— Благодарю вас за откровенность, — сказал Поль. — Я сам прямодушен и люблю иметь дело с людьми столь же прямодушными. Вы, доктор Франклин, человек глубокой честности и мудрости, и поэтому вы прямодушны.
Ученый тихо улыбнулся, но в уголках его рта притаилось насмешливое недоверие.
— Ну, а не обсудить ли нам теперь наш с вами замысел несколько изменить устройство военных кораблей? — сказал доктор, меняя тему разговора. — Если бы он удался, мы сослужили бы хорошую службу новорожденному флоту Америки. Со времени нашей последней беседы, капитан, я в свободные минуты хорошенько надо всем этим поразмыслил и начал строить небольшую модель, которую сейчас вам покажу. В механике каждую новую идею следует елико возможно быстрее облекать плотью. Ибо материальные тела легче поддаются улучшениям, нежели идеи.
С этими словами он извлек из ящика комода небольшую корзину, содержавшую какой-то непонятный деревянный каркас и несколько планок и чурок. На первый взгляд она напоминала те корзины, в которых хранятся поломанные детские игрушки.
— Ну-ка взгляните сюда, капитан. Правда, модель еще только начата, но и этого достаточно, чтобы показать, насколько неосуществима по крайней мере одна из ваших идей.
Поль приготовился выслушать мнение мудреца со всем вниманием и почтением, а Израиль, сгорая от любопытства, испытывал невероятную гордость оттого, что оказался свидетелем совещания двух таких людей, да к тому же совещания, которое могло даже повлиять на столь величественное дело, как обретение свободы целой нацией.
— Если, — продолжал доктор, взяв две планки и прилаживая их вдоль верхнего края своего сооружения, — если, желая более надежно укрыть свою команду во время боя, вы поставите фальшборт, как намеревались — вот так и так, — то из-за веса потребных для этого бревен центр тяжести корабля переместится. Он у вас окажется слишком высоко.
— Можно будет соответственно увеличить балласт в трюме, — ответил Поль.
— Тогда осадка корабля окажется чрезмерно большой. Теперь еще об одном: чтобы дать во время сражения выход пороховому дыму, особенно густому на нижних палубах, вы задумали сделать новые люки. Но они не помогут. Однако посмотрите сюда: я придумал особые вентиляционные трубы — они пройдут через корпус вот так. — Ученый пояснил свою мысль с помощью нескольких больших булавок. — Ток воздуха будет поступать вот отсюда и выходить вот здесь. Что скажете? Ну, а теперь о самом главном: быстроходность, малый ветровой снос и малая осадка. Вот взгляните-ка на этот киль. Я вырезал его только вчера вечером, перед самым отходом ко сну. Заметьте, как…
Но в этот решительный момент раздался стук в дверь, и служанка доложила, что доктора Франклина спрашивают два господина, которые уже идут через двор.
— Герцог Шартрский[52] и граф д'Эстен![53] — сказал посланник. — Они намеревались побывать у меня вчера вечером, но не пришли. Этот визит, капитан, косвенно касается и вас. Граф через герцога сообщил королю план тайной экспедиции, замысел которой принадлежит вам. Приходите завтра пораньше, и я сообщу вам о результатах нашей беседы.
Смуглые пальцы Поля извлекли из кармана часы — маленькие, усыпанные драгоценностями дамские часики.
— Время такое позднее, что мне лучше переночевать тут, — сказал он. — Найдется ли для меня комната?
— Поспешите! — распорядился доктор. — Им незачем сейчас видеть вас у меня. Наш друг будет рад оказать вам гостеприимство. Израиль, быстрее проводите капитана к себе.
Дверь комнаты Израиля закрылась за ними почти в тот же миг, когда дверь доктора Франклина закрылась за герцогом и графом. Мы оставим этих последних обсуждать хитроумные планы своевременной помощи делу Америки и сокрушения морской мощи Англии, а сами проведем ночь с Полем Джонсом и Израилем в соседней комнате.
Глава XI
БЕССОННАЯ НОЧЬ ПОЛЯ ДЖОНСА
— «Бог помогает тому, кто сам себе помогает». Метко сказано. Жизнь давно меня этому научила. Но впервые вижу, чтобы об этом говорилось. Что это за памфлет? «Бедный Ричард». Вот как!
Войдя в комнату Израиля, капитан Поль направился к столу и, увидев раскрытую книгу, взял ее в руки, после чего взгляд его немедленно упал на строку, отмеченную ранее нашим искателем приключений.
— Удивительный старичок этот Бедный Ричард, — ответил Израиль, услышав слова капитана.
