Справедливость отцовского наказа подтвердилась очень скоро. К тому времени первокурсники были уже водворены на свое законное место — в самую большую и самую странную комнату этого и вообще-то странного общежития. Располагалась она на самом верху здания, под бывшим церковным куполом, ныне замененным как бы крышей из застекленных рам — световым фонарем. Других окон в комнате, вмещающей двадцать восемь душ, не имелось. Справедливости ради, души эти, включая и Валю, были веселы, жизнерадостны и о лучшей участи не помышляли.
До начала занятий оставалось два дня, когда Валя с товарищами, вернувшись после вылазки в город, увидели на одной из свободных еще коек незнакомого парня, завалившегося на одеяло прямо в чем был — в широком коричневом свитере, брезентовых брюках и грязнейших сапогах. Едва поздоровались, как парень тотчас сообщил, что чертовски устал — он буровой мастер, его еле-еле отпустили учиться — «адский труд!» — он приехал сюда прямо с буровой вышки, на машине, которая пошла за буровым раствором, и вообще он — «ты понял?» — весь буровой «от и до!» — в доказательство предъявлялись сапоги, густо заляпанные, как оказалось, именно буровым раствором. Что, замазал одеяло? Ерунда! В этой постели он так и так спать не будет — у него есть спальный мешок, вот он, видели? (Кое-кто из товарищей Валентина в самом деле впервые увидел спальный мешок.) «Я лично в такой постели спать не могу, совсем не могу — только в спальном мешке, привык в поле!..» Парень оказался словоохотливым. Прочно завладев вниманием, он в течение ближайшего часа вывалил на головы слушателей чудовищное количество штанг, обсадных труб, каких-то желонок, буровых станков и потрясающих эпизодов из буровой жизни. «Авария! Глубина семьсот метров! Кого ловить! — кричал он и обводил всех страшными глазами. — Начальство — ко мне! На цырлах! Спасай, только ты можешь!.. Спокойно! Никакой паники! Ты понял?.. Сделаю! Только спокойно. Пошел. Ночь — адская! Ветрюга — ха! Долото! Победитовые коронки! Нет, ты понял? Всем марш-марш — опасно! Я сам! Я один! Обсадную трубу — разбурить! К кошкиной маме! Долото — ха! Станок на полную мощу! Адский труд! Вышка вся — вот так, ходуном! Ты понял? А потом — р-раз и… суду все ясно! Начальство — ура-ура! Премия! Два оклада! Кого ловить! Неделю гуляем всей бригадой! От и до, ты понял? Потом — аврал, аврал, аврал! Погонные метры — ха! Керн — выход сто процентов, ты понял? Суду все ясно!..» Вчерашние десятиклассники, а также демобилизованные солдаты слушали, притаив дыхание. Парень производил сильное впечатление, и он сам это видел, поэтому воодушевлялся все более и более. Выяснилось, что его прошлая, добуровая, жизнь протекала в Феодосии и каким-то неуловимым образом оказывалась связанной с угрозыском. Это, разумеется, открывало широчайший простор для ярких воспоминаний. «Как вечер — я в приморском парке! — горячо излагал буровик. — Одет с иголочки. От и до! Мода! Подошва — каучук, три пальца толщина! Буги-вуги! Не придерешься! Ты понял? Кругом стиляги! Кадры! Музыка наяривает «Караван», ты понял? Эллингтон! Бэсаме муча! Суду все ясно! А у меня в заднем кармане — «Марголин»! Кого ловить!.. — Для пущей убедительности он звучно похлопал себя по соответствующему месту. — Нет, ты понял?» — «Не понял, — с полной серьезностью отозвался один из бывших солдат. — «Марголин» же — спортивный пистолет». — «Кого ловить! — вскричал буровик. — Видишь, свэтр на мне? Верблюжий, между прочим, на всякий случай! Специально для водолазов, ты понял? Особое задание, от и до! Адский труд!»
Буровик был действительно буровик. Без обмана. Может быть, даже мастак ликвидировать аварии в буровых скважинах. И его «свэтр», кажется, в самом деле был из верблюжьей шерсти (он его носил чуть ли не до дипломной практики). Что до «Марголина», то тут, как говорится, бог его знает. И однако ж на их курсе все пять лет, вплоть до самого выпуска, трепачей звали не иначе как «буровиками»…
В тот год в Иркутске осень стояла будто на заказ. Золото, ярчайшая голубизна, белейшие гряды облаков. В полдень солнечные лучи ослепительно дробились в волнах Ангары. На Вузовской набережной, в парке Парижской коммуны, на Иерусалимской горке сухо шелестели вороха опавшей листвы. Чудные стояли дни. Нескончаемые прохожие на улице Карла Маркса были светлы лицом, миролюбивы, деловиты без суеты. Глаза девушек… но Валентину было не до них. Он просто шатался по городу, переходя из улицы в улицу, заглядывал в магазины, торчал у витрин, листал разложенные на лотках книги. Ел мороженое — кстати, тоже впервые в жизни. Ему все больше нравилось здесь. Он начинал привыкать к большому городу. Переставал дичиться многолюдья. Научился правильно переходить улицы и даже, не краснея, спрашивать у прохожих, как, мол, пройти туда-то и туда-то.
