две группы, они попытались взять нас в кольцо. В этот момент открыли огонь наши товарищи. Уже у самой кромки леса пуля догнала меня. Сгоряча, не чувствуя боли, я сумел пробежать метров пятьдесят и упал, сраженный второй пулей. Признаюсь, поначалу посчитал тебя полицаем…
Наутро послышался скрип колес. К стожкам приближалась подвода. Наблюдая из своего укрытия, как мужчина лет пятидесяти набирает сено, мы размышляли, как себя вести. «Рискни, - сказал Костя. - Может быть, он наш человек и поможет нам. Но обо мне не говори!» Увидев меня, мужчина удивился. Я сбивчиво рассказал, что по поручению деда шел к его родственнику-леснику попросить немножко сала. Случайно оказался под обстрелом. Ранен. И боюсь попасться на глаза немцам, которые могут принять меня за партизана. Попросил: «Помогите известить деда!» «А как зовут твоего деда?» - спросил мужчина. Я назвал. Хуторянин хитро улыбнулся. «Я знаю твоего деда. Лесник никакой вам не родственник. Он русский и поселился здесь перед самой войной. Вчера его расстреляли вместе со всей семьей». Сказав это, мужчина хлестнул коня кнутом и уехал, никак не отреагировав на мою просьбу.
Мы с Костей гадали, чего можно ожидать от незнакомца, уходить отсюда обессиленные были не в состоянии. Увидели, что телега хуторянина снова приближается к стожкам. Подъехав к нашему укрытию, мужчина передал крынку молока и увесистую краюху хлеба. Предупредил: «Сидите здесь тихо, как мыши, и ждите меня!» Прошло еще несколько часов. Мы съели весь хлеб, выпили молоко. Косте становилось все хуже, его мучил кашель. Наконец, возле хутора, за которым мы могли наблюдать из своего укрытия, остановились две подводы. Одна из них через несколько минут направилась в нашу сторону. Еще издали я узнал своего деда.
Нас с Костей уложили в телегу, сверху укрыли сеном. Ехали долго. Уже в ночи сделали остановку. Дед куда-то отлучился и вернулся с мужиком лет сорока. Назвал его Стефаном и сказал, что дальше мы поедем с ним.
На рассвете подъехали к какому-то поселку. Чуть в стороне от него располагалась усадьба, окруженная вековыми липами. Нас сняли с телеги, отнесли в баню. Вскоре появился фельдшер, обработал наши раны, сделал хорошие перевязки. Стефану сказал, что Косте нужна операция.
Следующей ночью снова отправились в путь. Двое суток добирались до партизанского аэродрома, еще двое - ждали прилета самолета. Всех раненых, в том числе и нас, доставили на «Большую Землю». Здесь нас с Костей разлучили. Я оказался в госпитале в городе Ступино. Рана зажила быстро. После выписки меня определили в маршевую роту и отправили на фронт…»
***
Я пересказал историю умирающего восемнадцатилетнего паренька о двух красноармейцах Андрее и Константине, в память о нем, для того, чтобы подчеркнуть: когда враг пришел на нашу землю, эти молодые люди не задумывались о собственном благополучии, без колебаний ушли защищать Родину. И таких, как они, было подавляющее большинство. Благодаря им мы не превратились в рабов, живем в свободной стране и должны быть достойными их.
***
…Через двое суток, с пересадками, проведя немало времени в ожидании поезда на промежуточных станциях, полуголодный, я прибыл в Москву. Добравшись до Белорусского вокзала, оформил проездной билет на утренний поезд на Минск.
«ВЕРНУЛСЯ Я НА РОДИНУ…»
Инструктор Минского горкома партии
Почти сутки, всю дорогу из Москвы в Минск я не спал. За окном поезда медленно проплывали едва угадываемые в темноте полустанки. Большинство из них были разрушены во время бомбардировок и артобстрелов. На месте многих деревень виднелись лишь пожарища да обгоревшие комины, сиротливо выглядывавшие из-за дичающих без людей садов. Торчащие из-под снега останки разбитых автомашин, покореженные орудия напоминали о том, что еще совсем недавно здесь проходили ожесточенные бои.
В то, что война откатилась далеко на запад, верилось с трудом. Кажется, еще вчера враг стоял под Москвой, и все помыслы были обращены лишь на то, как выстоять. А сегодня на большей части территории страны уже совершенно иные заботы: как накормить и расселить возвращающихся в родные места беженцев, запустить заводы и фабрики, провести сев, наладить выпечку хлеба, организовать медицинское обслуживание, возобновить занятия в школах… Подумалось: «Скоро всем этим придется заниматься и мне». От продолжения службы в тыловых частях армии, что позволяла мне вторая группа инвалидности, решил отказаться.
Чем ближе к Минску, тем тревожнее становилось на душе. Слышал о том, что город сильно разрушен. Говорили даже, что, возможно, его придется строить на совершенно новом месте. И это казалось кощунством, равным предательству. Вспомнились предвоенные поездки в столицу…
Впервые в Минске я побывал в июле 1935 года, работая помощником машиниста, и видел его, можно сказать, только из будки паровоза. В распоряжении было всего два с половиной часа. Успел осмотреть вокзал и Привокзальную площадь. Обратил внимание, что на фронтоне построенного в конце XIX века здания название станции было на четырех языках: белорусском, русском, польском и еврейском. Это к сведению тех, кто любит злословить по поводу национальной политики СССР.
В последующих многократных поездках познакомился с городом поближе. В моем представлении он должен был состоять из огромных зданий, а сплошь и рядом стояли одноэтажные деревянные хаты. Двух- и трехэтажные кирпичные дома преобладали лишь в центре, несколько новостроек здесь имели даже по четыре этажа. Улицы Маркса, Ленина, Энгельса, Янки Купалы были вымощены булыжником, и только улица Советская - частично каменной плиткой. А чуть свернешь в сторону - вместо твердого дорожного покрытия обычный грунт, превращающийся весной и осенью в непролазную грязь. На эту неприглядную черту довоенного Минска указывал еще поэт Владимир Маяковский. В 1920-е годы он бывал здесь неоднократно и в своих очерках об Америке, рассказывая о бедных еврейских, негритянских, итальянских кварталах Нью-Йорка, не преминул заметить: «Грязь почище минской. В Минске очень грязно».
Наибольшее впечатление в конце 1930-х годов произвел на меня величественный, еще укрытый строительными лесами Дом правительства.
В мае 1940 года, получив краткосрочный отпуск в армии, я приехал в Минск навестить мать, которая в тяжелом состоянии лежала в больнице. И не узнал город. Он весь был в новостройках. На опушке Антоновского леса возводились корпуса авиационного завода, на Могилевском шоссе заканчивалось строительство авторемонтного завода. Рядом с фабрикой «Коммунарка» выросла ТЭЦ-2, у самой реки Свислочь - небольшой спиртзавод. Подросли на один этаж дома на Привокзальной площади, а саму ее одели в асфальт.
Сев на вокзале в трамвай, я проехал к больнице по улицам Ленинградской, Володарского, Интернациональной, через площадь Свободы, по улицам Бакунина и Горького.
Мать оказалась в тяжелом состоянии; врачи считали,
