Спокойствие
Валентина пришла к Марусе и попросила померить ей давление. Маруся спала после обеда — был выходной день. На улице весна дурачилась вовсю — отряхивала лопнувшие сережки у тополей, все прохожие обчихались.
— Нормальное у тебя давление. Нижний показатель немного выше нормы. В общем — нормальное.
— Видишь, какая я спокойная, — бесцветным голосом заметила Валентина. — И разговариваю внятно. А то дело доходило до смешного — не могла двигать губами, язык отнимался. Я решила серьезно заняться своим здоровьем.
— И как ты им занялась? — Маруся пошла в кухню ставить чайник.
— Тренирую нервную систему. Теперь меня очень трудно вывести из себя. Даже давление редко повышается. Лучше всего у меня получается с начальником. Как бы он теперь ни изгалялся, у меня только сочувствия прибавляется, а расстройства — никакого.
— И что же ты для себя изобрела успокаивающего? — лениво поинтересовалась Маруся, сдерживая зевоту.
— Я представляю его в гробу.
— Что?…
— Лежит, тихий такой, серьезный, одинокий. Жалко.
— Что случилось? — замерла Маруся у открытой дверцы холодильника. — Сегодня выходной, тебя начальник на работу требует?
— Нет. Сегодня Антоша пропал. Давно не терялся, а сегодня куда-то делся.
— А что ему Лерка на ночь читает? — озаботилась Маруся.
— Я посмотрела. Сказки Гофмана она ему читает. «Крошку Цахеса».
— Про что это? — Маруся подошла, нащупала запястье у Валентины и замерла, отсчитывая пульс.
— Это про уродливого ребенка. Который придумал, как сделать, чтобы его все любили. Не надо трогать мой пульс, все нормально. Антоша уже нашелся.
— Вот и отлично, — выдохнула Маруся и закрыла дверцу холодильника.
— На крыше, — уточнила Валентина.
— Как это? — села Маруся. — Там?… — она показала пальцем вверх.
— Да. На крыше двенадцатиэтажного дома. Стоял на самом краю. Зачем залез, знаешь? На небо посмотреть.
— Я думаю, Лерка здесь ни при чем, — покачала головой Маруся. — Крошка Цахес… Лера приходила ко мне на работу. Попросила показать ей рентгеновские снимки Антоши.
— Надеюсь, ты указала ей на дверь? — лениво поинтересовалась Валентина.
— Нет. Мы поговорили.
— А как вы назвали это? — наклонилась Валентина над подругой и уставилась глазами куда-то в пустоту. Марусе не удалось поймать ее взгляд. Валентина смотрела поверх ее головы в такую даль, куда Маруся побоялась бы даже мельком глянуть.
— Как вы назвали эти наросты на лопатках Антоши, которые своими окончаниями опускаются на ребра? — безжалостно продолжила Валентина.
— Крылья, — прошептала Маруся. — Мы только не определили точно, к какому классу они больше относятся, то есть… птица или летучая мышь… — Маруся взяла лицо Валентины в ладони и нашарила наконец ее глаза своими. — Она не могла ничего сказать мальчику, клянусь!
— Птица или летучая мышь? Оригинально… А ты говоришь — ни при чем. — Валентина освободилась, выпрямилась. Огляделась и с подозрительным интересом уставилась на Марусю. — Я что приходила-то… Ты мне давление не измеришь?
Похищение
Антоша Капустин пропал в дни новогодних каникул 2002 года. Так получилось, что родители Капустины уехали на три дня в Петербург, и Маруся поселилась на эти дни в их квартире. У Антоши были проблемы с письмом — научившись к четырем годам под руководством Леры выводить печатные буквы, он отказывался в школе переходить к прописным. Уже почти год отказывался. Маруся решила в эти три дня потренироваться с Антошей в чистописании. Но получалась странная вещь — стоило им сесть рядышком, как глаза Антоши лишались всякого проблеска мысли и начинали плыть в безволии, он не отвечал на вопросы и иногда даже заваливался на колени Маруси в полусне. Лера в эти моменты начинала нервничать с необъяснимым и потому совершенно бессмысленным напряжением едва сдерживаемой истерики. Маруся махнула рукой на чистописание и то и дело отправляла детей гулять на улицу, а сама устраивалась в диванных подушках с книжкой и коробкой конфет — она взяла отгулы.
К вечеру второго дня позвонила Элиза и сказала, что она с билетами в Кремль ждет детей на представление в пять вечера. Антоша обрадовался, а Лера скривилась: она была на кремлевской елке однажды и, кроме подарка, унесла с собой шум почти неуправляемой в огромном пространстве напуганной толпы детишек и запах раздавленных мандаринов — неправильный запах, непраздничный, потому что без хвойного привкуса — огромная елка в центре зала совершенно не пахла. Но Антоша обхватил ее руками и прижался (он не любил уговаривать, предпочитал жесты и взгляды огромных темных глаз просительной интонации голоса), и Лера поцеловала его в макушку, соглашаясь.
Маруся не верила, что ей не нужно вставать с дивана и ехать.
