— Эти?.. Не имеет значения, — сухо ответил Маслюков, скользнув взглядом по номерному знаку ближайшей машины и убедившись, что она не принадлежит к дивизии.
— Имеет значение, — многозначительно ухмыльнулся полковник и начал рыться в нагрудном кармане своей гимнастерки. — А во-вторых, я уполномочен штабом армии. Вот документы.
В это время откуда-то из-за машины вынырнул высокий, тонкий, как жердь, младший лейтенант и, подбежав к полковнику, бойко отрапортовал:
— Товарищ полковник, ваше приказание выполнено. Раненые красноармейцы и семьи начсостава эвакуированы в Минск.
Появление адъютанта полковника стерло зародившиеся вначале сомнения. Однако Маслюков взял протянутые ему документы. Документы были в порядке.
— По ма-ши-на-а-м! — зычно и протяжно скомандовал полковник.
Из кюветов, из-под машин начали вылезать солдаты и поспешно карабкаться в кузова, гремя винтовками, противогазами, котелками. То там, то здесь — в кювете или под колесами грузовиков — оставались уснувшие. Их тормошили, расталкивали, сдобряя толчки шутками:
— Подвинься, чего разлегся!
— Приехали, вставай!
— Не храпи, дьявол, немца накличешь!..
Было заметно, что все подбодрены решительной командой и уверенным голосом полковника, который между тем продолжал распоряжаться:
— Интервал триста метров, по одной машине, первая машина — вперед!
К удивлению Маслюкова, Маринина, Лоба, в первых машинах оказались люди, в кабинах сидели шоферы. Где же они были раньше?
Один за другим уходили в ночь грузовики. Колонну больше не обстреливали. Уехала пятая машина. Полковник и командиры, прибывшие с ним, строго следили, чтобы преждевременно не тронулся с места ни один грузовик.
Вдруг впереди затрещали выстрелы, раздались вопли, вспыхнул свет фар. Яркая полоса света вырвала из темноты бегущих людей.
Грянул пушечный выстрел, свет потух, и вместо него костром загорелась машина.
Снова онемело, застыло все в колонне. Тысячи глаз напряженно устремились вперед, на пылающий грузовик.
— Отставить заводить моторы! — скомандовал с металлом в голосе старший батальонный комиссар Маслюков. — Снять пулеметы! Окопаться…
Команду эту передавали от машины к машине. Услышав ее, полковник забеспокоился:
— Кто приказал?! Очередная машина, вперед!
Но водители видели пылающий впереди костер. Боясь, что их машины может постигнуть такая же участь, и получив приказ «своего» комиссара, они решили уйти от глаз крикливого незнакомого полковника. Кабины грузовиков опустели.
Из темноты к колонне приближалась человеческая фигура. Через минуту перед Маслюковым, Марининым, Лобом и другими собравшимися в голову колонны командирами и политработниками стоял окровавленный красноармеец. Из рассеченной осколком головы хлестала кровь.
Пока бойца перевязывали, он хриплым, простуженным голосом рассказывал о случившемся:
— …В первых четырех машинах были фашисты. У танков своих остановились, гады! А когда мы подъехали, вскочили на подножки нашей машины, наставили автоматы, кинжалы и шипят: «Ни звука, слезайте, оружие оставляйте в кузове». Готовились, гадюки, следующую машину встречать. А наш шофер молодец: как дал газ — и в сторону. Мы стрелять начали. Тогда танк, который стоит посреди дороги, выстрелил из пушки. Многих побило, а машина горит…
— А что на это скажет полковник? — недобро спросил Маслюков, оглядываясь вокруг.
Но… полковник со своей свитой куда-то исчез. Командиры недоуменно и встревоженно переглянулись. Маслюков приказал:
— Всем разойтись по колонне. Проверить готовность пулеметов. Занять круговую оборону… Кто знает артиллерию?
Отозвался Маринин, который перед тем, как попасть в военно-политическое училище, был курсантом полковой артиллерийской школы.
— Сколько орудий в колонне?
— Видел четыре пушки. Может, в хвосте еще есть, — ответил Петр.
— Проверь и прикажи приготовиться на случай нападения танков. Через полчаса собраться у моей машины.
18
Зримая, непосредственно ощутимая опасность не так страшна, как неизвестная. Только не допустить паники в минуту, когда враг — вот он, вот!.. Не допустить, чтобы кто-нибудь побежал от колонны, остановить первого же, бросившего вопль малодушия. Солдаты должны чувствовать, что не каждый из них сам по себе, а что есть железная, направляющая рука, есть командиры, которые знают, как нужно поступить даже в такой трудной, страшной своей непонятностью ситуации.
