— На следующей неделе.
— Значит, у Фаррадеев был прощальный банкет?
— Никакой не банкет. У них был всего лишь их старый кузен.
— Ирис, тебе нравятся Фаррадеи?
— Не знаю. Не особенно — впрочем, они были с нами весьма приветливы… они были приятелями Розмари.
— Да, — сказал Антони, — они были приятелями Розмари, но как-то не представляется, что Сандра Фаррадеи могла иметь с Розмари дружеские отношения, а?
— Не представляется, — ответила Ирис. Она бросила подозрительный взгляд, но Антони продолжал невозмутимо курить.
Вдруг он сказал:
— Знаешь, что больше всего меня поражает в Фаррадеях? Именно то, что они Фаррадеи. Я их всегда так и воспринимаю — не как Стефана с Сандрой, двух людей, объединенных государственными и церковными установлениями, но как определенную двуединую общность — Фаррадеи. И это более интересно, чем ты можешь себе представить. Два человека с общей целью, общим жизненным укладом, одинаковыми надеждами, страхами, верованиями. И при этом полная несхожесть характеров. Стефан Фаррадеи, должен сказать, человек широкого кругозора, исключительно чуткий к окружающему мнению, ужасно неуверенный в себе и недостаточно смелый. Сандра, напротив, отличается средневековой узостью воззрений, фанатичной преданностью и храбростью, граничащей с безрассудством.
— Он всегда казался мне, — сказала Ирис, — довольно напыщенным и глупым.
— Он совсем не глуп. Обыкновенный несчастный карьерист.
— Несчастный?
— Большинство карьеристов несчастны. Поэтому-то они и добиваются успеха — они стараются сами себе что-то доказать и ради этого из кожи лезут вон, добиваясь признания окружающих.
— Какие у тебя странные идеи, Антони.
— Ты найдешь их совершенно справедливыми, если только в них вдумаешься. Счастливые люди — обычно неудачники, потому что они настолько довольны собой, что ни черта не добиваются. Как я. Впрочем, и они не откажутся от лакомого кусочка — опять-таки, как я.
— Ты очень о себе высокого мнения.
— Просто я дорожу моими мыслями, в то время как ты ими пренебрегаешь.
Ирис засмеялась. Настроение ее улучшилось. Исчезли тупая апатия и страх. Она посмотрела на часы.
— Пойдем к нам на чай, порадуй моих домочадцев своим милым обществом.
Антони покачал головой.
— Не сегодня. Мне пора возвращаться. Ирис резко повернулась к нему.
— Почему ты никогда не заходишь к нам? Видимо, есть какая-то причина.
Антони пожал плечами.
— Я не нравлюсь твоему шурину — он это ясно дал почувствовать.
— О, не обращай на Джорджа внимания. Зато тетушка Люцилла и я тебя приглашаем… она милая старушка… тебе понравится.
— Не сомневаюсь — и тем не менее…
— Ты приходил к нам при Розмари.
— Это, — сказал Антони, — совсем другое дело. Ирис почувствовала, будто какая-то холодная рука чуть сжала ей сердце. Она сказала:
— Почему ты оказался здесь сегодня? У тебя тут дела?
— Очень важные — это ты. Я пришел сюда, чтобы задать тебе один вопрос, Ирис.
Холодная рука исчезла. Ее сменил волнующий трепет, знакомый всем женщинам со дня сотворения мира. На лице Ирис появилось то же самое выражение наигранного недоумения, с которым ее прабабушка в свое время восклицала: «О, мистер такой-то, это так неожиданно!»
— Да? — Она обратила на Антони свой простодушный взгляд.
Он посмотрел на нее, взгляд был мрачен, почти суров.
— Ответь мне искренне, Ирис. Вот мой вопрос: ты мне веришь?
Она отшатнулась. Не такого вопроса ожидала она. Он это заметил.
— Ты ведь не думаешь, что это единственный вопрос, который я хотел тебе задать! Но это очень важно, Ирис. Для меня это важнее всего на свете. Повторяю; ты мне веришь?
Долю секунды продолжались колебания, затем она ответила, потупив глаза:
— Да.
— Тогда я пойду дальше и спрошу тебе еще кое о чем. Поедешь в Лондон и выйдешь за меня замуж, никому не рассказывая об этом?
Она обомлела.
— Но я не могу! Просто не могу.
— Не можешь выйти за меня замуж?
— Нет, не то.
— А ты любишь меня. Ведь любишь? В ушах прозвучал собственный голос:
— Да, я люблю тебя, Антони.
— Но ты не поедешь и не обвенчаешься со мной в церкви святой Эльфриды в Блумсбери, в приходе, в котором я уже несколько недель проживаю и где я, следовательно, в любое время могу получить разрешение на брак?
