— Я вам к чему всё это говорю, у него ко мне какой-то родственный вопрос образовался! Он об этом мне сам сказал по телефону. Поэтому и спрашиваю, долго мне его ждать придётся?
Да, заход был так себе, наверное, поэтому секретарши сразу и просто на слово верить мне не захотели. Но и не верить им мне тоже было страшно. А вдруг? Видимо, учуяв в моих словах опасную для себя двусмысленность, они многозначительно переглянулись. А потом, не сговариваясь, еще раз синхронно придавили меня тяжелыми вохровскими взглядами. Доселе безошибочная теория Чезаре Ломброзо на этот раз помочь им не смогла. Милицейская форма и наивное лицо простодушного юноши-лейтенанта к тому не располагали. Сторожевые тётки в растерянности зависли.
Обе дамы постбальзаковского возраста и так не выглядели приветливыми красотками. А после моего провокационного вопроса они совсем уже превратились в некрасивых и обескураженных горгон не шибко сытого поволжья.
— Молодой человек, раз вам назначено, то тогда будьте добры, присаживайтесь и ожидайте! Валентин Павлович на совещании у руководства! — металлическим голосом отчеканила та, которая постарше. И у которой по левую руку в её доверительном управлении находился пульт селектора.
Вторая тоже неодобрительно сверкнула в мою сторону необутыми в диоптрии глазами и вернулась к своему занятию. Она продолжила сортировать по разноцветным кожаным папкам документы.
Пропущенный сегодняшний завтрак уже мало-помалу заставлял вспоминать о себе с лёгкой юношеской грустью. И я уже всерьёз пожалел, что не заглянул в обкомовский буфет, прежде чем заявиться в это негостеприимное место. Минуты две я терпеливо наблюдал, как две кобры, одна из которых к тому же была очковой, копошились во входящей и исходящей макулатуре. На меня они не обращали никакого внимания, будто меня здесь вообще не было. Захотелось громко топнуть ногой или хотя бы чихнуть в их сторону ковидными бациллами. Но воспитание и врождённая интеллигентность не позволили мне пойти на столь пошлое обострение между комсомолом и партией. Что ж, самое время, чтобы воспользоваться много раз опробованной методой. Всё равно мне нужно как-то раскачать главного обитателя этой норы. Начну с помощниц.
— Девушки, а не будет ли слишком большой бестактностью, если я попрошу угостить меня чаем? — постаравшись придать своему голосу тональность бархатного баритона, обратился я к матыцынским приспешницам. — Дядя Валя у себя дома меня обычно еще бутербродами к чаю угощает. С колбасой там копченой или с сыром. Так-то я неприхотливый, я всё ем! — я поочерёдно принялся заглядывать в глаза секретаршам. Глазами своими, но, в отличие от их, голодными.
Обе тётеньки замерли одновременно. Впечатление было такое, словно до сей минуты они долго и добросовестно репетировали команду «Стоп! Замерли!». Несколько секунд они так же, но безмолвно смотрели на меня. Разглядывали, как, пусть и советского милиционера, но так, будто видели меня в чешуе и с плавниками. Ихтиандра в погонах и в фуражке, внезапно всплывшего посреди их приёмной из космоса Марианской впадины.
А потом еще какое-то время они смотрели друг на друга. Матыцынские пособницы выглядели обескураженными. И, как мне показалось, неподдельно возмущенными моим нахальным гастрономическим запросом. Как будто я не чаю у них попросил, а сеанса не только интимной, но еще и извращенной близости. С обеими сразу. Или прямо на их глазах расстегнул ширинку своих казённых портов. А потом, достав из прорехи милицейский свисток, побрызгал из него в кадку с пышным и высоким фикусом. Который так величественно и развесисто стоял неподалёку от стола старшей дамы.
По их, на мой взгляд, неадекватной реакции не трудно было догадаться, что не ждали они от меня просьб, не предусмотренных Уставом КПСС. И, что моё, по-детски непосредственное поведение, нормальным в этих стенах не выглядело. Впрочем, на то и был мой примитивный расчет.
Старшая служебно-сторожевая женщина еще раз пристально посмотрела мне в глаза. Длилось это достаточно долго. Успокоило меня только то, что смотрела она на меня, не покачиваясь из стороны в сторону. Этот взгляд старослужащей очковой кобры я легко выдержал. Собственно это и немудрено. И не с такими рептилиями мне в своих обеих жизнях приходилось играть в подобные гляделки.
