— Весь день я не мог найти себе места. Надеялся, у нее хватит ума не появляться в штабе, ведь я был обязан сообщить в гестапо о своих догадках. Представьте мое изумление, когда ровно в половине шестого эта фанатичка явилась в штаб и начала мыть полы. Меня в дрожь бросило, я закрылся в своей комнате. Решил подождать, пока она не покинет школу. Наш штаб располагался в школе, господин провидец. Там еще географические карты висели, как у нас в гимназии – Африка, Антарктида, Южная Америка. Они существуют на свете или это выдумки большевиков?
— Существуют.
— Я запретил себе иметь с этой сумасшедшей что‑либо общее. Не тут‑то было. Она сама постучала в мою дверь. Я сдуру открыл. Спрашивает: «Не хотите ли, господин обер–гренадер, проводить меня?» Я покорно согласился – хорошо.
– Und es geschieht* (сноска: и так бывает.) – согласился я.
…Та же комната, тот же стол, на столе теплится малый огарок свечи. Солдат выкладывает из походной сумки продукты на стол. Достал свечи, однако женщина сразу спрятала их в комод. Свечи у партизан были на вес золота. От еды не отказалась и когда поели, призналась.
— Я не могу оставить вас у себя, господин обер–гренадер.
Солдат кивнул.
— И выгнать не можешь?
Кивнула женщина..
— Приказ начальства?
Она не ответила.
— Что же нам делать? – спросил солдат.
Она пожала плечами.
Солдат задал вопрос.
— Я тебе не нравлюсь?
— Нет.
— У тебя есть муж, жених?
— Нет.
— Тогда это неизбежно. Тогда необходимо выполнить приказ руководства.
Она заплакала.
– …Вот такая у нас вышла любовь, господин провидец! Ей нельзя было без любовника из немцев, но и становиться немецкой подстилкой тоже невмоготу. Меня она выбрала как наименее отвратительный из самых отвратительных вариантов. В этом она призналась утром, когда в коридоре затопал местный полицай, дядя Вася. Он как всегда загодя спешил на службу.
Я обнял Татьяну, поцеловал в сахарные уста, она обмякла. Я в который раз овладел ею и она сладко застонала.
Я понял – моя песенка спета. Передо мной открывалась новая жизнь. Ничего, господин провидец, что я сентиментален? Вообще, русские женщины странные существа. Когда через неделю я спросил ее, испытывает ли она что‑нибудь, она призналась.
— Я думала, будет хуже.
— Противней?
Она покраснела и кивнула.
— А сейчас?
Татьяна покраснела еще сильнее.
« Она ни о чем не просила меня. Я первым предложил подсказывать, где и в какой деревне будут проводиться карательные акции».
Я закурил. Предложил Густаву, он отказался.
Пока курил, прикидывал – не врет. Говорит не задумываясь. Сведения проверяемы, это хорошая примета. Мозги прозрачные, душа болит. Можно докладывать – сомнения Лубянки не имеют оснований. На этом можно было бы поставить точку, но парня понесло.
— Через пару месяцев такой жизни меня взяли, – заявил он.
Я замер.
Крайзе уточнил
— Взяли в партизаны.
Я выронил папиросу, поднял ее. Пришлось потушить, а жаль, хорошие папиросы мне недешево доставались.
— За это время я несколько раз предупреждал Таню о намечаемых карательных акциях. В начале марта она пригласила меня на «свадьбу» своей подруги. В гости мы отправились вдвоем с Куртом. Дом оказался на самой окраине, как здесь говорят, «на отшибе»,.
Русские быстро споили Курта. Его уложили в дальней комнате, и через несколько минут в избу зашли два вооруженных господина. Я даже не успел схватиться за пистолет – сосед, пожилой дядька в красноармейской форме без знаков различия, перехватил мою руку.
— Ничего страшного, Густав. Давай выйдем.
Меня отвели в соседнюю комнату, где состоялась короткая воспитательная беседа.
Разговор мы вели один на один. Дядька назвался «батей». Судя по поведению и умению выстраивать вербовочную беседу, готов поклясться, этот комиссар был в высоких чинах.
Купил он меня сразу и на элементарную подставу.
— Мы давно приглядываемся в тебе, Густав. С того самого дня, как ты принял участие в карательной акции в Купятичах.
Я пожал плечами.
— Как вы узнали?! Там свидетелей не оставляли.
