Можно сказать, что большевистская революция была единственной в русской истории серьезной попыткой покончить с пьянством в масштабе всего государства. Ни в какое сравнение с антиалкогольной кампанией Михаила Горбачева события того времени не идут, хотя бы потому, что в данном случае перед нами не кампания, провалившаяся за несколько месяцев, а длительная и упорная борьба, продолжавшаяся около десятилетия.
Пьянство воспринималось большевиками как своего рода идеологический вызов, а водка оказывалась единственной силой, способной препятствовать распространению среди пролетариата классового сознания. Это была борьба эпического масштаба. Американская исследовательница Кэйт Трэншел поместила на обложке своей книги о советском алкоголизме плакат времен сталинской индустриализации, на котором сознательный рабочий огромной кувалдой собирается разбить гигантских размеров бутыль с мутной жидкостью. На этикетке написано: «Алкоголь», а сама бутыль, стоящая на первом плане, расположена таким образом, что заслоняет собой многометровые дымящие трубы заводов. В верхнем правом углу плаката начертан выразительный призыв: «Долбанем!»
Бутыль самогона на плакате замещает мифического дракона, поверженного святым Георгием. Воплощение зла и тьмы, которые должны быть уничтожены.
Конечно, большевистская борьба с пьянством была облегчена в моральном и материальном плане, - придя к власти, лидеры коммунистической революции не только не несли ответственности за поощрение пьянства при прежнем режиме, но и не имели - в отличие от старого режима - никакой материальной заинтересованности в продаже алкоголя.
Другое дело, что Первая мировая война, как и последовавшая за ней гражданская, отнюдь не положили конец пьянству. Просто казенная водка была заменена деревенским самогоном. Производство самогона до Первой мировой войны не носило массового характера, тем более что во многих деревнях просто не знали способов его приготовления. Однако после введения сухого закона самогоноварение стало распространяться, как лесной пожар, - вместе с сопутствующими технологическими знаниями. Городское население, спасавшееся в сельской местности от голода, принесло с собой и эти знания, необходимые для изготовления самогонных аппаратов, налаживания их работы. Самогон - порождение индустриальной культуры.
Одновременно с распространением самогона зародилась и типичная для советского времени привычка употреблять внутрь одеколон и другие виды содержащей алкоголь парфюмерии. Что касается высших классов, то они накопили огромные запасы иностранных вин в своих погребах. Эти винные погреба стали большой проблемой сразу же после Октябрьской революции, когда в условиях крайнего ослабления государства массы ушедших с фронта солдат принялись просто грабить винные склады. В свою очередь верные большевикам части не только подавляли винные бунты, не останавливаясь перед применением пулеметов, но и систематически уничтожали содержимое складов. В своих воспоминаниях Троцкий с восхищением пишет о сознательных пролетариях, которые ходили по колено в мутной красной жиже, разбивая не дрогнувшей рукой бутылки с французскими элитными винами 50-летней выдержки.
Справиться с самогоном оказалось куда сложнее, чем уничтожить импортные марочные вина. Советская пропаганда 1920-х годов создала образ отвратительного самогонщика, кулака, классового врага, не просто наживающегося на пьянстве, но и сознательно стремящегося подорвать новую власть и препятствовать распространению просвещения. В менее зловещем, но не менее гротескном виде этот образ был воспроизведен великолепной троицей Никулина, Вицина и Моргунова в фильме «Самогонщики».
Увы, подобные образы не имели ничего общего с действительностью. Поскольку же сами большевики искренне в эту пропаганду верили, принимаемые ими меры результатов не давали. На деле подавляющее большинство самогонщиков оказывались женщинами из беднейших слоев сельского населения, зачастую - вдовами, лишенными иных средств к существованию. Изрядная часть задержанных оказывалась членами комсомола или партии; в любом случае они отнюдь не принадлежали к числу противников большевистского режима. Власти вынуждены были смягчать наказания и уменьшать суммы штрафов, которые, впрочем, все равно потом не выплачивались.