И паники не допустили. Вовремя, без истерики поданная команда, приказание, близость командиров сделали свое дело. Колонна начала готовиться к обороне. Надо было переждать ночь.
К тому же это — пятые сутки войны. Бомбежки и обстрелы, слухи о прорывах и окружениях, немецкие диверсанты и ракетчики уже были не в диковинку.
Командиры, политработники, интенданты разошлись по колонне.
Петр нашел машины, буксировавшие пушки. Из кабины одного грузовика вышел младший лейтенант и представился:
— Младший лейтенант Павленко. Временно командую второй батареей семьсот пятьдесят четвертого полка!
Маринин сообщил ему, что прислан старшим в колонне начальником, и приказал собрать командиров орудийных расчетов. Через несколько минут артиллеристы узнали, что ожидается нападение немецких танков.
Младший лейтенант Павленко взял инициативу в свои руки. Он указал сержантам места огневых позиций, решив поставить две пушки впереди колонны, а две — справа. Слева же колонну защищали лес и болото…
Вскоре все разосланные Маслюковым по колонне опять собрались у «эмки» начальника политотдела. Отошли на обочину дороги и улеглись на траве. Начали докладывать Маслюкову о проделанном. Младший политрук Полищук Сергей Иванович, помощник начальника политотдела по работе с комсомольцами, белозубый, чернобровый красавец, рассказал, что люди, пришедшие с полковником — отличить их легко по автоматам и брезентовым ремням на гимнастерках, — заглядывают в кузова машин, распространяют панические слухи. Полищук подозревает, что все они переодетые фашисты, бывшие белогвардейцы и сейчас присматриваются к нашему оружию, оценивают наши силы…
У пушки, которую недалеко окапывали артиллеристы, послышался шум.
— Поставь орудие на левую сторону! — требовал чей-то голос.
— Зачем? По воробьям стрелять? — Это возражал сержант, командир орудия. — Со стороны леса танки не подойдут, товарищ младший лейтенант.
— Не рассуждать! От имени полковника из штаба армии приказываю: сейчас же перетащить орудие на левую сторону! Я адъютант полковника!
Младший политрук Лоб торопливо поднялся и побежал к орудию.
— Ты кто такой? — грозно спросил он и, не дожидаясь ответа, твердо приказал: — Руки вверх! Брось автомат!
Младший лейтенант испуганно вытаращил глаза, скосил их на поднятый пистолет. Вдруг он шарахнулся в сторону, и железная дробь автоматной очереди разбудила задремавшую колонну.
Крутнулась земля под ногами Лоба, стала дыбом вместе с колонной, с мечущимися рядом людьми и тупо ударила по голове…
А младший лейтенант продолжал стрелять. Веером разлетались стремительные светлячки трассирующих пуль, кусали борта машин, секли стекла кабин, уносились в звездную глубину неба.
Лежал на обочине дороги и бился головой о пересохшую землю младший политрук Лоб. Бросились в кювет, в траву все, кто был рядом. А «адъютант» «полковника» все стрелял и быстро пятился в поле, надеясь растаять в предрассветных сумерках. Вот он уже минул огневую позицию орудия…
Сержант, ловкий и крепкий парень, улучив момент, когда «адъютант» повернулся к нему боком, подхватился на ноги и со всего размаху ударил его прикладом винтовки по голове. Автомат захлебнулся…
К месту схватки подбежали Маринин, Маслюков, бойцы…
Маринин дрожащими руками расстегнул набухшую от крови гимнастерку Лоба, а тот в беспамятстве захлебывался в собственной крови, легшей темной дорожкой между уголком рта и подбородком.
— Не надо, товарищи… Не поможет… — вдруг прошептал он. — Жене… Ане передайте в Полоцк, пусть сына назовет Гришей… Бейте фашистов… Отомстите…
Его мокрые, в запекшейся крови губы еще что-то шептали, но разобрать слов уже было нельзя. Лоб раз-другой вдохнул воздух, и глаза его покрылись смертной мутью, застыли, а голова безвольно свалилась набок[2].
Молча стояли вокруг товарищи, потрясенные этой неожиданной, нелепой смертью. Не было больше беспокойного, горячего парня Гриши Лоба — хорошего товарища, настоящего коммуниста…
Подошли к убитому «адъютанту». Сержант уже успел расстегнуть его гимнастерку.
— Полюбуйтесь, — встретил он подошедших горькими словами, полюбуйтесь на этого «адъютанта».
