Поднялся лёгкий мокрый ветер, пахнущий рекой. Я остановился и пощупал кошелёк. Напьюсь. Возьму водяры и напьюсь.
— К чёрту все это, — прошептал я. — К черту всех этих эльфов.
Я сделал шаг, а потом вдруг услышал:
— Иван! Подожди!
Я ухмыльнулся и медленно обернулся. Из мрака ко мне вышла запыхавшаяся Киса.
— Иван! Наш договор в силе! Я хочу продолжить путь.
— Тогда пойдём, — негромко ответил я и протянул руку эльфийке.
— Стойте! — раздался из темноты другой голос. — Подождите!
Мы одновременно повернулись, а из ночи к нам выла тёмненькая кисина сестра. Которая Ринка-мандаринка.
— Не отговаривай меня, — шмыгнув носом, произнесла моя спутница.
— Нет, что ты, даже не подумаю, — прошептала сестра. — Я просто попрощаться.
Кириин протянула руки. В одной был кожаный кошелёк, в другой те самые устройства древних, которыми размахивала бабушка. Изрядная стерва, как оказалось.
— Мита, — заговорила сестра, — даже если у тебя ничего не получится, ты увидишь мир. Ведь ближайшие города — это тоже часть мира. Я буду молиться Великому Древу за тебя. И возвращайся.
Я улыбнулся, и в это время моя спутница сорвалась на крик.
— А у меня уже всё получилось! Я сама посетила два города, а потом мы убегали от разбойников в Вертышках! А потом ночевали в общине гномов! И меня снова спасли от бандитов! Гномы спасли! И Иван! А потом мы встретили стража руин! Мы его даже подстрелили! И знаешь, даже открыли дневник древнего! И ангела я видела так же близко как тебя! У меня уже всё получилось! А ты дальше сиди на своих грядках, как овощ! Дыши и смейся, когда бабушка разрешит! Ты ведь полукровка! Она тебя гладит рукой, а сама брезгливо морщится! Сколько бы ты ни старалась, ты не сможешь наполнить белую чашу! Полукровкам всегда добро засчитывается вдвое меньше, чем чистокровным!
Киса смахнула слезы и смело вставила ногу в стремя. Пришлось помочь, а то свалится с непривычки. Даже Гнедыш повернул голову, мол, кто там такая шумная и дерзкая. Был бы на его месте другой конь, давно бы шумно возмутился.
Мы медленно пошли, оставив в темноте сестру, которая замерла молчаливым изваянием.
— Дура, — шмыгая носом, прошептала Киса.
— Она? — спросил я.
— Нет. Я.
— Стойте! — раздался за спиной крик Ринки. — Стойте! Я с вами!
— Уже две дуры, — с кривой улыбкой пробурчал я.
А раз дуры две, надо вдвое лучше подготовиться.
Глава 8. Эльфийские планы, слезы и обещания
Ночь. Гостиница. Фонарь.
Девчата тихо шушукались на своём эльфийском, сидя на большой двуспалке. Я разместился на раскладушке в дальнем углу, поближе к розетке, и подложив под голову большую серую подушку. Никто не спросил, что со мной делают эти особы, никто даже не бросил любопытного взгляда. Вот что значит большой город.
Перекусили обычной яичницей, запили мятным отваром.
В окно светил одинокий фонарь, покачиваясь на ветру и роняя резкие тени и жёлтый, словно заржавевший свет на стены и пол. На простеньком столе стоял торшер с бежевым абажуром и глиняный кувшин с водой. На дощатом полу — наши сумки.
А загадка чёрного блюдца и дневника оказалась очень простой. Блюдце было в шкатулке с дневником и бластером, а раз так, то предназначалось одному из устройств. Но у бластера был свой зарядник. Значит, блюдце именно для дневника. А что делать с блюдцем? Естессно, водрузить на него искомое.
Как только я это сделал, на подкове дневника засветился маленький красный значок в форме молнии. Вскоре цвет сменился на зелёный, и я с нетерпением схватил дневник и сунул за ухо, желая очутиться в гуще неведомых событий давно забытого и такого яркого прошлого.
Даже иностранное слово вспомнил: «Экшен».
Я зажмурился, а потом открыл глаза. Экшена не было.
