Но как Борис узнал об этом? Вернее догадался… Впрочем, и в этом не было ничего особенного. Руководствуясь теорией вероятности, я всегда могу предположить, что если человек зажигает полсотни спичек, то две из них дадут осечку или сломаются. Так же естественно, что если человек развешивает полсотни снимков, то два или три могут оторваться: слабый зажим, случайный ветерок при закрывании двери. Мало ли причин!
Борис угадал только цифру. В этом и вся его заслуга. Но какую другую цифру можно было привести, не глядя? Один мало. Три? Пожалуй, многовато. Остается два.
Размышляя таким образом, я снял отпечатки с веревки и вместе с ними вернулся в комнату. Трубка на столе встретила меня ехидно-одобрительным звуком.
— Наконец-то, — раздался голос Бориса, когда я поднес ее к уху, — можно считать тебя за работой. Но ты возмутительно небрежен. Неужели ты не видишь, что уронил один снимок? Он лежит позади тебя.
Я оглянулся. Меня начинала нервировать прозорливость моего друга! Положительно, он заморочил мне голову. На полу посреди комнаты лежал самый лучший из вчерашних фотоснимков. Хорошо еще — эмульсией кверху!
— Хорошо, — сказал я усталым голосом, на этот раз уже без притворства, — скажи, наконец, что тебе от меня нужно? Мне надоело это утро загадок и отгадок — не знаю, как их назвать. К тому же я спешу на натурную съемку.
— В такую погоду? — удивился Борис.
Я отдернул штору. Был пасмурный день. О съемке на открытом воздухе нечего было и думать.
— Вот что, — продолжал между тем голос в трубке, — доделывай отпечатки и приходи ко мне. Да захвати фотоаппарат. Есть интересный сюжет. Жду к двенадцати часам. Пока!..
Борис повесил трубку.
Рассмотрев снимки и аккуратно обрезав края, я разложил их по заготовленным заранее пакетам: порядок в фотографии — первое дело. Теперь я счел возможным позавтракать. Подкрепившись, я быстро оделся, сунув в карман фотоаппарат и направился было к выходу, как вдруг зазвонил телефон.
Это опять звонил Борис.
— Иду, иду! — крикнул я в трубку. — Неужели не видишь? Где же твоя хваленая сверхпроницательность?
— Я отлично вижу, что ты еще не готов, — возразил спокойно Борис. — Разве можно выходить на улицу без галстука? Я потому и позвонил… Твоя рассеянность когда-нибудь погубит тебя: вместо того чтобы сфотографировать тигра через решетку, ты полезешь к нему в клетку, и он съест тебя.
Я провел рукой по воротнику. Галстука не было. Куда же он запропастился? Я отлично помнил, как сам достал его из комода.
— Ну, что ты, как сыч, водишь глазами по всей комнате! — издевался Борис. — Ты, наверное, ослеп. Вон он, висит на спинке кровати. Черный в белую полоску, твой любимый.
Галстук — и именно черный в белую полоску — действительно висел на спинке кровати.
— Послушай, — пролепетал я, изумившись на этот раз не на шутку, — скажи, наконец, каким же образом?..
— Приходи — сам увидишь!
Послышался щелчок: Борис повесил трубку.
Надев галстук, я вышел на улицу. Институт, в котором работал Борис, находился напротив моего дома, и, чтобы попасть туда, мне достаточно было перейти мостовую.
Поднявшись на пятый этаж, я прошел по короткому коридору и постучался в дверь лаборатории Бориса.
— Входи!
В большой комнате, почти на самой ее середине, стоял большой прибор, закутанный в синюю материю. По внешнему виду он напоминал зачехленную зенитную пушку.
По стенам тянулись длинные узкие столы и полки, уставленные всевозможными аппаратами и измерительными приборами, как это всегда бывает в лабораториях.
Борис в синем халате стоял у окна и рассматривал… обыкновенный кирпич, который он держал в руках.
— Как думаешь, — спросил он задумчиво, — можно ли видеть сквозь камни?
Это была его обычная манера: ошарашить меня неожиданными вопросами.
— Нет, конечно, — ответил я, по возможности спокойно, так как подозревал уже очередной подвох.
— А почему?
— Ну потому, что он сплошной, — рассеяно ответил я, не сумев подобрать более подходящего ответа. — Камень ведь!
— А как же драгоценные камни? — перебил Борис. — Ведь они прозрачные. Потом — стекло: оно тоже «сплошное», а сквозь него хорошо видно… Почему же нельзя видеть сквозь кирпич?
Я не очень силен в физике. Собственно, как фотограф, я хорошо знаю только оптику. Мне всегда казалось как-то само собой разумеющимся, что стекло пропускает свет, а дальше вступали в силу законы отражения, преломления и т. д., которые я знаю уже хорошо. Борис, видимо, решил посрамить меня именно в оптике — моем, можно сказать, родном деле.
Но Борис глядел на меня неподдельно миролюбиво и даже кротко. Он был в прекрасном настроении, — верный признак большой творческой удачи. Когда у него что-нибудь не ладилось, он делался невозможным: злился на себя, не слушал никаких утешений, работал по ночам, днем ходил с красными глазами и на вопросы отвечал невпопад.
— Кирпич, стал объяснять Борис, — как и все вещи на земле, состоит из атомов, ничтожно мелких частиц материи. Но каждый атом — это как бы маленькая солнечная система. Вокруг ядра атома вращаются спутники — электроны. Поперечники их орбит в десятки тысяч раз превышают диаметр атомного ядра. Таким образом, в атоме гораздо больше пустоты, чем заполненного пространства. А раз все вещества состоят из атомов, то, значит, и они не «сплошные», а с пустотами. Что же касается кирпича, то это вообще пористый материал — кирпичные стены пропускают сырость, то есть влагу, а также воздух… Разве ты не слышал, что стены каменных домов «дышат», наподобие того, как человек дышит через поры своей кожи? Так что кирпич совсем не «сплошной», как ты его назвал.
— Почему же мы все-таки не видим через кирпич, а через стекло видим? — осмелился спросить я.
— Прозрачность зависит от свойств среды и длины волны падающего света. Например, эбонит непрозрачен для видимых световых лучей, но хорошо пропускает инфракрасные лучи. Кирпич тоже не пропускает света, но это вовсе не означает, что он вообще не прозрачен. Есть лучи, которые свободно проходят через него.
— Рентгеновские! — догадался я. Как раз третьего дня я ходил на просвечивание (врач заподозрил у меня расширение сердца). Пока я дожидался своей очереди, мне удалось увидеть на экране силуэт грудной клетки пациента — моего предшественника. Я хорошо различал темную решетку ребер, то расширяющуюся, то суживающуюся, и более нежные силуэты сердца и легких.
— Да, рентгеновские лучи проникают в различные, даже металлические предметы на десятки сантиметров, — подтвердил Борис. Но я не только их имею в виду. Есть другие лучи, еще более мощные. Они приходят на землю из мирового пространства и называются поэтому космическими — от слова «космос», что значит «мир». Эти лучи обладают способностью пронизывать «непрозрачные» вещества на глубину десятков метров. Их обнаруживают глубоко под землей, в шахтах, с помощью специальных приборов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
