Солдаты расселись на обочине. Каждый глядел на полковника, на старшего батальонного комиссара внимательными глазами, с какой-то надеждой, с готовностью делать все, что они прикажут. А Рябов и Маслюков смотрели вдоль дороги, по которой, вздымая пыль, шел танк Т-34.
Когда танк подъехал ближе, все обратили внимание на его изуродованную пушку, обилие вмятин на броне. Танк тащил на буксире огромнейший автоприцеп, битком набитый ранеными солдатами и командирами, женщинами и ребятишками. Рябов решительно махнул рукой, машина остановилась. Мотор ее заглох, из люков высунулись головы танкистов.
— Подойдите сюда, — приказал им полковник.
Танкисты, заметив на петлицах начальства шпалы, поспешно вылезли из машины, подошли и отдали честь. Один из них оказался младшим лейтенантом.
Женщины и раненые смотрели из прицепа настороженно, боясь, что начальство прикажет им высадиться.
— Куда следуете, товарищ младший лейтенант? — спросил Рябов.
— До первой станции, где смогу сдать своих пассажиров, — улыбаясь, ответил танкист.
— Гитлеровцы машину покорежили?
— Так точно. Но мы им тоже накорежили.
— Где дрались?
— Под Гродно.
— Какова там обстановка?
— Атакуют. Фашисты город забрали. Наш танковый полк понес большие потери, но сейчас держит оборону — отход пехоты прикрывает. Много немецких танков сожгли.
Полковник Рябов многозначительно посмотрел на сидевших красноармейцев.
— Один наш броневик даже самолет сбил, — продолжал рассказывать младший лейтенант. — Пикировал бомбардировщик на него, а командир орудия не растерялся и пушку — под наивысший угол. Как ахнул, так самолет в щепки.
— А как пехота дерется? — спросил Маслюков.
— Да, да, расскажите, как пехота дерется и почему это так много людей сборные пункты ищут? — поддержал комдив, указывая рукой на сгрудившихся на дороге красноармейцев.
— Ничего здесь непонятного нет, товарищ полковник. Фашистов много, а нас мало. Самолетов и танков у них больше. Наступают они по всем дорогам, а у нас сил нет обороняться везде. Так и оказываются немцы в нашем тылу. А то еще обманом берут.
— Но все же, говорите, наши не бегут? — спросил Маслюков.
— Всяко бывает. В окружении дерутся до последнего патрона. Потом вырываются. А собраться после этого уж трудно, особенно если ночью пробивают кольцо. Вот и ищут сборный пункт. Да вы лучше вон с капитаном поговорите. — И младший лейтенант кивнул головой в сторону автоприцепа.
Полковник Рябов взялся руками за борт запыленного кузова и взобрался на колесо. Капитан, смежив вздрагивающие веки, лежал среди густо сидевших людей; его перебинтованная голова покоилась на коленях молодой женщины с большими испуганными глазами. Под расстегнутой гимнастеркой капитана тоже виднелись бинты с ржавыми следами крови.
Рябов некоторое время молча смотрел в посеревшее, небритое, с заострившимися чертами лицо раненого, потом участливо спросил:
— Говорить можете?
Капитан медленно открыл глаза, тяжело вздохнул, и все услышали его хриплый, негодующий голос:
— Говорить?.. Кричать нужно, а не говорить! — В воспаленных глазах раненого сверкнули злые огоньки. — Вдалбливать всем в головы, чтобы никогда не выветрился из памяти урок, который фашисты нам дали!.. Да, да! Позабыли мы, что среди волков живем! Вот и учат нас уму-разуму — пулями, бомбами учат!
Было похоже, что этот израненный человек обезумел от физических страданий и всего того, что он видел.
— Успокойтесь, капитан. Толком расскажите, — тихо, но твердо промолвил Рябов.
Капитан подобрал под себя руки и с трудом приподнялся.
— А что рассказывать?.. Напали, а мы не готовы… Думаете, только в беспечности дело? Черт его знает в чем! В субботу еще командиры в отпуск уезжали, на воскресенье смотр боевой техники затеяли. И никто не догадывался, что фашисты уже пушки на нас навели, диверсантов в наши тылы забросили… А мы… мы… — В переполненном душевной болью голосе капитана послышались слезы. — Разве такая нужна готовность, когда змея рядом?! Нужно было дневать и ночевать на огневых позициях, летчикам из самолетов не вылазить. А мы… И вот народ гибнет, часть техники бросили. Ведь из моих пушек фашистские танки насквозь можно пробивать!.. Эх!.. Капитан крепко зажмурился, и по его темным щекам скатились две прозрачные капли.