— Как будто, как будто, — откликнулся Поль Джонс, пробегая глазами страницу. — Гм… А Бедный Ричард пишет то же, что доктор Франклин говорит.
— Он ведь все это и написал.
— Неужто? Очень хорошо. Так-так. Узнаю нашего мудреца в каждом слове. Куплю-ка я себе эту книжку и буду носить ее вместо амулета. Ну, а теперь поговорим о том, как нам разместиться. Я не собираюсь лишать тебя твоей постели, любезный. Располагайся на кровати, а я подремлю вот в этом кресле. Что может быть приятнее сна на салинге!
— А почему бы нам не лечь вместе? — спросил Израиль. — Кровать-то широкая. Или вы брезгуете спать рядом с такими, как я, капитан?
— Когда я в первый раз плавал матросом и мы шли из Уайтхейвена в Норвегию, — ответил Поль невозмутимо, — я делил койку с чистокровным негром. На каждую койку нам выдавалось по белому шерстяному одеялу. И каждый раз, когда я ложился, оказывалось, что в белую шерсть въелось еще несколько его черных волос. К концу плаванья одеяло стало сивым, как голова старика. И значит, я не ложусь потому, что не хочу, а не из брезгливости, мой милый. Ну-ка, укладывайся побыстрей. А лампа пусть горит, я за ней присмотрю. Ложись, ложись.
Подчинившись этой просьбе, более похожей на приказ, Израиль тем не менее еще долго не мог сомкнуть глаз, потому что напротив него в кресле сидел, не раздеваясь, этот непонятный смуглый человек, в котором пылал неуемный дух яростной предприимчивости. Израиля томил такой неясный страх, словно он, отходя ко сну, не только не загасил огня в очаге, но наоборот, подбросил в него охапку сухих сосновых сучьев, стреляющих во все стороны угольками.
Однако природная деликатность в конце концов побудила его хотя бы притвориться спящим; и Поль Джонс тотчас отложил «Бедного Ричарда», встал с кресла, снял сапоги и начал быстро, но бесшумно расхаживать в одних чулках по обширной комнате, погрузившись в чисто индейскую задумчивость. Израиль украдкой поглядывал на него из-под одеяла, пораженный новой переменой в его внешности теперь, когда Поль думал, что за ним никто не наблюдает. Сурово нахмуренный лоб выражал бешеную решимость преследовать заветную цель до самых острий вражеских штыков и грозных жерл вражеских пушек. Правая рука в кружевной манжете упиралась в бок, словно стискивая рукоятку кортика. Он шел через комнату, как на штурм крепости. Дом был погружен в полуночную тишину, и только из-за стены доносился невнятный шум оживленного спора. Затем, проходя мимо большого зеркала над камином, Поль вдруг заметил свое отражение. Он остановился и принялся мрачно его разглядывать — и к варварской гордости, написанной на его лице, примешалась доля тщеславного самодовольства. Однако возобладала первая. Через несколько секунд Поль со странной улыбкой поднял правую руку, закатал рукав и застыл в этой позе, не спуская глаз со своего отражения. С кровати Израиль не мог рассмотреть ту сторону руки, которая была повернута к зеркалу, однако ее отражение было ему видно, и он с изумлением обнаружил в этой резной золоченой раме, что по всей руке Поля с внутренней стороны до самого закатанного рукава тянутся странные, таинственные узоры татуировки. Они нисколько не походили на прихотливые якоря, сердца и канаты, которые иногда любят выкалывать моряки. Такую татуировку можно видеть только на коже настоящих дикарей — темно-синюю, удивительно четкую, необыкновенно сложную, кабалистическую. Израиль вспомнил, что во время одного из первых его плаваний ему довелось увидеть нечто подобное на руке новозеландского воина, с которым он встретился, когда тот возвращался с поля боя в родную деревню. И он пришел к заключению, что Поль Джонс в юности тоже плавал по Южным морям и, очевидно, решил испробовать на себе искусство какого-то языческого художника.
Опустив наконец расшитый рукав кафтана, Поль с иронией посмотрел на пальцы своей татуированной руки, вновь полуприкрытые кружевной манжетой и унизанные парижскими кольцами. После этого он опять принялся расхаживать по комнате, но его походка изменилась — он словно подкрадывался к засаде, а на его холодном белом лбу, который благодаря широкополой шляпе и в тропиках сохранил свой природный цвет и теперь венчал это смуглое лицо подобно снегам, венчающим Анды, лежал отблеск еще не изведанных глубин этой страстной натуры и скрытых сил, обещавших исполнение еще не рожденных дерзких замыслов.
