стало легче, я смог пойти в больничную телефонную будку и соединиться со своей квартирой. Будка отделялась от другой такой же будки полированной фанерной стенкой с идеальной звукопроводностью. Пока я набирал номер домашнего телефона, кто-то из соседней будки кричал прямо мне в ухо: «Слышь-ка! Пусть он на пускачи нажимает. По пускачам он всегда отстающий!»
Я с удовольствием слушал, как жена уговаривала меня принимать все лекарства, есть сливочное масло, слушаться врачей и, главное, побольше спать. Она приводила очень убедительные примеры из жизни знакомых, показывающие, как молниеносно исцеляются те больные, которые много спят, едят масло и слушаются врачей.
Время от времени жена отбивалась от дочери. Я слышал, как на другом конце провода шумела дочь: «Конечно, ты уже целый час говоришь, папочка устанет, и я ничего не успею сказать».
Звуки голосов жены и дочери действовали на меня лучше всяких лекарств и длительных снов. Раздражал только голос над ухом. Покончив с таинственными пускачами, он уговаривал кого-то внедрять новую технику и советовал бороться с консерватизмом: «Знаешь-ка, — рокотало за перегородкой, — пусть он на новую технику подналяжет. Скажи, я велел! Вправь этому консерватору мозги! Понял?»
Дочери все же удалось оттеснить жену от телефона, она в свою очередь расспросила меня о здоровье, рассказала, что за первое полугодие у нее одни пятерки, что учительница обещала в будущем году принять ее в пионеры, что в зале Чайковского на елке, по существу, повторяли старую программу. «Может быть, — солидно сказала она, — первоклассникам было интересно, а для более старших — так себе, ничего особенного!»
Потом дочь милостиво разрешила немного поговорить со мной сыну.
Сын похвалил шведских хоккеистов — шведы, мол, играют ничего, отметил, что в этом году «Скворец ложится на лыжи, как финны, и уже не ходит углом», — я понял, что речь идет об улучшении стиля прыжка с трамплина знаменитого лыжника Скворцова. Наконец дочь, боясь утомить папочку, решительно прекратила разговоры, посоветовала мне лечь в кроватку отдыхать, громко поцеловала телефонную трубку и положила ее на аппарат.
В этот раз я говорил по телефону необычайно долго, но в соседней кабине говорили еще дольше.
Неутомимый голос продолжал давать указания: «Слышь-ка, пусть он на ритмичность нажимает. Спроси, отремонтировал он насос, что я тем годом лично смотрел? Никогда не был? Как не был? Когда? А тем годом, когда «Динамо» в Англию ездило — Хомич и Бобер, помнишь? Вспомнил? То-то!»
Я вышел из своей будки и невольно заглянул в соседнюю. Там на стуле раскачивался полный и важный мужчина с очень отвислыми щеками, одетый в полосатую больничную пижаму. Левой рукой он опирался на телефонный столик, правой — жестикулировал. Телефонная трубка без помощи рук держалась так, как ей положено держаться. Вероятно, он подпирал ее плечом, но совсем незаметно.
После ужина я снова подошел к будке, там все еще раскачивался и жестикулировал представительный мужчина.
Сначала я недоумевал, кто же это такой? Но потом сообразил: ведь передо мной был представитель отмирающей разновидности телефонных руководителей.
Ночью мне приснился дубовый кабинет, в котором было все необходимое для длительного существования хозяина. Хозяином кабинета оказался кентавр с лицом мужчины из телефонной будки. Нет! Я не ошибся, это действительно был кентавр, но, конечно, не какой-то там старинный кентавр с лошадиными копытами и хвостом. Это был современный кентавр. Человеческая часть его фигуры постепенно переходила в представительный и живой письменный стол. Конечно же стол был живым! Он поочередно, как застоявшаяся лошадь, переносил тяжесть тела то в одну, то в другую сторону, высвобождая для отдыха одну из ног. Иногда он поднимал левую заднюю ногу и ею почесывал свое днище.
Мне даже показалось, что стол был покрыт короткими, но густыми темными волосами.
У кентавра нижняя часть тела — живой письменный стол, — как бы подчеркивая свою важность, находился впереди человеческой части кентавра. Он был впереди, как помещается впереди живот толстяка — предмет постоянных забот, ласки и внимания его владельца. Это, конечно, не то, что у старых кентавров, нижняя, лошадиная часть тела которых находится где-то сзади, как часть тела второстепенная и подчиненная!
Я успел хорошо рассмотреть кентавра потому, что он, как и всякий уважающий себя кентавр, долго не обращал никакого внимания на посетителя. Он говорил в Телефонную трубку. Телефон его трубки — это откуда слышат — был обыкновенный, а микрофон — куда говорят — напоминал раковину умывальника. Слева на соседнем столе стояло множество других телефонов. Кентавр говорил на кентавро-канцелярском наречии.
Вдруг он поднял на меня глаза, сердито топнул правой задней ногой, и я понял, что надо уходить.
Осторожно закрыв за собой массивную дверь кабинетного тамбура, я проснулся».
В больнице Кирилл Иванович много читал. «Я прочитал много книг, — пишет он матери. — Перечитал Е. Тарле «Наполеон», прочитал «Знакомьтесь, Балуев»…» В воспоминаниях М. Горького он с удовольствием перечитал очерк об известном инженере и писателе Н. Г. Гарине-Михайловском. Многое в облике этого незаурядного человека импонировало Щелкину, особенно энергия, неистощимая бодрость, любовь к своей стране. Как собственные, выношенные им самим, повторял он великолепные слова Н. Г. Гарина-Михайловского: «Счастливейшая страна Россия! Сколько интересной работы в ней, сколько волшебных возможностей, сложнейших задач! Никогда никому не завидовал, но завидую людям будущего…»
…Здоровье между тем не улучшалось. «Я уже оторвался от дел! — жалуется он в письме матери. — Хочу ехать на работу, но врачи настаивают на отдыхе… Не хочется. Все то же, старое — давление, спазмы». И успокаивает мать: «Ты не волнуйся, это моя обычная хвороба».
Как только болезнь давала возможность подняться с постели, Кирилл Иванович набрасывался на работу. В 1957 году совместно с Я. К. Трошиным он публикует в «Известиях Академии наук СССР» статью «О спине у пределов газовой детонации». В 1959 г. в «Журнале экспериментальной и теоретической физики» рассматривает два случая неустойчивого горения, один из них — зона воспламенения как источник высокочастотных вибраций горения в форсированных, например ракетных, камерах сгорания.
Развивая дальше теорию колебаний пламени в камере сгорания, Щелкин объясняет, каким образом усиливаются здесь слабые волны. Эти его выводы увидели свет в «Известиях Академии наук СССР» № 5 за 1959 год. А уже в следующем номере «Известий Академии наук СССР» он совместно с Ю. Н. Денисовым и Я. К. Трошиным обосновывает идею об аналогии между горением в детонационной волне и в ракетном двигателе.
«Для совершенствования камер РД, — писали авторы, — важно знать условия и механизм сгорания топлива в них». Сложные процессы они исследовали, применяя свою методику: «Учитывая чрезвычайную трудность экспериментального и теоретического исследования неустойчивости и механизма горения в теплонапряженных камерах, полезно провести анализ одного из этих процессов —