Ничего не высмотрев в моих безмятежных глазах, разочарованная тётка повернулась в сторону второй мымры.
— Зинаида Матвеевна, налейте товарищу чаю! — вежливо, но твёрдо распорядилась она.
— С бутербродами! — с настырным упрямством не позавтракавшего человека, добавил я.
— С бутербродами, — не прекословя, ровным голосом повторив мой каприз, сдалась начальница приёмной.
Дама с невооруженными глазами послушно встала и направилась в мою сторону. Я, заподозрил было неладное и даже непроизвольно напрягся, приготовившись к худшему. Но злого умысла по отношению ко мне безочковая тётка не проявила. Через три шага наискось, она толкнула прежде незамеченную мной дверь в стеновой деревянной панели. Этими роскошными панелями, не скупясь и до высоты, сверх моего роста было обито всё помещение матыцинской приёмной. Я пригляделся. Это был даже не бук. Это был самый настоящий морёный дуб. Что ж, на интерьерах своих партийных офисов обкомовцы никогда не экономили.
Я готов был подождать обещанного довольствия и переживал только об одном. Чтобы главгей областной КПСС дядя Валя не вернулся с совещания раньше времени. Но тревоги не оправдались, оказалось, что обкомовский чайник закипает намного быстрее моего милицейского. И, судя по тому, что Зинаида Матвеевна воротилась из гастрономической комнаты меньше, чем через пять минут, дело своё она знала на ять. То есть, бутерброды в тамошнем холодильнике ждали своей участи уже будучи наструганными.
Неочковая мадам сгрузила всё принесённое с подноса на журнальный стол, а я придвинулся к нему, не дожидаясь от неё понуканий. Присев и уже насыпая в стакан сахар, я с опозданием укорил себя за свою досадную плебейскую простодырость. Надо было изначально упомянуть, что дядя Валя угощает меня бутербродами не только с колбасой и сыром, но и с икрой. Причем, обоих радикальных красно-черных оттенков, не глядя в сторону кабачковой.
Я уже доедал третий бутер, когда дверь из коридора распахнулась явно не от усилия посетителя. В приёмную зашел здешний барин. Даже не зная товарища Второго секретаря Матыцына Валентина Павловича в лицо, я сразу же понял, что это он. От этого человека веяло значительностью и пониманием собственного величия. Сомнений в том, что это и есть хозяин присутствующих рядом со мной тёток, и дубовых панелей на стенах, у меня не было. Их не возникло ни на секунду. Мужик был полноват и невысок. Но выглядел солидно. Одет он был с такой неброской, но вызывающе дорогостоящей скромностью, что любое подозрение по поводу его высшего чиновного статуса умирало, еще не родившись. Я даже не стал прикидывать в уме стоимость его костюма, и обуви, чтобы не расстроиться от приступа белой зависти.
Товарищ Матыцин уже продвинулся на несколько шагов по красной ковровой дорожке к тамбуру своего кабинета, когда заметил меня. Бодро жующего его харч и запивающего этот харч его же чаем. Судя по удивлённому взгляду партийного функционера, сам бы он предложить мне колбасы не догадался. Строгий мужчина пару секунд с раздраженным недоумением разглядывал меня. В то время, как я, отвечая ему благодарным взглядом, не прекращал жевать. Колбасу в обкоме подавали вкусную.
Но недогадливых дураков среди Вторых секретарей обкомов не бывает даже на Чукотке. Их в обкомах просто не держат. К тому же я был облачен в милицейский мундир, а мой визит в этот офис был оговорён заранее.
— Корнеев? — угощающая сторона встала напротив меня. — Я правильно понимаю, ты же Корнеев? — шагнул ко мне вопрошающий товарищ. — Ты сюда не есть пришел, отвечай! Ты Корнеев⁈
Совсем не по-чиновничьи засунув руки в карманы брюк, скорее, утвердительно, чем вопросительно, поинтересовался Валентин Павлович.
— Корнеев! — вынужден был я согласиться с прозорливым предположением товарища Матыцына и с сожалением вернул на тарелку недоточенный на треть бутерброд. — Вызывали?
