«А ты не так уж глуп, — думала Мадленка, с нескрываемым удовольствием слушая рассуждения епископа. — Вот именно, откуда у меня взялось четыре сестры, когда их пять? И откуда ей знать, что за вещи были при мне, если убийцы разъехались, бросив повозки на дороге, и она их в глаза не видела? Да, теперь все сходится. Нищий не лгал. Ограбление было просто для отвода глаз».
— Преподобный отец, — прервал его Август, — мы не выслушали еще одного свидетеля.
Флориан слегка нахмурился, но тотчас же согнал с чела проступившую на нем досаду. — Да? Кто же это?
— Вон тот юноша. Михал из Кракова. — И, выступив вперед, Август указал на Мадленку.
Глава одиннадцатая,
в которой князя Августа выводят на чистую воду
Глаза всех присутствующих обратились на диковинно одетого юношу с морковными кудрями, и Мадленке, столь неожиданно оказавшейся в центре всеобщего внимания, стало, мягко говоря, малость неуютно. Она застенчиво кашлянула, сняла шапку и поклонилась так низко, как только умела.
— Он сказал, что ему известно нечто о том, что произошло на твоих землях, — донес подлый Август, Брови князя Доминика взметнулись вверх.
— Что ж, юноша, говори. Как тебя зовут?
— Михал, ваша милость.
Вблизи князь гляделся еще краше, чем издали, и на мгновение Мадленка даже ощутила легкий укол ревности. Э-эх, и повезло же покойной жене князя Доминика! Не в том смысле, конечно, что покойная, а в том, что была его женой. Такое счастье выпадает далеко не каждой женщине, ох, не каждой! Вот ее, Мадленку, и вовсе хотели упрятать в монастырь, за птицами приглядывать. Тоже мне, нашли занятие для благородной панны.
— Говори, — велел князь, удивленный странным молчанием рыжего отрока.
Мадленка опомнилась.
— Наверное, ваша милость, я не скажу вам ничего особенного, — Мадленка замялась. — Это не о том, о чем вы думаете. Не о нападении на мать-настоятельницу, упокой господь ее душу, — Мадленка набожно перекрестилась.
— Аминь, — счел нужным вставить епископ Флориан.
— По дороге сюда, — сказала Мадленка, — я видел отряд крестоносцев.
На лице Флориана изобразилось величайшее замешательство. Мадленка же подняла голову и впилась глазами в Августа.
— О, ваша княжеская милость, это был особенный отряд. Они все лежали на дороге мертвые.
Август дернулся, сглотнул слюну и багрово покраснел. «Выдал себя, негодник», — злорадно подумала Мадленка.
Кто-то из вельмож тяжело вздохнул. Мадленка поймала взгляд одной из дам — спокойный и сосредоточенный, ждущий продолжения.
— Я подумал, — спокойно продолжала Мадленка, — что, раз это произошло на вашей земле, князю следует знать об этом, и поспешил сюда. Я не очень много жил на этом свете, но мне хорошо известно, что крестоносцы не из тех людей, что прощают оскорбления. — «И благодеяния тоже», — подумалось ей.
— Это был совсем небольшой отряд, человек восемь-десять, и я не знаю, что им могло понадобиться в этих краях. Я набрел на них по дороге сюда. У них особое знамя — голубое с черным крестом их ордена и изображением солнца. — Теперь Август был бел как полотно. Мадленка развела руками и невинно улыбнулась. — Я совсем не умею рассказывать, милостивые господа. Если вам угодно что-то знать, спрашивайте меня. Я даже не знаю, не зря ли я отнимаю ваше драгоценное время. Я…
— Крест и солнце, — пробормотал епископ. -Господи боже, это комтур фон Мейссен!
— Этот бешеный? — изумился князь Доминик. — Тот, что разорил Белый замок?
— О боже, боже, — повторил епископ. — О, боже! Крестоносцы любят его, они никогда нам не простят его гибели.
— Про него ходит недобрая слава, — с мрачной усмешкой заметил вельможа в жупане. — Говорят, будто сама смерть его боится. Он мертв? Ты и впрямь видел его мертвым? Это очень важно, юноша.
Мадленка съежилась. Сказать: «Нет, я залепил ему раны и впридачу помог сесть в седло», она не могла. Но, в конце концов, вряд ли рыцарь дотянул до Торна, так что ответ «конечно, умер» в данных обстоятельствах вполне уместен. Только надо быть осторожной, а то как бы не попасться на вранье, как эта глупая самозванка. А ну как Августу точно известно, что Боэмунд фон Мейссен живехонек? Мадленка вспомнила бледность рыцаря, пот, катившийся градом по его лицу. «Да нет… он уже мертв. Три раны, две колотые и одна от стрелы…»
— Я не знаю, как он выглядит, — пробормотала Мадленка.