— Лежи! Тебя все равно внутрь не пустят. Туда взрослых не пускают даже по билетам, — уверяла Лера. — Будешь топтаться два часа на морозе.
— Все время держи его за руку, — наставляла Маруся, отталкивая от двери обрадовавшегося Артиста, — там будет тысячи три детей, смотри не выпусти его руку.
На елке Лера выиграла в викторину «от 10 до 12» роликовые коньки. Антоша даже побледнел, когда увидел эту роскошь, Лера испугалась, что он упадет в обморок, и тут же, в зале, надела ему ролики поверх ботинок. После этого мальчик потерял к елке всякий интерес. Они ускользнули от потных ладошек грандиозного хоровода, и, пока искали нужное отделение гардероба, пока стояли в очереди, Антоша выделывал на роликах разные фигуры, чем ужасно злил студентов-надсмотрщиков.
На улицу он тоже выкатился. Празднично украшенная площадь со своей елкой, конфетти на брусчатке, нетрезвые мужчины и женщины с залитыми праздником глазами — отражение иллюминаций. И небольшой рогатый олень, запряженный в открытую повозку, украшенную фонариками. В повозке кувыркалась и волтузила друг друга парочка карликов в шапочках с бубенцами, а на козлах сидела женщина в блестящих одеждах и высоком головном уборе. Ее наклеенные ресницы были присыпаны блестками, синяя помада на губах тоже блестела, то, что Лера сначала приняла за корону, оказалось высоким двурогим головным убором с полумесяцем над лбом. С рогов спускалась блестящая ткань, концы ее были прицеплены к манжетам рукавов, поэтому, когда женщина поднимала руку, казалось, за ее спиной шевелится подсвеченная фонариками метель. Олень флегматично цокал копытцами, медленно таща повозку. Женщина с надменностью королевы осматривалась вокруг одними глазами, не поворачивая головы. Антоша подъехал на роликах рассмотреть визжащих и хихикающих карликов, взялся за край повозки, катясь по брусчатке, и тут один карлик что-то показал ему, отчего мальчик радостно вскрикнул. В этот момент Леру толкнули, и она выронила большую пластмассовую матрешку с конфетами.
— Я опустила глаза только на секундочку, когда поднимала подарок, — скажет потом Лера.
За эту секунду олень прибавил ходу, и повозка непостижимым образом оказалась на изрядном расстоянии. Лера побежала за ней, стараясь рассмотреть, что там пытается отнять у карлика Антоша, и тут женщина на козлах повернулась и посмотрела прямо на девочку. И тогда Лера испугалась. Она с разбегу налетела на милиционера и начала кричать, чтобы он остановил оленя. Милиционер взял под козырек, посвистел в свисток и дал девочке вертушку на палочке. Повозка уже выезжала из Боровицких ворот. Лера бросила вертушку и побежала за ней. Она бежала и бежала, не понимая, почему не может догнать повозку, по Ветошному переулку, бежала, моля, чтобы брат обернулся и поискал ее глазами. Он не поворачивался и не отпускал края повозки. Странная апатия вдруг сковала ее, не давая двигаться ногам. Настолько нереальной была эта картина — повозка, женщина с хлыстом, карлики, радостный мальчик, уцепившийся за повозку сзади, — и настолько реальной!.. Перед новогодними праздниками Лера начала читать брату сказки Андерсена. То, что она видела, было совершенно невозможным, а значит, нереальным. А сказка Андерсена сделалась буднично унылой. Цок-цок-цок-цок… — поворот в Рыбный переулок — и все! — нет повозки.
И сделалось так тихо и пусто, что Лера боялась пошевелиться. Она прислушалась. Потом принюхалась. И пошла на запах. Это был совершенно незнакомый запах, может быть, оленя. Повозка стояла в Рыбном переулке. Олень стоял не двигаясь, как изваяние. Лера подошла ближе и поняла, что запах исходил не от оленя. Обошла его сбоку, провела руками по сиденью на козлах. Пахло духами и кожей. Духи — приторные, с навязчивым ароматом. Похожим… похожим на запах гниющего ананаса. Она ступала осторожно, хотя уже увидела, что повозка пуста. Когда Лера хотела приподнять меховое покрывало, устилавшее повозку, оно зашевелилось, и запах, странный, резкий запах стал нестерпимым. Ужас покрыл пупырышками все тело девочки, она присела и осторожно, чтобы не шуметь, поставила на асфальт пластмассовых матрешек. Под мехом кто-то копошился, издавая странные нечеловеческие звуки. В переулке — ни души. Лера стояла и дрожала, уговаривая себя приподнять покрывало и — одновременно — ни в коем случае этого не делать. Наконец, захватив в ладонь, сколько получилось, меха, она потянула его к себе. И сразу же другой конец накидки дернулся, из-под него выскочил кто-то страшный, с черным волосатым лицом, и, крича, бросился на девочку. Это существо почти допрыгнуло к ней, но вдруг свалилось навзничь с жалобным вскриком, и Лера в полном ступоре несколько секунд рассматривала задравшиеся вверх его ноги в кроссовках и коричневые волосатые ладони, скребущие мех. Потом она закрыла нос шарфом.