Всхлипнула и молодая женщина, поддерживавшая голову капитана, потом истерично закричала:
— Кого ж проклинать?! Кто виноват, что там дети и женщины под бомбами?..
— Фашистов проклинать, — хмуро бросил Рябов, слезая с колеса на землю.
— Их бить нужно, как собак бешеных! — Женщина уставила на комдива гневные глаза. — А с вас, с начальства, спросить нужно…
Рябов и Маслюков возвращались в лес молчаливые, задумчивые. Старший батальонный комиссар рвал колоски ржи, рассматривал их, бросал и снова рвал. Наконец не выдержал и заговорил:
— Хоть и не виноваты мы с тобой, Андрей Петрович, а все же стыдно перед людьми.
— А перед собой? — Рябов даже остановился. — От себя, от совести своей никуда не уйдешь. Вот разумом понимаю: фашисты тайно подготовились, сосредоточили силы и в один миг бросились на нас. А сердце еще и другое знает. Можно было встретить их не так. Надо было знать, что готовится нападение, заранее вывезти из опасной зоны женщин и детишек, по возможности войска подтянуть.
— Слова все это! — с раздражением заметил Маслюков. — Правильные слова, но неуместные сейчас. Факт совершился, фашисты наступают, сил у нас пока мало, и нужно действовать. Ты мне, Андрей Петрович, лучше скажи свое мнение о бойцах, которые бредут по дорогам, сборные пункты ищут.
— Солдаты как солдаты. Напуганные только, подавленные.
— И я так думаю. Бойцы они необстрелянные, неопытные, ошарашенные таким поворотом событий. Может, у некоторых в трудную минуту не нашлось хорошего командира. А многие действительно попали в кольцо и, вырвавшись, не могут найти пристанища.
— Не собираешься ли ты приютить их, комиссар? — спросил Рябов.
— А что? Это даже необходимо. Ведь в сторону фронта, несомненно, идут войска. Представь себе настроение красноармейцев из свежих подразделений, которые видят на дорогах бегущих солдат и только слышат от них: «Разбили, окружили, уничтожили…»
Комдив слушал внимательно и сосредоточенно думал. Потом усмехнулся какой-то своей мысли и достал портсигар:
— Закурим.
Когда задымились папиросы, Рябов продолжал разговор:
— Что, если из людей, задержанных на дорогах, отобрать обученных солдат, проверить их и усилить наши пулеметные и минометные подразделения?.. А остальных — в стрелковые роты.
— Конечно, стоит. — Маслюков в знак одобрения кивнул своей крупной головой. — Воевать же придется, и фашисты не спросят, молодая мы дивизия или нет.
— Ближе к делу, — прервал его полковник, — поручаю это мероприятие политработникам.
— Есть, товарищ комдив!
К вечеру на опушке леса было собрано около двухсот красноармейцев и сержантов, задержанных на дороге. Их разделили на взводы, составили списки, в красноармейской книжке каждого сделали запись о причислении к войсковой части. Комдив решил пока держать этих людей ближе к штабу, чтобы лучше проверить их, выяснить военную подготовку, а затем влить в полки.
Ночь была неспокойной. На северной опушке леса, где в окопах отдыхали задержанные на дороге солдаты, не стихала ружейная стрельба. Началось со случайных выстрелов, которые всех насторожили. Потом пролетел самолет, и из-за дороги кто-то начал бросать в направлении отдыхающих войск ракеты. В сторону ракетчика пустили добрую сотню пуль. Словом, ночь показала, что собранное на дороге пополнение нервничает.
Утром выяснилось: несколько человек убежали, а двух нашли застреленными. Одного, который выстрелил в своего, красноармейцы поймали. Документы его оказались в порядке, в красноармейской книжке — вчерашняя приписка к части. На допросе выяснилось, что он — переодетый фашистский агент.
Задержали и одного сбежавшего ночью.
— Почему дезертировал? — спросил его старший батальонный комиссар Маслюков.
— Я не дезертировал, а ушел, — ответил солдат, прямо посмотрев ему в лицо.
Маслюков достал папироску, закурил и глубоко затянулся. Его задумчивый, спокойный взгляд как бы пронизывал душу солдата и читал, что там делается.
— Ну, расскажи, почему ты ушел? Почему изменил Родине?
Красноармеец поднял потемневшие глаза, губы его задергались.
— Не плакать! — сурово приказал Маслюков.
Пересилив спазму, сдавившую горло, солдат быстро, боясь, что разрыдается, начал говорить:
— Товарищ старший батальонный комиссар, я не изменял Родине. Я хочу воевать по-настоящему. А тут не поймешь, где война. Фронта никакого нету. Фашистов в любом месте жди.
