Это случилось, когда мой батюшка проходил служение в Берёзове, бывшей крепости, а во времена нашего переезда туда это уже был уездный городок Тобольского наместничества… Вы должны помнить, что он был местом ссылки таких князей, как Александр Меншиков и Алексей Долгоруков…
– Да, помню…
– Тогда продолжим! То, что произошло там со мной, батюшка мой Павел Алексеевич никому не рассказывал… Одно из отдаленных поселений было расположено на реке Северная Сосьва, берущей начало в Уральских горах. Зимой на ней действовал зимник… Мы с отцом и с двумя вестовыми возвращались из него в Берёзово. Они же были и за возниц. Отец с одним из них был на первых санях, а я, укутанный в родительский тулуп, лежал на вторых. Было мне тогда 12 лет…
Темнело, к тому же легкая поземка мгновенно заметала след идущих впереди саней. То ль возница мой нечаянно задремал, убаюканный размеренным движением, то ль просто сбился с пути… И попали наши сани прямо в полынью. Вестовой бросился спасать казенную лошадь да экипировку, а я в зипуне родителя стал медленно погружаться в воду… В эти-то короткие минуты как бы заново испытал я минуты своего небольшого счастья, вспомнил матушку, брата Николашу, равно как и мною пережитые моменты грусти… Так отчетливо всплывало перед глазами, так хорошо и неспешно высвечивалось все сделанное мною за тот небольшой период моей жизни.
А потом я словно вернулся из забытья и испугался, представив внизу бездну, и, уже парализованный этим страхом, продолжал медленно опускаться ко дну… И вдруг увидел, как из этого мрака, кругами, поднимаясь из глубины, ко мне приближается огромная рыба… Чудо-рыба – последнее, что подумалось мне. В этот момент рыбина разинула пасть и целиком поглотила меня.
«Не может этого быть, Господи!» – подумал я в это мгновение. «Не иначе, как все сие есть сон», – попытался успокоить я себя, но вместе с тем, даже находясь внутри той гигантской рыбы, я знал, как бы видел то, как она заплыла в гигантскую подземную пещеру, какое-то время шла под скальной грядой, а вынырнула уже во внутреннем водоеме…
Очнулся я на берегу озера, находящегося в скальном обрамлении. Первым моим детским впечатлением от увиденного было ощущение, что это рай… По крайней мере, примерно так о нем мне рассказывала Марфа – наша повивальная бабка. Хотя бы потому, что посреди лютой сибирской зимы там было лето… И взаправду, рай… Видели бы вы красоту тех лесов, добрых воздушных людей, как я их тогда назвал, и птиц… воистину райских птиц… Правда-правда…
«Господи, кто же из нас двоих сумасшедший?» – лишь подумала в этот момент Вяземская, как услышала ответ на свой же мысленный вопрос уже от Ершова.
– Оба! Ну, так вам интересно, что было дальше? – спросил он.
– Вы мне только скажите: вы действительно какое-то время находились в брюхе той рыбы? – спросила писателя Вяземская.
– Вряд ли, – чуть задумавшись, ответил Ершов. – Скорее всего, это плод воображения наших трепетных душ… Или нечто, что некогда осело в памяти в виде фобий, например. Но без этого, как мне думается, не было бы и сказок в нашей жизни…
– Предположим!.. – произнесла Татьяна. – Тогда уж не томите, что было дальше?
– Слушайте. – И Петр продолжил свой рассказ: – Из этого леса на берег удивительного по форме круглого озера вышел дедушка. Сам как лунь, и облачение сияющее белое, прямо как на нашем архиепископе Тобольском, подумал я тогда.
Он подошел ко мне и сказал: «Ну вот мы и встретились, соловей ты наш сибирский!»
А потом просто положил мне на темечко свою ладонь. Через несколько мгновений я почувствовал, как она стала очень горячей… Правда, это горение не жгло и не пугало… При этом он молча смотрел мне прямо в глаза. И вот уже перед моими глазами замелькал калейдоскоп каких-то старинных текстов и даже ясные картинки…
Здесь Ершов сделал краткую паузу. Убедился, что Вяземская слушает внимательно, продолжил…
– Картинки эти касались уже даже не моей жизни, а как бы всей нашей страны. Более того, они рассказывали о завтрашнем дне России, точнее, даже о том, что будет через несколько сотен лет наперед… Так прошло какое-то время… Но что было после того, я уже не помнил, очевидно, потерял сознание…
А когда я очнулся, то увидел испуганного отца с вестовым. Они нашли меня на краю той самой полыньи, куда сгинули наши сани. Сказали, что повернули сразу, как только увидели, что мы не идем им вслед…
«А как же тогда все то время, что я провел в раю?» – подумал я.
– Очень даже любопытно… – заметила Вяземская.
