Какой?!
— Я, как ты наверно догадалась, немного ведьма. Совсем чуть–чуть.
Лариса улыбнулась — конечно, догадалась, Иза.
— Моя бабушка, она родом из маленькой деревеньки в Андах, она умела делать это очень хорошо, чисто женское дело, без всякого вмешательства мужчин.
— Да-а?!
Изабелла изложила ей суть старинного андского метода. Но не настаивала на его немедленном применении. Лариса взяла время на обдумывание, потому что была слишком впечатлена приемами Изиной бабушки. Этот метод требует не совсем обычного контакта человека с человеком, в смысле, женщины с женщиной. «И ты готова сделать для меня это?» — недоверчиво поинтересовалась Лариса. «Раз нет другого выхода, то готова», — сказала Иза, и погладила подругу по плечу.
Это может не получиться за один раз, честно предупредила коммунистка. Тем более что она не сможет действовать грубо и решительно, все же они находятся в цивилизованной стране, а не в древних Андах. Кроме того — Изабелла виновато улыбнулась — мне трудно причинить настоящую боль человеку, которого я люблю.
Нет, все же не напрасно врачи во всем мире стараются не лечить родственников, сказал Иза после того, как и пятый сеанс, очень длительный, доведший обеих подруг до полного изнеможения не дал результата.
— А твоя бабушка?
— Она тоже старалась со своими не связываться.
Изабелла так извинялась, так горевала о том, что оказалась неспособна помочь подруге, что Ларисе пришлось ее утешать с помощью скорой помощи.
И уже приближался критический срок, после которого попытка освобождения от наглого биологического захватчика, может быть просто небезопасной для здоровья.
Что ж, сказала себе Лариса, отчужденно чувствуя в себе сильного человека, видимо, от грязных сторон судьбы не увернуться, надо просто перетерпеть испытание, если нельзя избежать.
14
День освобожденья от плода неразумной страсти был назначен. Изабелла с самого утра очень внимательна к подруге, глаза у нее были влажные, и курила больше чем обычно, хотя и обычная доза могла ужаснуть неподготовленного человека.
Проводив Ларису до дверей, она крепко поцеловала, лишний раз давая понять, до какой степени переживает за нее. Лариса спускалась по лестнице, пребывая под впечатлением от этого поцелуя. У вахты ее окликнул молодой человек в плаще и шляпе, он приветливо улыбался, но чувствовалось, что пришел по делу.
— Я спешу.
Он снова улыбнулся, и Ларисе стало понятно, что даже если она ему расскажет, куда именно она торопиться, он не переменит свои планы на ее счет.
Они вышли из общежития.
— Мне вообще–то не следовало сюда приходить, — сказал молодой человек, — и только после этого объяснил кто он и откуда. После этого представился: Леонид.
Лариса остановилась и сказала.
— У вас там что все Леониды?
Молодой человек тоже остановился, и нахмурившись, сказал.
— Не надо так со мной разговаривать.
— Хорошо, больше не буду. — Сказала Лариса без малейшего следа извинения в голосе. Леонид поглядел по сторонам, ему требовалось время чтобы вернуться к задуманному плану разговора.
— Повторяю, мне не следовало приходить в общежитие, но в учебной части мне сказали, что вы уже несколько дней не ходите на занятия. А телефон у вас на вахте…
Она вспомнила грохот и скрежет, который живет в трубке страшного черного прибора на столе перед бабкой Аидой, и кивнула. Для связи со спецслужбами этот канал был непригоден. Лариса была смущена и польщена. Приятно ощутить себя хотя бы отчасти государственным человеком. Комитет–то ведь именно государственный. Конечно, это гродненский Леонид информировал столичных товарищей, что из провинции направляется в столицу подходящий кадр. Только в одном она пока не могла разобраться — хочется ли ей считаться этим подходящим кадром? В слоях московского студенчества модной считалась не полная лояльность по отношению к власти. Свободомыслие, чтение только запрещенных книг. Лариса вроде бы даже начала пропитываться этими настроениями, и тут — новый Леонид. И неприятно — вроде как тебя поймали. И, одновременно какое–то бодрящее ощущение нужности стране. И рядом другое приятное ощущение: что захочу, то и сделаю. Захочу — в диссиденты, захочу — ринусь отечеству служить. Но это продолжалось только краткий миг. Зашевелился шпион, засевший в животе. Внутренний враг высасывал все живые силы, как будто питался не просто соками тела, а ценными свойствами материнского характера. Решительностью, уверенностью в себе и т. п.
