два министерских бюрократа. Читатели простили и автору, и редактору плохого положительного героя, простили множество других недостатков и рвали роман из рук только из-за этих двух публично высеченных бюрократов: таковы природные ненависть и презрение простых советских людей к представителям этого гнусного племени.
Писатель гордился своей непримиримостью к бюрократизму и в душе презирал товарищей, у которых «не все в порядке с этим вопросом» и «имеются некоторые недоработки в части бюрократизма».
Николай Павлович не был писателем, он работал на механическом заводе рядовым инженером, его известность была так же мала по сравнению с известностью Кузьмы Ивановича, как мал кирпич по сравнению с Эльбрусом. Но Николай Павлович так же сильно не любил бюрократов, как и Кузьма Иванович. Инженер, по роду своей деятельности человек конкретного мышления, ненавидел бюрократов за то, что они мешали ему работать, сыпали ему песок в подшипники. Николай Павлович не сталкивался с крупными бюрократами, он непрестанно воевал с недостатками заводского масштаба.
Николай Павлович ненавидел не столько умом, сколько всем своим существом людей, равнодушных ко всему, волокитчиков.
Инженер воевал с бюрократами, как и писатель, острым, ядовитым словом.
В конце концов Николаю Павловичу некоторые из заводских недостатков показались, как говорят в литературе, типичными, и он написал рассказ для сатирического журнала. В журнале рассказ не напечатали. В редакции ему сказали:
— Обычно авторы сами ходят к нам, и не раз. Вы же прислали свой обобщенный фельетон по почте, так обычно делают заключенные.
Поговорив с автором и поняв, что он на свободе, его тотчас утешили:
— Ваш рассказ по литературной форме неплох, он даже смешон. Назовите конкретных носителей, мы проверим и, если окажется возможным, опубликуем.
Потолкавшись в редакции, Николай Павлович понял: сатириков в Москве много, а журнал один. Понял и больше не приходил.
Все же какое-то беспокойство иногда одолевало Николая Павловича: он не мог бросить дело, не окончив его! Подумав, он послал рассказ на проверку настоящему писателю, Кузьме Ивановичу. Пусть Кузьма Иванович скажет, стоит ли Николаю Павловичу вылезать во внешний мир со своей сатирой! Кузьма Иванович волокиты и бюрократизма не переносит, что же еще надо?!
Почту для Кузьмы Ивановича получала модная и стреляная секретарша. Она вскрыла конверт с рукописью Николая Павловича и прежде всего открыла последнюю страницу, как будто рассказ был написан на арабском языке. Но читать она и не собиралась, она интересовалась только подписью. Фамилия Николая Павловича ей ничего не говорила; на всякий случай она полистала какую-то тетрадку и, окончательно убедившись, что автор из новых, пустила рукопись по наклонной плоскости, как пускают вагоны на сортировочной горке: «Один порожний на семнадцатый путь!» Рукопись покатилась, ее несколько раз задерживали начальники разных отделов, смотрели на фамилию автора и толкали дальше, пока она не попала в дальний тупик, в распоряжение старой сотрудницы редакции Нельминой.
Нельмина еще до войны мечтала выйти замуж за великого писателя и прославиться на литературном поприще. Но все писатели были давно женатыми, и Нельминой приходилось заниматься скучной работой— рецензировать рукописи, поступающие в редакцию, жевать и переваривать литературную пищу.
В свободное от рецензирования время Нельмина писала рассказы, напоминающие фруктовые салаты, политые желудочным соком. Узнав, что кукурузу продвигают на север, она решила написать белыми стихами поэму о кукурузе. В поэме молодой тракторист влюбился в девушку молочно-восковой спелости, девушка требовала от тракториста высокого качества силосования кукурузных хлопьев для бульона. Дойдя до кукурузных початков, Нельмина застеснялась, слово «початок» показалось ей непристойным, и она оставила поэму неоконченной.
Прочитав рассказ Николая Павловича, Нельмина растерялась. Перед ней возник непонятный и чуждый ей мир каких-то заводских людей. Над кем-то смеялись, кого-то восхваляли. Разве поймешь, соответствует это жизни или нет. Ясно было одно: рукопись надо отклонить, ей посылали только те рукописи, которые надо отклонить.
Пошарив в стандартном наборе предлогов, она вытащила «неубедительность героев, у которых нечему поучиться», «нетипичность», «литературную беспомощность автора» — и рецензия была готова.
Весь опыт прошлого учил: достаточно одного выстрела из редакционного самопала, заряженного рецензией Нельминой, для полного «удовлетворения» автора.
Ведомство Кузьмы Ивановича уложило Николая Павловича наповал. В последние минуты своей литературной жизни Николай Павлович сгоряча подумал о Союзе писателей, может быть, он там найдет Кузьму Ивановича, потолкует и решит, так ли бездарен его рассказ, как это утверждает Нельмина?! Но, узнав, что в Москве целых три Правления Союза писателей, литературная душа Николая Павловича, вздрогнув последний раз, покинула этот мир.
С тех пор инженер воюет с бюрократами только живым словом, писать он не решается, да и заводские волокитчики кажутся теперь ему примитивными, не заслуживающими расхода бумаги».
Из рассказа можно понять, что Кирилл Иванович разочаровался в возможности стать членом литературно-сатирического цеха. Но, выйдя из больницы, он решил попробовать силы в научной популяризации. Впрочем, уже раньше он писал статьи для журнала «Природа» по своей второй, атомной специальности— «В глубь атома и атомного ядра», «Странные частицы». Теперь он намеревался подготовить к изданию целую книгу.
Отдохнув в санатории «Узкое» под Москвой, Кирилл Иванович с головой окунулся в работу. На его письменном столе перемежались отрывки будущей монографии «Газодинамики горения», готовившейся совместно с Я. К. Трошиным, и фрагменты научно-популярной книги «Физика микромира».
Однако работа шла не так быстро, как хотелось бы. «Понемногу работаю… Трудно заниматься наукой дома»… «Пытаюсь заниматься, но очень отупел и науки мне не поддаются».
И это писалось в то время, когда выходили в свет замечательная монография «Газодинамика горения» и не менее замечательная книга «Физика микромира». Уже одно то, что в разных областях науки — теории горения и ядерной физике — были созданы оригинальные труды, притом в совершенно различных жанрах, говорит об огромном творческом потенциале их автора.
В «Газодинамике горения», написанной в соавторстве с Я. К. Трошиным, Щелкин систематизировал результаты своего многолетнего научного поиска, воссоздав стройную структуру газодинамики горения, начало которой так блистательно заложил в 30—40-е годы. Основу монографии составили наиболее зрелые последние работы ученого, выполненные с 1953 по 1962 год в Институте химической физики.
Как альпинист, достигший желанной вершины, иным взглядом, нежели снизу, окидывает покоренную им цепь гор, так и Щелкин в пору зрелости, оглядывая горизонты горения, многое уточняет по сравнению с прежними своими представлениями. «Плоской газовой детонации, вероятно, никогда не существует», — отмечает он на первых же страницах монографии. Ведь и альпинист мог сказать: горных рек со спокойным медленным течением он не видел. Горная река всегда бурливая. Вот и детонация, заключал Щелкин, всегда пульсирующая. Когда-то К. И. Щелкин удивил ученый мир, вставляя в трубу с пламенем проволочную спираль и ускоряя этим возникновение детонации. Потом с
