бы растерян и зол.
– И напуган.
– Тебе виднее, Ирвин.
– Я понял, в чем мои проблемы.
– В течении всей жизни мы познаем себя. Мы принимаем свои желания и боремся со страхами, чтобы оказаться на наивысшей точке своего душевного равновесия.
– Моя голова вознеслась. И не убоится сердце мое…
– Вы читаете Евангелие?
– Армин. – обратился я к врачу по имени. – Я пришел к тебе как другу. Не анализируй меня.
– Я не тот друг, которому ты можешь передать свою эйфорию и получить тоже взамен. Но я правда рад за тебя Ирвин. Не потеряй своей ветер.
– Постараюсь.
Мне хотелось творить. И я вытворял. Я пил прямо на работе и занимался всякой ерудной, от поиска в базах чужих убийц, до оригами из бумаги, и никакой директор Кордон, не мог меня остановить. Никто не мог. На моем столе стояла почетная грамота от отдела по борьбе с терроризмом и стопка благодарностей.
Один лишь президент не жал мне руку за то, что я размозжил голову террористу на глазах у заложников и закидал их его мозгами.
Я пристрастился к кулинарии. Началось все с кетчупа, потом я даже грел еду и вот сейчас я создал запеканку из слипшихся макарон и остатков колбасы, которые более-менее сносно пахли. И я понял, что Пенни меня любит. Иначе бы есть она это дерьмо не стала.
– Я впервые за последние полгода чувствую себя счастливым. – рассуждал я. – Даже на работе. И я даже не думаю о мертвецах.
– Тебе не интересно куда исчезло тело Датсона? – спросила Пенни.
– А какое мне до этого дело? Я убил его. Я знаю это. А розыск и исчезновение – дело рук бюро. Я видел, как они фабрикуют дела и улики.
– Ты тоже этим занимался?
– Джоуш занимался. Он слишком много знал, так что его смерть, чьих бы рук она не была, логичное завершение. – я сказал это. Я выдохнул это как пар из выходит из духовки. Тепло от вина разливавшееся по телу, осело под тяжестью осознания собственной правоты. Джоуш слишком много знал.
– Твои рассуждения параноидальны.
– То категоричны, то принципиальны, то параноидальны.
– Не думала, что ты человек крайностей.
– Я тоже. – я повернулся и поцеловал Пенни. – Ты знаешь обо мне больше чем я о тебе…
– Что тебе рассказать?
– Что угодно.
– А ты меня не арестуешь? – рассмеялась Пенни.
– Я подумаю…
– Что ж… Что ты хочешь знать? В детстве я не была толстой, надо мной не издевались в школе, и я не била себе татуировок по пьяни…
– И кто еще из нас категоричен… Почему ты стала поваром? Вот у меня родители всю жизнь проработали в полиции, я тебе рассказывал…
– Моя семья не гордится мной. Они люди творчества… Мой дед был коком на военном британском корабле. В сорок пятом он причалил к берегам Италии, оставил после себя руины и ребенка моей бабушке. Больше его не видели…
– Кулинария тоже творчество… Твои родители живут в Италии?
–Мать и бабушка да. У них там свое ателье. Мой отец живет в Германии, нюхает кокаин и рисует голых женщин. Мой брат бойкотирует цифровые технологии, живет в шалаше и собирает мусор с берега. Моя старшая сестра со своей женой путешествует по Азии. Мой второй брат фотограф – сейчас судится со своими моделями за домогательства…
– А я единственный ребенок в семье…
– Повезло тебе. – усмехнулась Пенни.
– Я не умею работать в коллективе.
– В твоем коллективе любой из основоположников коллективизма повесился бы на собственном галстуке. Где их набрали?
– Это экспериментальная программа. Ее организовали четыре года назад. Наш директор раньше работал в отделе финансовых преступлений. Я в особо тяжких… Кто где. Кого-то было жалко уволить и его переводили в проецирование агрессии, кому-то нужно было освободить денежное теплое местечко, в отдел проецирования…
– Но ведь создать целый отдел, платить агентам, экспертам, техническое обслуживание, транспорт… И за это я плачу налоги?
Мне было смешно и было грустно. А завтра надо было на работу.
Ничего не предвещало беды. Пенни сделал мне утром яичницу с беконом. Пол помыл машину, и теперь в ней пахло дешевым освежителем воздуха в форме елочки, а не памперсами. Кордон был на конференции. На улице прекратился дождь. Вместо него пошел мокрый снег. Даже первому свидетелю было, нечего сказать.
Но не у всех перед глазами была завеса счастья, благодаря которой на кучах дерьма расцветают ромашки, и ты перепрыгиваешь обдолбанных бомжей и остатки асфальта на крыльях любви. Были и сознательные граждане.
И ровно в час дня мы выехали. На углу Лантона и шестьдесят первой кто-то организовал целую свалку техники. Клубки разорванных проводов, колонки, микшеры, микрофоны, усилители. Все были вдребезги разбиты. Я ощутил, подступающую к горлу, тошноту. Мне было трудно заставить себя смотреть. Я не испытывал таких чувств, даже на берегу Грин Лейк, среди расчлененных трупов. Эта картина мне казалась куда хуже и развращённое. На сколько же ничтожным может быть человек, сотворивший такое с беспомощными предметами. Насколько слаба и убога его ярость, перед людьми. Мне было жутко, и было жалко. Жалко того, кто не может разобраться с причиной. Кто обречен расправляться с заведомо безжизненным, не имея сил забрать настоящую жизнь. Я присел на бордюр и закурил.
– Весь этот хлам был выброшен из окна. На десятом этаже расположен офис радиостанции. Это оттуда. – сказал Пол.
Лифт ехал медленно и жутко гудел. И мне не хотелось выжигать кнопки или испражняться на двери. Мне хотелось найти того строителя. Я наконец научился собирать мозаику целиком.
– Добрый день, агенты! – знакомый высокий голос приветствовал нас. – А вы шустрые. Я даже еще полицию не вызывал!
– Мистер… – у Пола перехватило дыхание. – Первый свидетель. Я рад с вами познакомится, жаль, что при таких обстоятельствах. – Пол тряс тощую руку пожилого мужчины.
– Можно просто Лиам.
– Я узнал вас по голосу. Я обожаю ваши криминальные сводки. И знаете, что… Вы имеете право оставить мне автограф…
Первый свидетель раскатисто рассмеялся.
– Можете использовать как образец почерка! Кому подписать?
– Может, займетесь этим на досуге. – вздохнув сказал я. – Спустись к экспертам Пол.
– Конечно. Вы агент Маккинли! – первый свидетель резко обратился ко мне. —Я слышал о вас и вашей работе в особо тяжких. И о том, как вы спасли заложников. Вы хороший специалист. Не думал встретить вас в живую. Соболезную по поводу вашего напарника. Вы многое пережили. – Лиам не закрывал рот не на минуту. Из этого отверстия слова лились под напором, и снесли бы любую дамбу.
– Мистер Маллоун. Расскажите мне, что случилось. –
