— Ешь, ешь, — сказал старик, когда заметил, что Андреев отодвинул миску, давая знать, что наелся досыта. — Рыба — она пользительна. Ученые люди говорят — ума прибавляет.
— Тогда дураков надо рыбой только и кормить, — заметила Огнева.
— А мне што — пусть кормят. Коль дурак умным сделается, то хорошо. Вот коли наоборот…
— Что, тятя, были такие случаи?
— Знамо были. Всякие случаи были. Прихожу как-то на Сугомак, а там два субчика рыбу ловят. Главное — как. Возьмут хлебные крошки кислотой напитают — да в озеро. Рыба на хлеб кидается, а кислота-то ее губит. Рыба — кверху брюхом и всплывает. Они ее собирают. Ну и шугнул я их, едрены шишки.
Андреев вспомнил ту пору, когда сильный и молодой еще Куприянов отобрал у них дикого козла и перерезал ему финкой горло. Видимо, к старости человек забывает о своих грехах, а чужие его сильно раздражают. Конечно, те «субчики» хулиганили на озере и «шугануть» их надо было. Но когда об этом говорит Куприянов… Нехорошо на душе, по крайней мере у Андреева. Григорию Петровичу нравилось ухаживание Огневой. Возбуждало интерес присутствие Алексея Куприянова, загадочного человека. Откуда он взялся? О нем по Кыштыму самые невероятные слухи ходят, будто стал он американским шпионом. А он явился домой, считай, больше чем через четверть века, и не изгоем, не отщепенцем, а полковником, и у него орденских планок, говорят, целая куча.
— Если не секрет, — обратился к нему Андреев, — откуда?
— Абсолютно не секрет — из Москвы.
— Живете там?
— С некоторых пор.
— Ясно — вопросы больше нежелательны.
— Отчего же?
— Григорий Петрович журналист, любопытство у него профессиональное.
— Тогда понятно.
— Слышал о вас много противоречивого.
— Будто я американский шпион? — улыбнулся Алексей. — Батя рассказывал.
— Диву даюсь, — встрял в разговор старик. — Откуда что народ берет?
— Чему ты, батя, удивляешься? Ты ведь и сам не знал, где я.
— Не больно отца почитаешь, молодежь нынче пошла, хуже вчерашней.
— Не в этом дело. Не знал и всякие предположения строил.
— Знамо дело, едрены шишки.
— И другие тоже. Только на выдумку они не стеснялись. Раз после войны долго не объявлялся, значит, дело не чистое. И придумали про американского шпиона.
— Вот, пожалуйста, — повернулся Андреев к Огневой, — так рождается фольклор.
— А что? Конечно, — всерьез согласилась она. — Теперь сочинят о нем легенды. Считали шпионом, а он, оказывается, совсем другой. Обязательно что-нибудь сочинят, тем более что Алеша не очень посвящает в свои подробности. Сочинят свои.
— Когда-нибудь напишу мемуары, — улыбнулся Алексей. — Уйду на пенсию и засяду. Племяш вырастет и будет их читать.
Когда покончили с ухой, шофер ушел к машине дочитывать книгу. Огнева принялась мыть посуду. Старик Куприянов уплыл на лодке к островку рыбачить. Алексей снял майку, сел на камень, подставив спину солнцу. Голову прикрыл шляпой. Андреев примостился рядом с Алексеем. Ему хорошо была видна Огнева. Она сбросила туфли, зашла в воду, чуть приподняв платье. Посуду опустила в воду. Вымытые миски складывала на берегу на мохнатое полотенце. У гривы камыша то и дело помахивал удочками старик — он умел ловить рыбу в любое время.
— Вы не обиделись, что мы вас сюда привезли? — опросил Алексей.
— Что вы!
— Мне Аленка о вас говорила. Изо всех ребят нашего класса я лучше запомнил вас. Может, потому, что мы часто враждовали с вами?
— Возможно.
— Приятель ваш, с которым вы как-то изрядно меня поколотили, где?
— Погиб на фронте.
— Много наших не вернулось?
— Много.
— Вы где воевали?
— Везде понемногу.
— Про меня не спрашиваете?
— Неудобно. Видимо, не на все вопросы сможете ответить.
— А вы спрашивайте. Вопрос, на который трудно ответить, можно и замолчать, без обиды, конечно.
— Какая тут может быть обида!
— Я воевал там, за линией фронта.
— Переживали, когда возвращались в Кыштым?
— Еще бы! Завернул в Свердловск, надеялся встретиться с братом, но он укатил в Сочи. Сел в поезд и не верю — неужели скоро буду в Кыштыме? До Кувалжихи крепился. А после ослаб. Стою у окна и реву, ей-богу. Ехала со мной молодая пара, прячу от них глаза. Слышу, она шепчет: «Витя, гляди, человек плачет, горе у него». А он говорит: «Давай, Светка, выйдем, неудобно».