— Паренек выжил, лет пятнадцати. Один из всей деревни. Малые детишки глупые, вылезли из подвала, а он сумел сдержаться. Старался не смотреть на сельсовет… Он сообщил, что ты не принимал участие. Что тебя вырвало… Как, впрочем, всякого нормального человека.
Что я мог ответить? Одним махом неторопливый, грузноватый русский комиссар разрушил все мои прежние мечты, уничтожил прошлое, лишил будущего, потому что, по его словам, ГФП* (сноска: тайная полевая полиция) или гестапо рано или поздно докопается, кто извещал партизан о предстоящих карательных акциях. С этим трудно было спорить.
— Что будет с Татьяной?
— А что с ней будет? Она будет работать, как работала. Она дала присягу. Мы, конечно, не оставим ее в беде, но на войне всякое может случиться. Давай‑ка лучше обрисуем твое будущее…
Так я изменил фюреру, господин провидец.
Меня заколбасило, проснулось бессознательное, интимное, пронзительное.
Зачем это признание?.. Крайзе уже сделал выбор… значит, сомнения остались… нет, что‑то не так… Остался страх!.. Он нуждается в утешении… ему позарез необходимо, чтобы кто‑то одобрил его решение. Одобрил свой… нет–нет… одобрил на родном языке.
На немецком!!!
Что могло быть сильнее слов?
Гипноз?.. Внушительные… прошу прощения… внушательные способности?
Глупости!! Сильнее слов нет ничего…
– Es ist nicht Verrat, Gustav, – вслух выговорил я. – Weil man einen Mann zu halten verwaltet. Erliegen Sie nicht den Schmeicheleien und Appelle, die Trommeln. Diejenigen, die sich selbst als den Führer beschrieben, einmal war auch ein Mann, ein tapferer Soldat, ein tüchtiger Künstler, aber er lehnte alle, dass es ein Mensch war. Er bildete sich so etwas wie der mächtige und grausame «Über‑ismus» und dieser Verrat kann nicht in jedem Fall befreit. Damit sollten wir kämpfen… (сноска: Это не измена, Густав, потому что ты сумел сохранить в себе человека. Не поддался на уговоры, призывы, барабанный бой. Тот, который назвал себя фюрером, когда‑то тоже был человеком, храбрым солдатом, способным художником, но он отказался от всего, что в нем было человеческого. Он вообразил себя чем‑то сродни могущественному и жестокому «über–изму», а это предательство нельзя прощать ни в коем случае. С этим надо бороться)
— Так‑то оно так…
— Да не «так‑то», а так, Густав!
Глава 7
Из воспоминаний Н. М. Трущева:
« …полученные из других источников, казалось бы, напрочь исключали возможную принадлежности Крайзе к германским спецслужбам.
Вопрос – сообщать ли фрау Марте, какой у нее одаренный племянник? – в руководстве даже не рассматривался. То‑то удивилась бы хозяйка пансиона, когда ее постоялец, обер–лейтенант вермахта, барон и миллионер, передал бы ей привет от перешедшего к красным племянника.
Другая проблема волновала руководство – дележка Крайзе. Вслух об этом никто не заикался, борьба велась хоть и яростно, но подспудно, под ковром, с упором на «наибольшую эффективность». Во многом причиной этой склоки было право «первой ночи», которым обладал Федотов в отношение обер–гренадера. Ни партизаны, ни примкнувший к ним Судоплатов не могли стерпеть такое посягательство на их права, однако причастность, пусть и косвенная, к порученной Близнецам операции, обозначенной в архивах как «Бабушкины сказки», не позволяла им открыто броситься в бой».
«Чтобы были более понятны причины этого решения, а также расстановка сил в разделенных на ту пору наркоматах НКВД и НКГБ, приведу короткий разговор, случившийся между мной и Берией.
Однажды, докладывая наркому о «близнецах», я, перечисляя принятые решения, добавил, что по другим «несущественным» вопросам мною принято такие‑то и такие‑то решения.
Берия выслушал меня и, указав на громадную стопку дел, лежавших у него на столе, спросил.
— Видишь, сколко дел, Трющев?
— Так точно.
— А в секретариате во много раз болше. И по каждому из них я могу принят любое решение. Могу наградить, могу казнить, могу перебросить в другое место. Но ест несколко дел, в которых каждую мелочь я должен согласовыват там… – он кивком указал на потолок. – Их немного. Твое дело относится именно к этой категории. Так что давай не будем делить твои вопросы на существенные и несущественные».