* * *
С потолка лился белый свет. Он был столь яркий, что, казалось, оседал на древнем дубовом столе, бежевых стенах, скомканных листах настолько белоснежной, что не верилось, бумаги и письменных принадлежностях и пачкал их, как пепел. Тихо тикали часы, отмеряя по крупицам тишину и покой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А ещё на столе стояло квадратное зеркало размером с развёрнутую книгу. Самое обычное зеркало. И в нём отражался мужчина лет пятидесяти. Расслабленное, но волевое лицо человека, похожего на хищника в человеческом обличии. Его нельзя было сравнивать с тем эльфом из усадьбы. Длинноухий — дикий кот, а этот словно волкодав на привале.
На меня он тоже непохож. Я сероглазый, а мои русые волосы выгорели под солнцем настолько, что стали похожи по цвету на сухую солому. Он же — кареглазый, с очень короткой стрижкой каштановых волос, слегка присыпанной то ли пеплом, то ли ярким светом, то ли сединой. У меня нос прямой — у него с лёгкой горбинкой. А роднили нас загар и обветренные губы извечных странников.
Я смотрел в зеркало и видел другого человека, и как в тот раз, тело не слушалось и жило собственной жизнью.
— Здравствуй, — произнёс я помимо воли, обращаясь к отражению. Нет, всё же, не помимо воли, а проживая лоскуток чужой жизни.
Тем временем рука дотянулась до кружки, и я отпил из неё. Это был обычный чёрный чай, но зато какой чай. Не собранный из пыльного мешка челноков с юга вперемешку с веточками скошенных на лугу трав, а такой вкусный, какого никогда раньше не пробовал. Всем чаям чай.
Я вздохнул и перевёл взгляд вправо. Теперь стали видны стеклянная кружка с чаем и бластер, лежащий на столешнице.
Мои губы шевельнулись: — Пока ты ищешь схроны, я расскажу тебе, друг мой, настоящую историю падения этого мира. Вас сейчас этому не учат, — с горькой улыбкой и едва заметным прищуром молвило отражение. Кружка опустилась на стол, а я, как во сне, выдвинул из столешницы ящичек и достал оттуда свёрнутую карту. Зашуршала бумага.
Карта была такой же, как у Кисы, и я жадно вгляделся в неё.
Будучи запертым в шкуре Незнакомца, и прину́жденный делать всё то, что когда-то делал он, я вздохнул, вновь отхлебнул чая и взял бластер, севший в ладони как влитой, как продолжение руки.
— Я не писатель, но слышал от одного термин «экспозиция», — упали с моих губ слова. — А значит, должен рассказать, что было до начала событий. Писатель сравнивал экспозицию с преддверием или прихожей. И вот стоишь ты перед воротами в будущее, но ещё не знаешь, что будет дальше.
Рука подняла оружие над столом. Бластер ткнулся стволом в карту.
— А события застали меня здесь: город Рязань. И там же первый схрон, самый ранний.
Я, хотя вернее будет сказать, незнакомец, вздохнул.
— Но ведь, экспозиция — это так скучно. Перелистнём сотню-другую страниц и чуточку подглядим в будущее. Немного, одним глазком. Я выпрямился. А свет стал ярче, и вскоре комната потонула в сплошной, режущей глаза белизне. Тиканье часов сорвалось в бег, сливаясь под конец в сплошной писк.
Пелена света лопнула вместе с грохотом тяжёлого пулемёта, треском веток под ногами, криками за спиной и кровавой отдышкой. Навстречу мне рванули толстые стволы сосен, а на руках орало, закутанное в подклад от армейского спальника, пунцовое от натуги длинноухое эльфийское дитя.
Я словно во сне повернул голову. Рядом бежал уже знакомый здоровяк, закованный в тяжёлую броню. Именно он одёргивал гнома, ломавшего механического великана. Сон не пояснял, почему мужчина бежал так легко и непринуждённо, словно была некая сила, помогающая двигаться в доспехе. И сейчас он держал за руку женщину, которая изо всех сил старалась не отставать. Её иссиня-чёрная кожа и длинные белые волосы были похожи на присыпанный свежим снегом уголь. Глаза цвета мака от усталости уже ничего не видели перед собой. Одно длинное ухо поцарапано. По нему бежала красная, как у людей, кровь. Поверх темно-зелёного платья надет человеческий солдатский бронежилет.
