Прошло недели две, и однажды утром вместо Бомеля явился посыльный с письмом:
«Мадам и месье Пиетри приглашают графиню и графа Кушелева-Безбородко на чашку чая…»
Анмари отказалась от визита «к какому-то Пиетри!» Безбородко не настаивал — он отправился один.
Жил Пиетри на казенной квартире, обставленной казенной мебелью, добротной и неуютной. В столовой был сервирован чай по-русски — с водкой, вином и закусками. Даже серебряный самовар оказался на столе. За самоваром сидела красивая, хотя и немолодая жена Пиетри. Была ли она близорукой или такая манера казалась ей более аристократической, но она все время щурила глаза и притом говорила протяжно и певуче, с остановками, что уж вовсе не шло к ее довольно энергичной наружности.
— Да, — сказал Пиетри в ответ на извинения Безбородко, — русские дамы трудно переносят наше знойное лето.
— А Пьер-Мари, — вмешалась мадам Пиетри, — у вас в Петербурге чуть не замерз. Правда, мой друг?
— Правда, Сюзанн. Зима у них суровая. Как, впрочем, и люди.
— Неужели вы и со своими женами суровы?
— О нет, мадам, не всегда. Только тогда, когда они этого заслуживают.
— А правда ли, мой граф, что у вас людей обменивают на собак? Я прочитала про это в книжке месье Хуана Валера, я не поверила.
— Увы, мадам, это случалось.
— Можешь успокоиться, Сюзанн: в России скоро перестанут обменивать людей на собак. Кстати, граф, у вас, по слухам, опять усилились разногласия в комиссии: там уже предлагают освободить крестьян без выкупа и с земельным наделом.
— Вот это, господин префект, было бы ужасно!
— Почему же ужасно? — вмешалась жена префекта. — Объясни мне, пожалуйста, Пьер-Мари.
— Видишь ли, Сюзанн, у графа много мужиков — они его собственность; а комиссия предлагает отпустить рабов на волю, да еще наделить их землей. Граф потерял бы на этом очень много денег.
— Да, это ужасно, — согласилась мадам Пиетри. — Тут можно искренне вам посочувствовать.
— Однако будем надеяться, что у графа и после этой операции еще кое-что останется, — успокоил жену Пиетри.
— Вы правы, господин префект, кое-что, без сомнения, останется. Кроме того, можно надеяться, что в комиссии победят благоразумные люди. Наконец, государь не допустит разорения дворянства.
— Это зависит от политической ситуации в стране, — веско заметил Пиетри. — Бывают моменты, когда и государь бессилен, и мне кажется, что у вас именно такой момент наступил.
— Пьер-Мари! Зачем ты пугаешь графа!
— Все в жизни закономерно, дорогая Сюзанн. Мы объекты истории, а не субъекты — даже те из нас, которые мнят себя вершителями исторических судеб.
Часы отсчитали шесть мелодичных ударов.
Безбородко поднялся.
— С философской точки зрения это верно, — сказал он, прощаясь, — по каждый из нас, господин префект, должен, во всяком случае, пытаться использовать эти закономерности в своих интересах.
— Согласен, — подтвердил префект.
— А вы, мой граф, не огорчайтесь, — со своей стороны, добавила его жена. — Поверьте, все обойдется. Не правда ли, Пьер-Мари?
Префект согласился и с этим.
Попрощались. Безбородко и хозяин вышли в коридор. Проходя мимо кабинета, Пиетри предложил:
— Зайдемте, граф, на минуту. Мне хочется угостить вас хорошей сигарой.
Они уселись в кресла и закурили.
— Зачем вы накупили столько дребедени? — неожиданно спросил Пиетри. — Вам же нужна была только рукопись Аристотеля? — И, видя замешательство Безбородко, он закончил спокойно и почти безразлично: — Это ведь еще старая вражда с Олсуфьевым? Неужели из-за той маленькой итальянки?
— Разве вам все известно?
— Почти все. Знаю, что вы любезно отдали Олсуфьеву рукопись, знаю, когда и при каких обстоятельствах рукопись пропала, знаю, что Олсуфьев уплатил вам за нее десять тысяч. Не знаю лишь, почему теперь, спустя столько лет, она стала вас снова интересовать. Какие-нибудь переживания связаны с ней?
— Отнюдь нет, месье Пиетри, я хочу поставить ее в библиотечный шкаф, на старое место.
— И, чтобы осуществить свое желание, вы даже пятидесяти тысяч не пожалеете?
Безбородко ответил спокойно:
— Не пожалею, господин префект. Если рукопись действительно у вас.
— О да, она у меня. Я купил ее в Берлине, у полицейского чиновника.
— Не у господина ли Радке?
