Его любимым местечком была набережная Эмбера и особенно один павильон на ней, с удобными скамейками и видом на реку. Здесь его поношенный костюм не бросался в глаза, так как и все посетители павильона были одеты не лучше его, и здесь он чувствовал себя свободней и приятней, чем на эспланаде, где всегда толпилась нарядная публика, любуясь морем. Сюда он приходил с книгой и трубкой, думал, читал, разглядывал корабли, разговаривал с матросами, которые рассказали ему, сколько груза поднимает такое-то судно, и какие порты им довелось повидать. Порой следил, как приставали к берегу большие пароходы, совершавшие рейсы по Северному морю, как сходили по мосткам на берег пассажиры и выгружали багаж. Ему нравились это движение, суета, нарушавшие монотонное, летаргическое течение дня. А когда не было больших пароходов, все же было развлечением смотреть, как пристает и отходит местный пароходик из Гримсби.
В субботу утром это зрелище так заняло его, что он даже покинул свое обычное место и спустился в нижнюю галерею, присоединившись к небольшой группе праздношатающихся, ожидавших парохода. Пароход был еще на расстоянии четверти мили от берега, но уже видно было, как бурлила вода медлительно текущей реки под лопастями его винта. Джойс с трубкой в зубах лениво следил за тем, как пароход подходил к берегу. Когда он, наконец, вытянулся бортом вдоль набережной, на берег перекинули сходни.
Джойс вместе с другими подошел поближе посмотреть, как будут выходить пассажиры. Почему его должны были интересовать все эти крестьяне, жены рыбаков и молодые женщины, приезжавшие в Гулль за покупками, он и сам не знал. Ни о чем не думая, просто от нечего делать, он следил за ними, когда они торопливо ходили мимо него, и вдруг вздрогнул и отшатнулся, встретившись глазами с другой парой недобрых глаз, настойчиво заглядывавших ему прямо в лицо.
Ускользнуть было невозможно; через минуту обладатель этой другой пары глаз стоял уже возле него.
— Алло! Старый товарищ! Кто бы мог ожидать встретить вас здесь?!
Джойс не взял протянутой ему грязной руки. Он засунул свои руки в карманы, нахмурившись, отвернулся и отошел. Но тот, другой, шел за ним.
— Слушайте, старина, это совсем не по-приятельски, ей-Богу! Право слово! Отчего бы вам и не провести часок-другой со старым знакомым, тем более, что не так давно еще…
Голос у человека был громкий, галерея полна народу. Тысячи ушей слышали их: Джойсу казалось, что самый воздух прислушивается к их разговору. Все лицо его залил румянец стыда. Он сердито повернулся к говорившему.
— Что вам нужно от меня?
— Не сердитесь, старина, — ответил тот, понизив голос. — Не бойтесь, я не выдам вас. Я просто обрадовался встрече: ведь, приятно же встретить старого товарища в лучшей обстановке. Разве нет?
Джойсу всегда был противен этот человек с расслабленным, вихлявшимся телом, с грязно-желтым, обрюзгшим лицом, с гноящимися глазами и отвислой нижней губой. Он отбывал наказание за какое-то преступление против нравственности и вместе с Джойсом работал на тюремной кухне.
Джойса всегда мутило при виде этого человека, сидевшего напротив него у другого конца дымящейся лохани, за мытьем кухонной посуды. При одном воспоминании об этом противный запах грязной мыльной воды ударил ему в нос, вызывая почти тошноту.
— Разве вы не видите, что я не желаю иметь с вами ничего общего? — сердито сказал он.
— Ну, полноте! Зачем так строго? Ведь мы же товарищи. А что я плохо одет, так, ведь, не всякому сразу удается подняться на ноги по выходе оттуда. Я уже два месяца на воле, и все еще без работы. Ей-Богу. А жена с ребятишками голодают. Не скупитесь, дайте парочку золотых послать им, чтобы они повеселели. Ну, что вам стоит? Всего только парочку.
Джойс уставился на него, ошеломленный этой наглостью.
— Пойдите вы к черту! Чего вы ко мне пристали?
— Ну, если это много, дайте хоть десять шиллингов… или пять… Ну, хоть меди немного на выпивку. Смотрите, откажете старому товарищу в помощи, и вам ни в чем не будет удачи.
Он подмигивал Джойсу и усмехался, скаля испорченные желтые зубы. Но Джойс подскочил к нему и схватил его за шиворот.
— Если вы начнете шантажировать меня, я позову полицейского, — говорил он, указывая на полисмена, шагавшего по набережной.
— Стойте здесь и не сметь идти за мной!
Он оставил оборванца и отошел. Тот и не думал идти за ним.
Он плюхнулся на стоявший поблизости стул и саркастически запел: — Если вы оставите адрес, я пришлю вам карточку с траурным ободком, когда ребятишки помрут с голоду.
Джойс слышал эти слова, сбегая по лестнице. Переходя на другую сторону набережной, он взглянул на пристань: человек все еще стоял у перил, злобно усмехаясь. Только добравшись до своей квартиры, Джойс вздохнул свободно.
Чего он ждал и боялся, то и случилось: его узнал один из освобожденных арестантов, вместе с ним отбывавших наказание.
Это было ужасно. И это может повториться снова и снова. Джойс взволнованно шагал по своей скудно меблированной комнате. Неужели в будущем нельзя оградить себя от подобных встреч? Хоть бы как-нибудь преобразить свой внешний вид! Усы и борода — они меняют лицо, — но ими пришлось пожертвовать ради службы в театре. Он скрежетал зубами от бессильной ярости. «Нет, какова наглость! Два фунта! — больше чем недельное жалованье, — бросить этакой свинье. Что за дикая мысль!
Постепенно он успокоился, прилег и взял книгу.
Но читать не мог: с каждой страницы перед ним вставал образ этого человека и все мучительные воспоминания прошлого, с ним связанные.
— Но ведь это же прошло навсегда, — воскликнул он, наконец, силясь отогнать воспоминания. — Слава Богу, сегодня уж суббота, а в понедельник я буду в Лидсе.
Во избежание второй случайной встречи на улице он весь день просидел дома, послав извинительную записку Анни Стэвенс, с которой они условились в этот день пойти погулять перед спектаклем. По дороге в театр он увидел этого человека стоявшим у фонаря на противоположной стороне тротуара и ускорил шаги, радуясь, что тот не видал его. Так омерзительно было чувствовать на себе взгляд этих маленьких гноящихся подслеповатых глаз.
В первый раз за все время, что он ездил за труппой, он рад был, что в уборной толчется так много людей. Это успокаивало и бодрило. Здесь он был не один; здесь были добрые слова, приветливые лица, приятная интимность общей работы. Он забыл о жаре, о давке, о том, что костюм, который ему предстояло напялить на себя, имел дурацкий вид. Здесь он чувствовал себя дома, под надежным прикрытием. Даже костюм, снятый с колка, казалось, улыбался ему дружески. Веселые голоса его товарищей так приятно отдавались в ушах. Тягостные впечатления дня теперь казались каким-то кошмаром. Реально было только это — добрые товарищеские отношения с порядочными, ничем не запятнанными людьми.