Борьба с самогоном оказалась безнадежным делом. Ни аресты, ни штрафы, ни пропаганда не помогали. А тем временем внутри самой большевистской партийной интеллигенции усиливались разногласия. Точно так же, как не было единства по вопросу о темпах индустриализации и о том, кто будет ее оплачивать, так не совпадали и мнения о том, что делать с алкоголем. И различия мнений по этому вопросу точно совпадают с общим разделением партии на левую и правую фракции.
На протяжении 1920-х годов по мере перехода страны от «военного коммунизма» к новой экономической политике смягчался и сухой закон. Из-под его действия выводили сперва вина и пиво, потом спиртные напитки крепостью до 20 %, а в 1925 году разрешена была и сорокаградусная водка.
По мере того, как спиртное возвращалось на прилавки официальных магазинов, восстанавливалась и традиция пополнять государственный бюджет за счет продажи алкоголя. В 1930 году, несмотря на сопротивление ряда идеологических работников, Сталин принимает решение о резком увеличении производства водки. Стране были нужны деньги для подъема экономики!
Борьба с самогоноварением, разумеется, продолжалась, но ее социальный и экономический смысл постепенно менялся. Из заботы пролетарской власти о трезвости населения она превращалась в заботу о сохранении правительственной монополии на алкоголь. Государство устраняло конкурента.
Антиалкогольный плакат сталинской эпохи уже изображает не эпического рабочего с кувалдой, а опрятного функционера в галстуке, закрывающего рукой рюмку при попытке налить ему очередную порцию спиртного - очевидно, уже не первую. Вывод напрашивается очевидный: пей, но знай меру.
По-своему закономерно, что отступление советской власти от первоначально жесткой антиалкогольной политики совпадает с изменением самой власти, которая постепенно отходит от собственных революционных принципов, заменяя их прагматическими решениями. То, что Лев Троцкий называл «советским термидором», проявлялось и в алкогольной торговле!
В новой ситуации государство столкнулось с теми же противоречиями, что и при царском режиме. По мере того, как разворачивалась советская индустриализация, увеличивались и производственные мощности ликеро-водочной промышленности, реорганизовывалось и управление отраслью. Противовесом материальной тенденции по наращиванию водочного производства должна была стать просветительская и идеологическая деятельность «Общества борьбы с алкоголизмом» (ОБСА), но его радикальные лидеры, требовавшие возвращения если не к практике, то, по крайней мере, к принципам «военного коммунизма» и постепенного искоренения алкоголя из экономики, были осуждены. Сначала - политически. К началу 1930-х годов ОБСА прекратило свое существование. А наиболее рьяные трезвенники составили компанию троцкистам и зиновьевцам в застенках ГУЛАГа.
Разумеется, антиалкогольные кампании со стороны государства повторялись еще не один раз, заканчиваясь неизменными неудачами и печальными эксцессами, вроде описанного в начале данной статьи. Последняя и наиболее бестолковая из них была предпринята Михаилом Горбачевым уже на самом закате советской истории. С победой новой, рыночной идеологии страна окончательно была залита водкой, ставшей беспрецедентно доступной по цене и опасной для жизни из-за полного отсутствия контроля качества. Паленая водка и всевозможные технические суррогаты достигли такой дешевизны и доступности, что потеснили даже знаменитый деревенский самогон. То, чего не добились ни большевистские комиссары, ни сотрудники сталинского НКВД, было достигнуто за счет рыночной конкуренции. Результатом победы паленой водки и суррогатов над самогоном стал бурный рост смертности. Количество жертв алкогольной либерализации сопоставимо с потерями от небольшой войны. И войну эту никак не назовешь победоносной.
Однако, в соответствии с новыми общественными принципами, доходы от продажи алкоголя пополняли теперь уже не казну государства, а карманы частных предпринимателей. Правительство, наконец, освободилось от алкогольной зависимости, как, впрочем, и от многочисленных социальных обязательств, на которые у него давно уже нет денег.
Еще раньше подошла к концу история борьбы за трезвость. На уровне власти антиалкогольный дискурс сменился рассуждениями о наркотической угрозе. А просвещенное общество давно обнаружило всю тщетность попыток борьбы с пьянством. В пьянстве видят теперь культурную традицию и национальную доблесть, которой можно любоваться, гордиться или удивляться. И нет ни смысла, ни причины с этим бороться.