— Фамилию не помню, да это и неважно. — Пиетри придвинул к себе лакированный черный ларец, стоявший на письменном столе, и достал из него рукопись. — Пожалуйста!
У Безбородко сильно забилось сердце, он даже удушье почувствовал. Твердый переплет, на обороте переплета книжный знак с могущественным дубом; на первой странице в рамке русский текст, выписанный старательным писарским почерком…
Безбородко перевернул первую страницу и, как всегда это делал, провел пальцем по обороту верхней строчки.
Сердце сразу успокоилось, и на лице Безбородко заиграла улыбка.
Вспомнилось: ему было тогда пять лет. Он зашел в кабинет деда, взобрался на кресло. Перед ним оказалась книжечка в твердом переплете. Он раскрыл ее. Первая страница была скучная: большое белое поле и посреди него слова. Он разобрал буквы «а», «б», «о» — неинтересно. Перевернул страницу и пришел в восторг: вся страница исписана не буковками, а какими-то замысловатыми значками. Он долго всматривался в эти таинственные значки, и вдруг ему почудилось, что перед ним малюсенькие бирюльки: чайничек, самоварчик, чашечка… На письменном столе он нашел большую иглу и с ее помощью стал выдавливать самоварчик, чашечку…
За этим увлекательным занятием и застал его дед. Дед вырвал иглу из рук мальчика и дал ему оплеуху.
«Да я же играл в бирюльки!»
Дед поднял его с кресла и, как котенка, выбросил из кабинета.
Впоследствии каждый раз, разглядывая рукопись, Безбородко водил пальцем по обороту первой страницы, как бы желая убедиться, на месте ли те три бугорка — следы от проколов, следы его детской шалости.
В рукописи Пиетри проколов не было! Это не оригинал, это — копия!
И тут его осенило: копию изготовил берлинский «артист», именно о ней шел разговор в письме, а книжные знаки, которые показывал ему Радке, были всего лишь пробными оттисками!
Одно колечко вплеталось в другое, цепочка замкнулась: копию заказал Олсуфьев, берлинский «артист» изготовил ее, но сдать заказчику не успел, а Радке отобрал ее при обыске и, скрыв от своего начальства, продал Пиетри…
— Вы как будто разочарованы? — с оттенком недоумения спросил Пиетри.
— Не разочарован, а огорчен. Я прикинул в уме, какими деньгами располагаю сейчас, и результат получился нерадостный, господин префект. А рукопись все же хотелось бы приобрести.
Пиетри встал. Он уловил нотки неискренности, даже злорадства в голосе Безбородко, но, не понимая, чем это вызвано, решил беседу закончить.
— Да ведь это не к спеху. — Он спрятал рукопись в ларец. — К тому же, граф, я еще не решил, расставаться ли с нею.
— А если деньги для этой цели найдутся?
— Сообщите, что же; тогда можно будет и решить.
Оба хитрили, и оба понимали, что это всего лишь хитрость.
Расстались, чтобы больше не встретиться никогда.
2
Однако им пришлось встретиться еще раз — не лицом к лицу, а на столбцах газет. В феврале 1859 года Безбородко получил письмо из американского посольства. Письмо носило чисто деловой характер.
«Американское посольство, выражая графу Кушелеву-Безбородко свое уважение, просит не отказать в любезности ответить на прилагаемый вопрос юридической конторы «Сноу и Сноу-младший».
Запрос: «Наш клиент мистер Б.К.Доули-Джейнер намерен приобрести у некоего господина Пиетри уникальную рукопись Аристотеля, оцененную специальной комиссией в 25 000 долларов, а так как названная рукопись принадлежала семье графов Безбородко, о чем свидетельствует имеющийся на переплете книжный знак, наш клиент счел необходимым запросить представителя этой благородной семьи, с ее ли ведома поступила в продажу принадлежавшая ей семейная реликвия».
Тут-то и проявила себя в истинном свете натура гвардейского полковника Кушелева-Безбородко. Он решил выдать за правду то, что ему произвольно было угодно считать правдой, и этим своим ответом свести наконец счеты с теми, кто заставлял его долгие годы страдать от страха и уязвленной гордости. Безбородко ответил корректно, приводя будто бы лишь одни факты:
«В связи с запросом юридической конторы «Сноу и Сноу-младший» поясняю:
1. Оригинал рукописи, о которой идет речь, был в 1848 году изъят из библиотеки нашей семьи Н.Б.Олсуфьевым, о чем имеется его собственноручная расписка, в которой он пишет: «Я, Николай Олсуфьев, самовольно, в отсутствие хозяина Григория Кушелева-Безбородко, вскрыл книжный шкаф и изъял из него рукопись Аристотеля о свете…»
