Один из корейцев спустился в кубрик и вынес оттуда свежую поглаженную рубашку. Достал нож и стал резать ее на довольно широкие полосы, готовил повязки на глаза. Когда они уже ничего не могли увидеть, американцев загнали в форпик — тесную кладовую в самом носу, где хранилась краска, капроновые концы, плетеные кранцы и прочее шкиперское имущество. Спускаясь вниз по трапу, баталер подслушал чей-то шепот, что их личные дела в корабельной канцелярии не уничтожены. Поэтому они не будут уничтожены сразу. Сначала, наверное, будут допрашивать… Всех заставили сесть на настил, здесь было немного теплее, чем на верхней палубе.
— Между прочим, парни, именно в эту минуту нас всех грабят, — заметил кто-то в темноте, — копаются в наших рундуках. Ну-ка, признавайтесь, у кого там припрятан «Плейбой». Представляю, как они сейчас хихикают и исходят слюной над веселыми картинками!
Но шутку никто не поддержал, все пребывали в шоке.
Впервые за 160 лет на палубу американского военного корабля ступил неприятель! Может быть, самым разумным для Ллойда Бучера было последовать примеру каперанга русского императорского флота Руднева — открыв кингстоны, затопить «Пуэбло», как в свое время в тех же водах пустили ко дну крейсер «Варяг»? В зимнем море немалый риск высаживаться в шлюпку, да еще с ранеными, да еще под обстрелом. К тому же мест на всех не хватило бы. На «Пуэбло» остался единственный мотобот, и тот скорее рабочий-разъездной, чем спасательный. Он способен принять максимум сорок человек. В прежнем грузовом качестве корабля посадочных мест с лихвой хватало на весь экипаж. После модернизации число моряков на борту удвоилось. Но о надежных спасательных средствах почему-то не подумали. Для второй шлюпки места на палубе надстройки вполне достаточно, что очевидно — достаточно посмотреть на фотографии «Пуэбло». Имелись, разумеется, спасательные плоты, жилеты, но трудно надеяться выжить в феврале при температуре забортной воды +4 градуса по Цельсию. В общем, никто не призывал открыть кингстоны в машинном отделении и покинуть судно. Кто знает, а вдруг корейцы, озлобленные неудачей, просто выкосили бы пулеметами нежелательных свидетелей. Бучер приказал прекратить уничтожение документов, когда увидел, что на одном из корейских катеров открыли крышку торпедного аппарата…
«Одна из причин, — вспоминал член экипажа «Пуэбло», — благодаря которой наши высокие военные чины заставили нас страдать, состояла в том, что американских моряков совершенно не информировали о противнике. Через всю службу мы пронесли представление о каком-то абстрактном враге без лица и имени — “они”. Враги на генетическом уровне. Мы не имели никакого представления, кто эти люди, как они настроены к нам и Америке вообще. Увы, в Корее нас ожидал вовсе не вагон первого класса, “добро пожаловать”! Их ответом было — убирайтесь! Впоследствии я понял, что у вонсанцев имелся опыт общения с американским военным персоналом. Несколько наших боевых кораблей обстреливали гавань 16-дюймовыми снарядами, чтобы сдержать наступающие войска китайцев и дать возможность эвакуироваться американской морской пехоте. Похоже, до сих пор корейцы остались серьезно накалены теми воспоминаниями».
Перед высадкой на берег каждому американцу поменяли глазную повязку на более плотную, брезентовую. Потом им связали руки за спиной тонким тросом, найденным в подшкиперской кладовой «Пуэбло». Корейцы вязали моряков очень туго, надеясь больше сэкономить блестящего капронового шкертика, которого они, похоже, никогда прежде не видели. Параллельно процессу вязки корейские офицеры били моряков по головам рукоятками пистолетов и обрезками металлических труб, пытаясь дознаться, какое еще оружие есть на корабле.
Фактически на берегу их провели сквозь строй. По мере того как пленников по одному выводили на свет, собравшаяся на причале толпа остервенелым ревом встречала каждoгo следующего американца. Прибытие взятого на абордаж вражеского корабля, похоже, было неожиданным, иначе толпа «встречающих» успела бы запастись более существенными орудиями для «приветствия». Гражданским корейцам достались только узкие деревянные планки, разбросанные на причале. Но и этого оказалось достаточно, чтобы американцы в короткое время оказались буквально исполосованы ударами. «Мои ноги и ляжки больше не были частью моего тела, — вспоминал Стю Рассел, — они стали частью механической системы, которая мне больше не подчинялась». Сквозь непонятные словесные угрозы толпы иногда прорывались выкрики на ломаном английском: «Смерть проклятым американским мерзавцам!» Пленники с ужасом осознали, что именно эти люди вешали в Вонсане их соотечественников, при отступлении отставших от экспедиционного корпуса — во время срочной эвакуации перед атакой китайцев на русских танках с корейскими иероглифами на башнях….