Да-а… — Куприянов помолчал, взвешивая на ладони камушек. — Это было счастьем, возвращение в мир детства. Двадцать семь лет не вычеркнешь, они что-нибудь да значат. И знаете, меня одолевало такое чувство, будто я все таким же юным возвращаюсь, каким был раньше.
— Я пять лет не был дома, — сказал Григорий Петрович, — и то плакал, когда возвращался. А тут двадцать семь!
— Аленке исполнилось восемь лет, когда я уехал, она училась в первом классе. Отец выглядел молодо и крепко. Он у меня вообще-то со странностями. Жил боком, людей сторонился. Но как бы там ни было, а отец. Первую, самую красивую ночь у костра на берегу озера я прокоротал все-таки с ним. Это незабываемо!
— Конечно, — задумчиво согласился Андреев.
— Хожу по Кыштыму — он вроде изменился и не изменился. Наверняка похорошел.
— К нам надолго?
— Да, наверно, до конца лета. Попрошу Аленку подыскать мне старушку, чтоб не скушно было, — улыбнулся Куприянов.
— И подыщу, а что?
— А семья?
Куприянов ответил не сразу. Поднял камушек и бросил его в воду. Круги медленно расходились вширь и таяли.
— Семьи у меня нет. Так уж случилось. Слишком долго прожил на чужбине, хотя, конечно, это не отговорка. Многое зависело и от меня самого. Теперь, по-моему, жениться поздно.
— Ох уж мне эти мудрецы! — воскликнула Огнева. — Видный, красивый — и в старики!
— Но седой, Аленка!
— Нынче мода на седину.
— Грозится женить вот…
— Женю, не беспокойся. Поедем в Свердловск, найду тебе раскрасавицу. Поискала бы и здесь, но тут у меня мало знакомых.
— Хочу еще в Свердловск съездить, Василия повидать. Может, сам прикатит, коль узнает.
— Васютка потолстел, очки в роговой отраве, вид профессорский.
— Удивительно, но я никак не могу привыкнуть к Аленке. Она в моем представлении все еще ребенок, а эта, — он кивнул на сестру, — какая-то другая женщина.
Брат и сестра сговорились купаться. Андреев отказался. Алексей кинулся в воду первым. Огнева осталась в купальнике. Тело налитое, красивое. Сняла очки, осторожно положила их на платье и оглянулась на Андреева. Глаза ее строго щурились. Огнева помахала ему рукой и сказала:
— Зря не купаетесь, много теряете, — и бросилась в воду, подняв ворох брызг.
Андреев лежал на спине. Небо уходило вглубь прозрачной голубизной. Его необъятность чувствовалась физически. Необъятность, немыслимость расстояний.
Огнева плескалась возле берега, звала Андреева, но он выдержал характер.
Вернулись в Кыштым вечером. Андреев попросил высадить его возле центральной автобусной остановки. Тепло попрощался с Куприяновыми и шел домой медленно, с тревожно-радостным настроением. Интересна была встреча с Алексеем Куприяновым, многое в нем всколыхнула. Приятно было побыть рядом с Огневой. Он с поразительной четкостью мог восстановить ее улыбку, выражение глаз, жесты, интонацию голоса.
Отъезд
Утром, проснувшись, Григорий Петрович несколько минут лежал без движения. Обратил внимание на тишину. Каждое утро привык вставать от крика горлана-петуха. Сегодня же белый забияка безмолвствовал. Неужели мать осуществила угрозу и крикун попал в суп? И беспричинно стало жаль петуха. Представил себе его немигающий внимательный круглый глаз и красный жирный гребень, уверенность, с какой тот держался.
Вскочив с кровати, Григорий Петрович распахнул окно и увидел — мать на завалинке чистит окуней. Кот сидел возле ее ног и, сердито ворча, ел рыбьи потроха.
— Хочу пирог с рыбой испечь, — оказала мать, когда он выглянул в окно. — Коля Глазок вчера привез, на Травакуле нарыбачил.
— А где же петух?
— Я его в сарайку закрыла. Базластый такой и тебе спать не дает.
— Понятно, — улыбнулся Григорий Петрович. — Я уж думал, что ты ему секир башка сделала.
— Пусть до осени погуляет. Эта в очках-то, которая вчерась за тобой приезжала, кто же будет?
— Куприянова.
— Разведенка? Я ведь ее девушкой знавала. Старый старится, а молодой растет. Старикам и на покой пора.
— Еще поживете. Туда торопиться не надо.
— Не надо, — согласилась мать, — только двум-то жизням все одно не бывать. Каждому отмерено свое. И старика видел?
— Видел. К ним Алексей приехал.
— Ишь ты! — не то удивленно, не то недоверчиво покачала головой мать. — Выпустить петуха-то?
