почему ты всё время, ну, постоянно всё время язвишь, язвишь. Мне тяжело, вот тебе честное слово, смотреть, как ты мучаешься. Лучше расскажи, кого тебе Нин показала. Ты под впечатлением?
Энлиль отвернулся.
– Их надо всех отпустить.
– По домам, что ли?
– От них никакой пользы…
Энки завздыхал.
– Ты не мог бы повторить это на заседании нибирийского парламента?
– А твой Сфинкс? Или как его?
Энки возмутился, прижал руку к груди.
– «Или как его!» Его так зовут! Да, его так зовут! Это другое! Как ты можешь! Я его на животе воспитал! Только грудью не кормил! Но это, знаешь, не моя вина. …Он мой мальчик… мой сынишка… как Мардук.
Он повернулся к Нин.
– Ну, пошути как-нибудь насчёт того, что я не способен воспитывать детей и сфинксов. Давай! Оп-па!
Она непритворно раздражилась. Поискала взглядом и схватила из стружки тетрадку для рабочих пометок, протянула:
– Энки, ты уж напиши сюда, что нам говорить и чувствовать, а то ты всё за нас говоришь да говоришь. Да, Энлиль?
– Да, да. – Поддержал, чуть улыбнувшись и вставая, Энлиль. – А твоя любовь к созданиям Господним, доверенным тебе Его волей, попросту похвальна. Более того, дружище, это твой долг. Родил ты чудесного мальчика, нашёл беззащитное существо – люби и помни, иначе нельзя.
Энлиль, уходя, говорил легко без пафоса эти сверпафосные словечки. Энки вгляделся в спокойные глаза брата – искал издёвку? О нет. Энлиль не такой дурак, если хочет поиздеваться. Энки искал повод, чтобы вытащить эту издёвку на свет Божий.
Энлиль знал, конечно, о неписанной традиции Энки брать себе «в приёмные дети» детёнышей крупных местных хищников – леану. Знал и то, что говорить об этом не полагается – можно ранить нежнейшую душу Энки. Общеизвестно, что куратор очень переживал потерю того самого первого своего приёмыша, а теперь страдает из-за того, что жизни созданий Эриду так коротки.
В пустыне, за перешейком, а если кратким путём – то можно добраться водой – в самом жарком и горьком месте устроено кладбище для царских леану. Барражируя в катерке или поднимаясь в дежурном шатуне на орбиту, Энлиль видел этот осколок сердечных мук брата. Среди ярко-жёлтых больших камней в стёсанную до плоскости скалу вбиты каменные маленькие кресты, солнечные символы – каждый в колесе. На каждом выбито имя и две даты. Под крестами в скале саркофаги.