Он вырос в убеждении, что геология — это «экспедиция». Собственно, в их местах так оно и было. Но вот на днях он слышал разговор однокурсников — тех, что в свое время закончили техникумы и успели поработать. Люди с опытом, они держались сплоченной кучкой и меж собой говорили всегда о чем-то таком, мало для остальных доступном. О чем-то неизвестном они толковали и на этот раз. Один из них — курсовая кличка Ржец — то и дело вкусно выговаривал: «Иргередмет… Сибгеолнеруд… Цветметразведка…» Как догадался Валентин, все это были названия геологических организаций, расположенных здесь же, в Иркутске. Они звучали таинственно и значительно. Это вам не какая-то просто «экспедиция». «Вы где работаете?» — «В Сибгеолнеруде!» Нет, ты понял? Кого ловить! Адский труд!.. Впереди распахивались черт знает какие дали. Валя отчаянно шагал по иркутским улицам, и земля весело вращалась у него под ногами, как глобус со всеми своими меридианами и параллелями…
10
Или эти воспоминания, или то, что Валентин внутренне готовился — правда, не как студент, конечно, — предстать перед известным профессором, — но что-то вдруг заставило выпорхнуть из закоулков памяти мелодию студенческой песенки, и понесло ее, бедовую, точно легкомысленную бабочку, по перегруженной магистрали его сегодняшних забот:
Нас курами и утками не кормят повара,Мы заняты науками с утра и до утра,И чтобы не проспать рассвет,У нас в подушках вовсе нетНи пуха, ни пуха, ни пуха, ни пера!
Мотивчик этот как-то сам собой возник под гул мотора еще до посадки самолета, накрепко привязался и, вроде бесшабашного походного марша, продолжал сопровождать Валентина и дальше — пока он звонил по телефону-автомату, а потом мчался в такси из аэропорта в город.
Сначала он позвонил в приемную начальника управления и установил, что Андрей Николаевич Стрелецкий пока еще не уехал. «…Нет-нет, он проводит сейчас совещание с сотрудниками геологического отдела… Сколько оно продлится? Точно не могу сказать, но, видимо, еще не менее получаса… Остановился он в гостинице «Байкал»… Нет, номер мне неизвестен…»
Что ж, неизвестен так неизвестен. Валентин бросил взгляд на часы — без двадцати пяти пять. Темп, темп!
Второй звонок — гостиница. «Стрелецкий? — томительная пауза, неразборчивые голоса вдали, гул и наконец — Стрелецкий… Так… Он остановился в двести восемнадцатом номере…»
Третий звонок — это уже по чисто личному делу: вопрос — ответ, вопрос — ответ и два-три завершающих слова.
Все, теперь — такси. Время — без двадцати пять. Темп!!
Восемнадцать километров, отделяющие аэропорт от города, промчались на скорости, вполне приличной для конца рабочего дня, когда на шоссе становится особенно тесно.
Пройдут года аллюром, друг,И вместо шевелюры вдругНи пуха, ни пуха, ни пуха, ни пера!—
резвился где-то внутри юный голосишко.
В пять часов без каких-то секунд Валентин выскочил из машины перед крыльцом управления. Когда он бегом поднимался на третий этаж, навстречу ему, окончив работу, поодиночке и группами спускались управленцы. Некоторых из них он знал — никого из геологического отдела среди них не было. Это обнадеживало.
Еще не дойдя до знакомой двери с наполовину закрашенным стеклянным верхом, Валентин с облегчением убедился, что совещание все еще продолжается. Кто-то что-то излагал негромким монотонным голосом, слушатели покашливали, время от времени двигали стульями, возили по полу ногами — словом, типичная звуковая обстановка делового совещания. Чтобы взглянуть на мгновенье поверх закрашенной части дверного стекла, Валентину при его росте не было нужды становиться на носки. Выступал кто-то из геофизиков — Валентин знал его в лицо, но сейчас не мог припомнить ни его фамилии, ни занимаемой должности. Стрелецкого он никогда до этого времени не видел ни лично, ни на фотографиях, но что-то вдруг подсказало: «Вот он!» Седые пышные волосы, худощавое, даже чуточку изможденное и очень смуглое лицо, усталый и немного скучающий взгляд из-под снисходительно набрякших век… Валентин был уверен, что не ошибся.