Князь Доминик взглянул на вельмож, которые смущенно потупились. Похоже, никто из них не имел случая взглянуть фон Мейссену в лицо и остаться в живых после этой встречи. Василиск, настоящий василиск, хоть и синеглазый. Забавно, но Мадленка поймала себя на том, что улыбается.
— Он носит темные доспехи с изображением солнца, — нерешительно сказал кто-то из панов — молодой человек с длинным лошадиным лицом и безвольной линией рта. — Ездит на вороном коне, насколько мне известно.
— А-а, — протянула Мадленка, — тогда он точно мертв. Конь еще лежал с перебитым хребтом, и я добил его.
Вельможи заговорили разом.
— Не может быть.
— Надо же!
— Он же неуязвим, я знаю. Он заговорен!
— Однако же умер, как видите.
Тихо! — крикнул князь Доминик. — Но он точно был мертв? Ты уверен в этом, юноша? Иногда раненый кажется мертвым или нарочно притворяется.
— Да как ему притворяться! — фыркнула Мадленка. — Если это тот рыцарь в темных доспехах, у него из бока торчала стрела и вороны уже ему глаза выклевали. Я еще у него кинжал позаимствовал.
Князь властно протянул руку.
— Покажи!
— Это — мое, — проворчала Мадленка упрямо.
— Дай его мне, юноша.
Мадленка, глядя исподлобья, достала из-за отворота куртки мизерикордию и положила ее на ладонь князю. На мгновение она коснулась прохладных пальцев Доминика, и ее вдруг пробила дрожь, но скорее приятная. Это было совсем непонятно, и Мадленка решила, что ей все равно нечего бояться, а раз так, то и дрожать не стоит. Доминик внимательно осмотрел клинок, протянул его Августу — тот не взял. Вельможи придвинулись к трону, чтобы взглянуть на трофей, и даже дамы, до того державшиеся в некотором отдалении, подошли ближе.
— Да, это наверняка его, — заявил тот, что в жупане. — Ей-богу, по такому случаю я напьюсь.
— И я тоже! — подхватил его сосед.
Клинок переходил из рук в руки. Дамы ахали, а одна, скудоумная, даже попробовала сталь пальцем и порезалась, после чего немедленно упала в обморок.
— Панна Анджелика! — метнулся к ней Август. — Вам дурно?
Все-таки на нем лица не было, когда он слушал Мадленку. Она опустила глаза и закусила губу.
— Я могу забрать нож? — сухо спросил лже-Михал у князя.
Князь Доминик метнул на нее быстрый взгляд.
— Можешь, — подтвердил он. — Только это не нож, а мизерикордия. Им врагам глотки режут, чтобы не мучились.
— Я запомню, — вежливо сказала Мадленка и поклонилась в пояс.
Она уже собралась спрятать мизерикордию, когда к ней подскочил тот самый, с длинным лицом, что описал ей доспехи крестоносца.
— Слушай, юноша, — заговорил он, волнуясь. — Сколько ты хочешь за этот нож? Я богат, я хорошо за него заплачу.
— Нисколько, — сказала Мадленка, недоуменно пожимая плечами. — Он не продается.
— Десять золотых флоринов! — крикнул пан. — А? Мадленка поглядела на него укоризненно.
— Говорят тебе, пан, не продается.
— Двадцать флоринов! Тридцать! Хорошо, пятьдесят. Пятьдесят, и кончено. По рукам, да?
Длиннолицый прямо трясся от возбуждения. Мадленке даже стало жаль его.
— Эк тебя лихоманка-то схватила, — сказала она, прицокнув языком. — Да на что тебе этот нож? Я им, слава богу, никого резать не собираюсь.
— Двух моих братьев, — зашептал шляхтич, окончательно потерявший голову, — двух братьев моих окаянный Мейссен этим кинжалом порешил. Как они сошлись с ним в битве, так и разошлись. У них, у братьев моих, мечи были, а у Мейссена меч сломался. Так что ты думаешь — он мизерикордию с боку хвать и на них кинулся. Убил, обоих убил, и броня не помогла. Зверь он, а не человек, и сердце у него было звериное, а я этот ножик хочу перед глазами всегда иметь, чтобы помнить, что и на него нашлась божественная управа. Слава богу, слава святым, он умер. Да будет благословен тот, кто поразил этого треклятого рыцаря!
Шляхтич закрыл лицо руками и разрыдался. Мадленке стало неловко. Она подняла голову и увидела Августа.
— Это я, — молвил он спокойно.
— Что? — живо спросил епископ, оборачиваясь к нему. — Что ты сказал?
— Это я убил его, — повторил Август. — Я сделал это.
Глава двенадцатая,
в которой появляется невиданный зверек
Все заговорили разом, и, как всегда бывает в подобных случаях, возникла полная неразбериха. Епископ Флориан издавал бессвязные восклицания; князь требовал объяснений; восторг, недоумение, изумление выражались в речах шляхтичей, а тот, что торговал только что у Мадленки мизерикордию, в порыве благодарности бросился перед юным воителем на колени и стал целовать его руки, орошая их слезами.
