Старик сначала окинул офицера испытующим взглядом, потом поздоровался с ним кивком головы и принялся за рукопись. Пальцы его дрожали.
— Гейнц, подай мне лупу, — попросил он слабым, прерывающимся голосом.
Приняв лупу от сына, старец стал разглядывать рукопись — первую ее строчку. Вдоволь наглядевшись, отложил увеличительное стекло и принялся водить пальцем по обороту той же первой строки. Его лицо, сухое, морщинистое, выражало крайнюю сосредоточенность. Наконец он, по-прежнему не отрываясь взглядом от рукописи, произнес:
— Да, сомнений не может быть… Оригинал! — И обратился к посетителю: — Известно ли вам, господин офицер, чем вы владеете?
На этот вопрос капитану Вильгельму фон Тимроту (а это был он) трудно было ответить. Семь лет назад дед говорил ему, что за эту книжку можно получить целое состояние, и он тогда не поверил: неужели же дед, владея вещью, за которую можно выручить так много денег, допустил бы до самоубийства из-за карточного долга единственного своего сына?! Слишком чудовищно, чтобы в это поверить! Внук не поверил еще и потому, что Вильгельм Первый в последние годы изрекал подчас сумбурные вещи вроде того, что жизнь сдвинулась с вековечного корня, что наступят черные дни… Это следовало отнести за счет старческого маразма.
Когда жена капитана Вильгельма узнала, что ее муж будет сопровождать царя в Берлин, она составила список вещей, которые ей хотелось бы получить оттуда.
Правда, деньги на покупку этих вещей у Тимротов были, но тут капитан вспомнил про ценность, завещанную ему дедом.
И он решил захватить с собой рукопись, чтобы проверить, фантазировал дед или книжка действительно ценная; если окажется, что в самом деле ценная, то продать ее, а уж деньгам он применение найдет.
Не дождавшись ответа от русского офицера, старый Пфанер жестко продолжал:
— Это рукопись Аристотеля — список с его рукописи! Но где она была шестьдесят лет? Где, черт возьми! Почему о ней ничего не было слышно? Почему? — И неожиданно спросил голосом более спокойным: — Вы, конечно, граф Безбородко?
— Нет.
Старец откинулся на спинку кресла; он просидел несколько минут молча, потом спросил:
— Кто вы? Как попала к вам эта рукопись? Ведь она была украдена у графа Безбородко?
Тимрот растерянно посмотрел на старика: он понял, что с его собственностью не все обстоит ладно. Однако как смеет старик разговаривать с ним так дерзко?! Презрительная гримаса скользнула по его лицу.
— Рукопись — собственность моего деда, генерала русской гвардии! — произнес он надменно.
Старец опустил голову и прикрыл глаза, словно ему стало плохо.
Молодой Пфанер видел, что сделка срывается, а этого он допустить не хотел. Разве можно из-за щепетильности отца потерять хороший заработок?!
— Сколько дней вы пробудете у нас, господин офицер? — спросил он.
— Четыре.
— О, этого времени вполне достаточно. В Берлине гостит мистер Конелли. Уж он от такой рукописи не откажется.
Старик укоризненно взглянул на сына, но ничего не сказал.
— Да, от такой рукописи настоящий коллекционер не откажется, — повторил молодой Пфанер. Он осторожно уложил рукопись в конверт, намереваясь спрятать ее в письменный стол.
— Я рукописи не оставлю.
Молодой Пфанер опешил:
— Господин офицер, сделка очень крупная. Мистер Конелли, несомненно, захочет взглянуть на рукопись.
— Вы сможете ему показать вот это. — Тимрот достал из кармана пять фотографических оттисков.
Эти снимки с последней главы Тимрот сделал прошлой осенью, когда в петербургских газетах стали много писать о рукописи «Слова о полку Игореве». Одни утверждали, что найденная рукопись — оригинал, другие — что копия. Тимроту захотелось тогда проверить, чем же он сам владеет, — копией или оригиналом. Позже шум вокруг «Слова» улегся, Тимрот своего намерения не осуществил.
Молодой Пфанер сверил снимки с оригиналом.
— Думаю, что мистер Конелли поверит нам.
— Возможно, — глухо ответил старик. Тимрот спрятал рукопись в карман и поднялся.
— Господин офицер, вы не сказали, во сколько оцениваете свою рукопись. Хотя доверьтесь нам, с мистера Конелли мы потребуем максимум. От двухсот до двухсот пятидесяти тысяч. И, если вас не затруднит, прошу вас послезавтра в это же время.
— Хорошо, приду.
