Прибой хлестнул ее по голеням, бедрам, забрался между ног, и Линда поплыла в открытый океан, продираясь сквозь заросли бурых водорослей, раздвигая руками их длинные плети. Отсюда, издалека, ей хорошо было видно «Гнездовье кондора» на вершине утеса, жестяную крышу, как-то сердито сиявшую под лучами вечернего солнца. Она знала, что Эдмунд работает сейчас в поле и будет гонять своего осла до последнего, пока Валенсия не крикнет ему, что пора переодеваться к приходу гостей. Валенсия сидит в кухне, вышивает кофточки, которые продает потом Маргарите. Шарлотта, должно быть, спешит в «Гнездовье кондора» и вынимает из кармана свою записную книжку — тут же записывает, что пришло ей в голову. Отсюда, с воды, мир Линды выглядел совсем спокойно: три дома одиноко притулились на утесе, из трубы одного из них поднимается легкий дымок. Этот мир Линда любила больше всего, но понимала, что он ее не удержит: ей было шестнадцать лет, она всей душой верила, что сумеет прожить самостоятельно, и все не могла дождаться, когда же начнется эта замечательная жизнь.
От воды ее кожа посинела и стала совсем холодной. Линда поплыла к своему буйку, к которому привязывала ловушки для лобстеров и удочки. Она очень надеялась, что сейчас там полно трехлеток, громко шлепающих хвостами. Глубоко вдохнув, она взялась за веревку, на которой держались ловушки, и нырнула вниз, под воду Тихого океана. Настало безмолвие, густая черная ледяная вода облепила ее всю. Ловушки висели на скале, увитой огромной зеленой актинией, медленно колыхавшей своими ветвями. Самые разнообразные водоросли тихо покачивались, как будто приветливо кланялись. Чистый песок, усеянный ракушками самого разного размера и вида, мягко принял в себя ее ноги.
Линда проверила две ловушки и расстроилась — они оказались пустыми. В двух других тоже ничего не нашлось. Совсем разволновавшись, она проверила еще пару ловушек — напрасно. Всего за несколько лет океан обеднел так, что она ни за что не поверила бы, если бы не видела это сама, своими глазами; разве Линда не сказала как-то, что никому не под силу совладать с этой громадиной? В седьмой ловушке оказалось три лобстера, а в восьмой трепыхался еще один. Каждый весил фунтов по пять, а один так и вовсе был огромный — может, только чуточку меньше, чем Лотти. Линда еле запихнула его в мешок и, как раз когда загнула лобстеру хвост и затянула мешок, почувствовала, как у ее ног что-то шевелится.
Она чуть не вскрикнула.
Может, это была какая-то придонная рыба, подкаменщик или еще какая-нибудь мелочь, которую она даже не вытаскивала. Как-то раз у своих ловушек она застала осьминога, но тот, лишь завидев ее, развернулся и кинулся прочь, мелькнув в воде пурпурным лоскутом. Линда сказала себе, что, наверное, это опять он, осьминог с головой-грушей, срывает своими коричнево-зелеными щупальцами моллюсков, которые лепятся на подводных камнях. В океане это были самые большие трусы — они удирали, стоило только показаться кому-нибудь больше, чем они сами, и Линда взяла в руку мешок и стала всплывать на поверхность.
Сверху лился свет, от него вода казалась зеленой, и Линда уже видела над собой дно буйка. Совсем скоро она должна была увидеть солнечный свет, вынырнуть из воды, вдохнуть свежего воздуха, убрать с глаз запутанные волосы и поплыть к берегу — там она оденется и покажет Эдмунду огромного лобстера, — и тут, еще в глубине, с десятью футами холодной мартовской воды над собой, Линда заметила резкий силуэт синей акулы.
В длину она была футов пять, не очень большая, с боков, как два полумесяца, торчали грудные плавники. Брюхо у нее было белое, спина темно-синяя, глубоко посаженные черные глаза пристально смотрели на Линду. Сначала ей показалось, что это не акула — синие акулы никогда не подходили так близко к берегу, и Линда подумала, что это, наверное, рыба-меч, только без меча, который она где-то потеряла, а может, барракуда — такая она была длинная и узкая, — но тут она увидела раскрытую пасть, а в ней несколько рядов сточенных, но все равно страшных зубов.