— Ну, — сказал Леонид.
— Что ну?
— Я жду, когда вы начнете рассказывать.
— О чем?!
Сотрудник недовольно снял шляпу, но потом снова ее нахлобучил.
— Сами знаете, Лариса.
Господи, подумала она, кстати, впервые в жизни. Господи, они все знают! Ну, и пусть! У нее внутри появился очаг острого раздражения — мужской козлизм многолик и изобретателен.
— Да, я иду делать аборт!
Леонид поглядел на нее так, словно рассчитывал услышать не это.
— То есть как?
— А так! Что, нельзя?!
Сотрудник все же снял шляпу и теперь трогал ею нос.
— Но она же всего лишь лесбиянка!
— Что?! Кто?!
Произнесенное сотрудником слово было настолько не из обиходного набора, что Ларисе оно представилось толстой извивающейся змеей, которую змеелов держит на вытянутой руке.
Леонид нервно усмехнулся.
— Да нет, этого не может быть! И вообще, я собирался говорить о другом.
— О каком? — Тупо, автоматически спросила Лариса.
— Неужели вы до сих пор не заметили, каким образом она распространяет свои листовки. Она никуда не выходит из–за своего сердца, к ней никто не приходит, она находится под постоянным вашим наблюдением, тогда как?!
Лариса села на подвернувшуюся скамейку.
— В ногах правды нет. — Услужливо пробормотал Леонид.
— Нет.
— Вы только не подумайте, что мы придаем этой деятельности какое–то большое значение. Но нам не хотелось бы, чтобы мадам Васкес спровоцировала какие–нибудь экстремистские выходки своих горячих друзей у известного нам посольства. Это, конечно, мелочь, но совершенно не нужная. Вы меня понимаете?
Она продолжала сидеть неподвижно, и как–то неразумно, словно не пользуясь сознанием во время этого сидения и разговора.
Леонид дернул щекой.
— Только не надо делать вид, что вы не в курсе.
Лариса уже поняла, что делать такой вид глупо.
— Ведь с вами разговаривали.
С ней разговаривали. В деканате, перед вселением. Разговор носил какой–то необязательный характер, мол, держите ухо востро, барышня, и по сторонам смотрите внимательно. О причине ее перевода из Гродно, тогда не было сказано ни слова, и тот, кто с ней говорил в деканате, не рекомендовал себя как сотрудник.
— Что вы молчите Лариса?!
Она посмотрела на часы.
— Мне было назначено на одиннадцать. Я опоздала. Придется завтра.
— Не понял.
— Можете успокоиться Леонид, листовок больше не будет.
Она развернулась и пошла обратно к общежитию. Сотрудник смотрел ей вслед, постепенно понимая, что значат ее последние слова. Губы его шевелились от бесшумных ругательств.
Вернувшись к себе она заглянула к Изабелле и увидела непривычную картину. Активистка и коммунистка стояла на полу на коленях и молилась маленькой гипсовой статуэтке, как потом выяснилось, Девы Марии. Молилась и просила, чтобы все было хорошо, то есть, чтобы задуманное преступление против человеческой природы, совершилось успешно.
Увидев Ларису, и догадавшись, что ничего не произошло, она вздохнула с явным облегчением и тихо сказала.
— Он будет жить, бляга муга.
15
Лариса опять развернулась и бежала от подруги, так же решительно, как от сотрудника. Весь день провела на факультете, в коридорах, в курилках, изнывая от нестерпимого желания — поделиться, вынести на общее обсуждение факт неприкрытого лесбийского извращенства в рядах советского студенчества. Это нестерпимое желание боролось в ней со страхом того, какую информацию о себе придется обнародовать, для инициирования подобного разговора. Выводя Изу на чистую воду, и самой придется на нее выйти. Плевать! Страх саморазоблачения отступал. Она все больше проникалась уверенностью, что какие бы помойные ведра ей не пришлось опрокидывать на окружающих, ее собственное оперение останется белоснежным. Единственное, что держало ее песню за горло, что ситуация не является ее частным несчастьем, а имеет и государственное измерение. До какой степени ей позволено обнажить политическую тайну родины, устанавливая личную истину?
И тут выяснилось, что она то созрела для самоочищения, а вот студенческая среда слишком консервативна, и не спешит ее поддержать. В одной копании Лариса в гуще общего разговора, сделала выпад против соседки–извращенки. Окружающие затихли, обратили на Ларису удивленные взоры. Одна девушка с маленьким бюстом, но твердым характером сказала