Молодой Пфанер проводил офицера до входных дверей. Вернувшись в кабинет, он спросил отца:
— Почему ты так придирчиво разглядывал первую строчку? Ведь было ясно, что это оригинал.
— А историю рукописи ты помнишь?
— Помню.
— Про бугорки не забыл?
— Отнюдь нет. Но я, отец, считаю, что после скандала с рукописью любой пройдоха снабдил бы копию тремя бугорками.
— Верно. Но в 1864 году, когда я был в Петербурге, мне удалось выведать у графа Кушелева-Безбородко, какой иглой он сделал бугорки… Это очень важно: бугорок бугорку рознь. Мы с тобой, Гейнц, держали в руках оригинал — в этом нет никаких сомнений. А вот теперешний владелец кажется мне сомнительным. Рукопись была украдена в петербургском царском дворце, и вот спустя шестьдесят лет появляется офицер, опять же близкий ко двору — ведь приехал он на торжества в свите царя, — и предлагает краденое к продаже. Как ты считаешь, удобно фирме Гуго Пфанера торговать краденым?
— Я полагаю, отец, что ты преувеличиваешь. Мы не розыскное бюро, а коммерческая контора. Мы отвечаем только за качество продаваемого товара, а за происхождение товара отвечает его владелец. К тому же, отец, с момента кражи прошло столько лет, что никому и в голову не придет ворошить старину.
Ответ сына, по-видимому, не удовлетворил отца. Он поднялся с кресла и, шаркая ногами, направился к двери. Уже выходя из комнаты, не оборачиваясь, он сказал:
— Поступай, Гейнц, как считаешь для себя удобным.
3
Молодой Пфанер поступил именно так, как считал для себя удобным. Через полчаса он был в гостинице Адлон, а уже через час имел согласие миллионера Конелли на приобретение рукописи за 250 000 марок.
Но вмешалась политика. Кайзер Вильгельм не смог договориться со своими дорогими кузенами, и свадебные торжества были неожиданно сокращены. Русский царь со своей свитой отбыл из Берлина на три дня раньше, чем планировалось по камер-фурьерскому журналу.
Уехал и капитан Тимрот, не успев даже предупредить антиквара о своем внезапном отъезде.
Списаться с русским офицером Пфанер не мог, так как не знал даже его фамилии.
Таким образом, сделка с рукописью сорвалась.
Часть девятая
ПРОФЕССОР
1
Профессор, рассказавший мне историю рукописи, по-видимому, уехал из Москвы: восемнадцать дней он не появлялся в скверике. Каждый день в разные часы я звонил ему по телефону, но никто не откликался.
Эти дни меня занимал вопрос: что же в конце концов стало с рукописью?
Мне даже пришла в голову мысль, не угостил ли меня милейший профессор «охотничьим» рассказом, в который он умело включил добротные исторические детали? Он довел события до высшей точки развития, но для эффектной концовки у него просто не хватило выдумки. Вот он и исчез!
Но что-то во мне восставало против такого суждения; возвышенный строй мыслей моего рассказчика, его умение разбираться в сущности общественных отношений, добывать из памяти яркие исторические факты — этих качеств было вполне достаточно, чтобы довести до конца любой исторический рассказ; значит, профессор оборвал свое повествование вовсе не потому, что не нашел для него развязки.
Чтобы подтвердить самому себе правильность моих умозаключений, я решил запросить Восточный институт: имеется ли у Аристотеля трактат о сопротивляемости сетчатки человеческого глаза и верно ли, что еще в XI веке арабский ученый эль Хасан перевел несколько глав из этого трактата? Ответ снял последние опасения… Да, Аристотель написал трактат на эту тему, арабский ученый эль Хасан в XI веке перевел две главы из этого трактата, а в 1916 году арабский же ученый Муса аль Тегерани обнародовал в Индии перевод заключительной части этого же трактата.
Ответ, таким образом, полностью реабилитировал моего профессора. Однако рассказ о рукописи был все равно лишен концовки.
И тут пришло письмо, разрешившее мои тревоги и сомнения: «Я «не в шутку занемог», — писал профессор, — но так как я не Ваш дядя и Вам не угрожает опасность «подушки поправлять, печально подносить лекарство», — это делают опытные сестры, — то приглашаю Вас просто в гости к себе, точнее — на прогулку по прекрасному саду…»
В этот же день (письмо пришло утром) я отправился в Опалиху.
Профессор за то время, что мы не видались, посвежел лицом, глаза у него помолодели; бородка была подстрижена аккуратно, а небольшие усы тщательно закручены стрелкой.