Линда замерла, не выпуская из руки мешок. Непонятно было, что высматривает акула — ее или лобстеров. Непонятно, чего можно было ждать от этого темно-синего бесшумного создания, и если бы Линде не было страшно, она заметила бы совершенную, опасную красоту акулы; она почувствовала бы, как в ее голове молнией промелькнул охотничий азарт. Линда понимала, что попробует скрыться от акулы, только еще не могла сообразить, как это сделать: сдвинуться с места было никак нельзя. Вместе с акулой они тихо плавали в океане, как будто кто-то подвесил их за нити; акула шевелила плавниками, у Линды от нехватки воздуха болели легкие. Она подумала, что гости, должно быть, пришли на берег и сейчас ищут ее. Уже казалось, что акула вот-вот кинется к ней, задрав морду и распахнув пасть, вонзится острыми лезвиями зубов ей в ногу, отхватит кусок мяса. Она вскрикнет, но этот крик под водой никто не услышит, даже они с акулой, и красное облако ее крови тихо засочится в океан, пачкая его воды. А Эдмунд, когда спустится на берег и не найдет ее там, как обычно, пожмет плечами и скажет: «Ну и куда она опять делась?» Шарлотта, наверное, опишет ее смерть так: молодая девушка бесследно исчезла, словно вырванная из жизни суровой, безжалостной рукой. Линда очень надеялась, что Шарлотта увидит на берегу ее одежду и сопоставит факты; на ум пришло даже последнее предложение возможной статьи: «Так что же — Линда Стемп утонула или съедена заживо?»
Акульи глаза, размером с небольших морских ежей, блестели тусклым желатиновым блеском. Зрачков в них не было видно — только два темных, маслянистых диска шарили по тихим водам океана в поисках Линды. Девушка задыхалась в обжигающе-холодной зимней воде, совсем рядом на синей морде зияла доисторически страшная пасть, и Линде вдруг вспомнилась вся ее жизнь в «Гнездовье кондора», окруженном зарослями солнечника, всего сплошь в желтых цветах; вспомнился Дитер, который пока еще не вернулся из Европы, хотя газета, которую Маргарита вывешивала на доске объявлений, утверждала, что мир давно наступил и Вильсон лично отправился туда, чтобы навести порядок; в голову пришел недавний разговор с Валенсией, которая начала раскрывать ей самые сокровенные тайны женской жизни; она подумала об Эдмунде, о ее Зигмунде, который недавно заявил Валенсии, что больше не хочет спать в одном доме с сестрой. Вспоминались все, но больше других — брат; его лицо прямо стояло у нее перед глазами, и ей вдруг захотелось сделать, может быть, последний в жизни выбор, остаться верной одному-единственному воспоминанию, пока не стало слишком поздно. Линда выбрала Эдмунда, сказав себе мысленно: «Если уж думать о ком-то одном, пусть это будешь ты». Не забывала она и об акуле, о том, что собирается делать это создание, этот хищник, может быть самец. И только она совсем упала духом и приготовилась сдаться на милость победителя, как акула дернула хвостом, развернулась и уплыла от нее в темный мрак вод охотиться дальше.
Линда стремительно поднялась на поверхность и, вся в слезах, принялась ловить ртом воздух. Она двинулась к берегу; прямо перед ней белел парус простыни, виднелась выкопанная для костра яма, а сверху, на скале, — «Гнездовье кондора». Ей показалось, что в саду кто-то ходит, но отсюда, издалека, никого невозможно было узнать. Было видно только, что человек одет в белую рубашку; может, это был Эдмунд? Поверит ли он, когда она расскажет ему о синей акуле? Ей самой было трудно поверить, что это на самом деле было — что на нее только сейчас не мигая смотрели два круглых глаза, злее которых она еще не видела! Линда плыла и с каждым гребком чувствовала тяжесть мешка, груженного лобстерами и водой. Она еще успеет обсохнуть, застегнуть все пуговицы на платье и сбегать наверх, на кухню, за большой, глубокой кастрюлей. Она оттащит Эдмунда в сторонку, расскажет, как увидела акулью морду и спинной плавник, как перепугалась, как хотела, чтобы он узнал, что, глядя на блеск жутких зубов в темной воде, думала только о нем. В голове у нее был один Эдмунд, только Эдмунд, и больше никто, дорогой ее Эдмунд; все остальное куда-то отступило. Ей было все равно, что он на это скажет, смутится ли или даже назовет ее дурочкой, ведь то, что она собиралась сказать, было правдой, она, Линда, на самом деле видела совсем рядом с собой синюю акулу; пусть акула была совсем маленькая, но зубы у нее были такие, что по сравнению с ними капкан, который Линда ставила на пуму, казался жалкой мышеловкой. Она все-все ему расскажет, она возьмет Эдмунда за руку и признается, что было у нее в голове в самые отчаянные мгновения: она всегда помнила о нем, она была вся его, совсем вся, она горячо произнесет: «Эдмунд, ну скажи, пожалуйста, что и ты тоже мой!» Линда уже добралась до мелководья, вокруг нее плескались волны, она встала — вода была ей по пояс. Она пошла к берегу и, хотя не совсем еще отошла от страха, твердо знала, что все равно будет возвращаться в океанские воды, не важно, приплывет ли акула за ней или нет. Линде стало спокойно, даже весело, и только она поднялась из воды — совсем голая, лишь с мешком у пояса и плетями водорослей на плечах, — как увидела, что по берегу идет какой-то мужчина, за ним еще один, а сзади шагает Эдмунд.