– И я о том же. И в заключение, мой батюшка – Павел Алексеевич, – продолжил Ершов, – так никогда и не рассказал об истории, приключившейся со мной, Ефимии Васильевне, а я, уже в свою очередь, молчал обо всем этом до сего дня…
– Действительно, как в сказке… – лишь негромко произнесла Татьяна.
– А наша жизнь и есть сказка… О, если бы мы это ведали, или хотя бы захотели понимать. А то ведь засоряем головы своим детишкам всякой обезбоженной ерундой детских советских писателей…
– Давайте не будем об этом… – попросила Вяземская.
– Приходится… Когда же вы поймете, что ваша система образования и так уже не одно поколение детей лишила душ, занимаясь вивисекцией Слова, вы вычищали из того, что называется образованием, Первообраз, не желая слышать, что образование есть введение малых чад в образ Божий, наделение их такими понятиями, как милосердие и сострадание, целомудрие и чистота помыслов, любовь к труду и отечеству, почитание родителей… И, конечно же, понятием христианской Любви. И к Богу, и ближнему!
Но я ведь пришел к вам совсем не за этим… Уважаемая Татьяна Виленовна, милая вы наша, мне ведь очень помощь ваша нужна. До сего дня не могу понять, за что Господь не допускает до Себя мою исстрадавшуюся душу… А я очень устал среди вас… Слышать, видеть все то, что происходит с современной Россией… Поверьте, больно! Вы бы спросили у кого из живых… Может старец какой или знакомый батюшка церковный что-то посоветуют. Очень вас прошу…
Ершов еще раз улыбнулся своей трогательной улыбкой и снова исчез.
А утром Вяземскую пригласили в Тюменское отделение ФСБ.
Татьяна Виленовна сидела в каком-то кабинете и смотрела видеозапись того, как она в музейном комплексе Тобольска доставала дневник Ершова.
Рядом сидел человек в штатском. Это был лейтенант Рылеев. Когда сюжет закончился, офицер выключил монитор.
– И что теперь? Меня за это посадят в тюрьму? – тихо спросила Вяземская.
– Разрешите для начала представиться – лейтенант Рылеев. А насчет тюрьмы? Пока что, кроме нас, никто не знает ни о вашем поступке, ни о существовании этой книжицы.
И он достал из верхнего отделения стола дневник Ершова.
– Воспользовались тем, что я была в обмороке. А ведь вы не иначе как из потомков рода декабриста Рылеева? Неужели совести ни на грош не осталось, что же вы за чечевичную похлебку свою-то душу продаете?
– Никто и ничем не воспользовался, – спокойно ответил офицер. – Мы просто хотели с вами посоветоваться… И, поверьте, лучше, чтобы эта книжица оказалась у нас, чем на помойке, на которую один бомж уже уносил вашу сумку в тот момент, когда вы действительно потеряли сознание…
– Предположим, что я вам поверю. И о чем вы хотите со мной посоветоваться?
– Есть мнение, что в дневниках Ершова зашифровано нечто, что может представлять интерес для России и ее безопасности…
– Чушь несусветная! – мгновенно парировала Вяземская. – В самом дневнике для вас нет ничего интересного, я его уже прочитала. А вот в сказках, практически во всех, есть некое потаенное откровение, но оно более связано не с безопасностью государства, а со спасением собственной души каждого из нас. Хотя в целом от этого также зависит безопасность государства. Надеюсь, что вы понимаете, о чем я говорю?
– Не совсем, – признался Рылеев. – Хотя уже в пятый раз вашего «Конька-Горбунка» перечитываю…
– Да, не всем открывается замурованная дверь в скале. Нужно, кроме заветного слова «Сезам», еще иметь и любящее сердце… Я могу идти?
– Свободны…
И Вяземская вышла.
Лейтенант Рылеев не успел перелистать и нескольких страниц дневника, как в кабинет вошел его начальник подполковник Скобелев.
– Красиво она тебя… И насчет предков, и насчет чечевичной похлебки…
– Да я с детства мечтал, честью и совестью, я докажу…
– Успокойтесь, лейтенант. А Вяземскую придется-таки взять под контроль. Вам нужно будет проследить все ее связи, круг знакомств, если есть, то записи ее лекций… Все мне на стол… И еще ее разговоры с сестрой… Достали нас уже эти ворожеи с эрой Водолея… И при этом весь народ поголовно хочет быть Емелями: на печи лежать да водку с утра до ночи глушить… А женки да мамки по их велению, по их хотению чтобы вокруг них носились, ублажая всякое их желание… Ну чем тебе не сказка?
В ближайший воскресный день Татьяна уже была в Ишиме. Она пришла в храм, который долгое время был местом его, Ершова, общения с Богом… Пусть и в младенчестве, но в тот период, когда для нас открыт космос, когда наши чистые души допускаются до Творца.