— Как могу я сделать подобное? Джордж будет страшно обижен, и тетя Люцилла некогда мне этого не простит. Кроме того, я еще не достигла нужного возраста. Мне только восемнадцать.
— Ты должна будешь скрыть свой возраст. Не знаю, какое наказание ожидает меня за женитьбу на несовершеннолетней без согласия ее опекуна… Кстати, кто твой опекун?
— Джордж.
— Ну что же, какому бы наказанию я ни подвергся, развести нас не смогут, и это главное.
Ирис покачала головой.
— Не могу я так поступить. Не могу быть настолько легкомысленной. Зачем? Для чего?
Антони ответил:
— Поэтому-то я и спросил тебя сперва, веришь ли ты мне. Ты можешь на меня положиться. Так будет лучше. И ни о чем не волнуйся.
Ирис несмело произнесла:
— Если бы только Джордж узнал тебя чуточку получше. Пойдем со мной. Никого не будет. Только он и тетя Люцилла.
— Ты уверена? Я думал… — Он осекся. — Когда я поднимался по холму, я увидел человека, шедшего к вам… И, забавно, я узнал его. Мне уже приходилось с ним встречаться.
— Да, разумеется… я забыла… Джордж говорил, что ожидает кого-то.
— Человека, которого я увидел, зовут Рейс, полковник Рейс.
— Весьма возможно, — согласилась Ирис. — Джордж знает некоего полковника Рейса. Он должен был с нами обедать в тот вечер, когда Розмари…
Она замолчала, голос задрожал. Антони сжал ее руку.
— Не вспоминай, дорогая. Я знаю, это чудовищно. Она покачала головой.
— Не могу забыть. Антони…
— Да?
— Тебе не приходило в голову… ты не задумывался… — Она с трудом подбирала слова. — Тебя никогда не мучила мысль… что Розмари не покончила с собой? Что, возможно, она была… убита?
— Боже, с чего это ты взяла, Ирис?
Она не ответила. Снова спросила:
— Такая мысль не приходила тебе в голову?
— Разумеется, нет. Вне сомнения, Розмари покончила с собой.
Ирис промолчала.
— Кто тебе это внушил?
Мелькнуло искушение рассказать ему поведанную Джорджем чудовищную историю, но она сдержалась. Негромко произнесла:
— Просто подумалось.
— Глупышка, выбрось все это из головы. — Он помог ей подняться, чмокнул в щеку. — Милая психопатка. Забудь Розмари. Думай только обо мне.
4
Попыхивая трубкой, полковник Рейс внимательно посмотрел на Джорджа Бартона.
Он знал Джорджа с незапамятных времен, когда тот был еще мальчиком. Дядя Бартона имел по соседству с Рейсами дачу. Между ними было почти двадцать лет разницы Рейсу — за шестьдесят. Высокий, подтянутый, с военной выправкой, загорелым лицом, густой серебристой шевелюрой и внимательными темными глазами.
Между этими двумя людьми никогда не существовало особой близости. Просто Бартон напоминал Рейсу «юного Джорджа» — был одной из тех многочисленных смутных примет, которые связывали его с молодостью.
В эту минуту Рейсу подумалось, что он не имеет ни малейшего представления, для чего же он понадобился «юному Джорджу». Во время их нечастых свиданий у них не находилось о чем поговорить. Рейс вечно сидел на чемоданах, он принадлежал к тому типу людей, которым империя обязана своим появлением, — большую часть жизни он провел за границей. Джордж был типичный горожанин. Их интересы так различались, что при встречах, обменявшись банальными замечаниями о «старых днях», оба попадали в объятия молчания, благоприятствующего долгим и тягостным размышлениям. Полковник Рейс не был хорошим собеседником и мог бы служить превосходной моделью сильного, но не словоохотливого человека, столь любимого романистами предшествующих поколений.
Молчал он и сейчас, недоумевая, с чего это «юный Джордж» так настаивал на их свидании. Подумал он и о том, что за год, прошедший после их последней встречи, Джордж как-то переменился. Рейс всегда поражался Бартону как весьма нудному существу — осторожному, практичному, лишенному воображения.
С ним, подумал он, что-то стряслось. Суетится как кошка. Уже в третий раз закуривает сигару — совсем на него непохоже.
Рейс вынул изо рта трубку.
— Итак, Джордж, что с вами стряслось?
— Вы правы, Рейс, — стряслось. Мне необходимы ваш совет и ваша помощь.
Полковник выжидающе кивнул.
— Почти год назад вы были приглашены к нам на обед в Лондоне — в «Люксембурге». В последнюю минуту вам пришлось уехать за границу.
Рейс снова кивнул.
— В Южную Африку.
— На этом обеде умерла моя жена.
Рейсу стало не по себе.
— Знаю. Читал. Не стал говорить об этом и выражать вам сочувствие, поскольку не хотел ворошить прошлое. Но я скорблю, старина, вы это знаете.