На темноволосых и смуглых моряков латиноамериканского происхождения с кулаками набросились солдаты: они решили, что перед ними их южные капиталистические соплеменники. «Латинос» с трудом спаслись от линчевания.
Наконец, пленных, как сельдей в бочку, натолкали в какой-то «вэн» (судя по воспоминаниям американцев, фургон УАЗ советского производства) и повезли. Водитель не отвечал на реплики и смех сидящей рядом с ним женщины-офицера и только сплевывал на американцев табак из сигареты без фильтра. По звуку колокола и свисту паровоза моряки поняли, что их доставили на вокзал. Здесь тоже бесновалась орущая толпа, но корейцы вели себя поспокойней, чем на причале: даже сквозь повязки на глазах ощущались вспышки блицев работающих фотокорреспондентов. Когда корейские журналисты закончили съемку, избиение пленников вспыхнуло с новой силой, но конвойные солдаты начали оттеснять толпу от фургона.
В вагоне американцев рассадили на нижние полки. Старый и грязный вагон, насквозь провонявший рыбой и квашеной корейской капустой «чимчи». Какой-то важный кореец приказал прекратить разговоры. До Пхеньяна их везли 12 часов.
В ту ночь американцы узнали множество вещей о жизни и о самих себе. Клозета как такового в поезде не было вообще, пленников выводили на открытую площадку между вагонами. Ночь, холод, темнота, грохот — для американских моряков это был настоящий шок. При этом кореец-конвоир не спрашивал, успел ли пленник сделать свои дела. Через какое-то только ему известное и очень короткое время он брал очередного янки за шиворот и волок в вагон на его полку. Многие в море отморозили себе пальцы, и теперь не каждый мог совладать со своим зиппером — со всеми, так сказать, вытекающими… Добавьте к этому беспокойство о своих семьях, близких, их полную безвестность о происходящем и будущем.
В поезде охранники раздали хлеб, но, поскольку процедура происходила в молчании, многие решили, что они получили камни: американские моряки впервые в своей жизни столкнулись с сухарями, о существовании которых даже не подозревали.
Затем пришел переводчик, и моряков начали по одному выводить в конец вагона. Спрашивали имя, воинское звание, серию и личный номер, а также день рождения. Одним из первых был допрошен старшина 3-го класса Чарльз Айлинг. Чарли заявил корейцам, что он может назвать имя, разряд воинского учета, свой служебный номер. И год рождения, но не дату. Он даже попытался разъяснить одно из главных положений Конвенции — объявление вне закона физических мер воздействия на заключенных. В ответ старшину тут же жестоко избили и между побоями доходчиво объяснили, что Женевская конвенция распространяется только на воюющие страны. США и КНДР не находятся в состоянии войны. «Пуэбло» является шпионским кораблем, а шпионов не защищает ни одна конвенция в мире. Под звуки избиения, доносившиеся из крайнего купе, моряки шепотом горячо обсуждали, что делать. Отвечать на вопросы корейцев означало нарушить Code of Conduct — правила поведения военнослужащих US Navy. С другой стороны, документы, захваченные на борту корабля, содержали куда более «классифицированные» сведения, нежели данные о днях рождения моряков. К тому же персональные учетные карточки, собранные в корабельной канцелярии, содержали самые полные сведения о каждом члене экипажа. Изображав из себя несгибаемых героев не имело никакого смысла.
На рассвете 24 января 1968 года поезд прибыл в Пхеньян. Ранним утром 82 американских моряка переступили порог пхеньянской тюрьмы, где их сразу же развели по камерам.
Тюрьма в Пхеньяне — огромное кирпичное здание, темное, неприветливое, источающее тревогу. Длинные стометровые коридоры, цементные полы и стены, грубо расписанные «под мрамор». Голые электрические лампочки в камерах постоянно держали включенными (выключатели находились в коридоре), окна закрывали глухие ставни, зато коридоры были едва освещены. Ледяной воздух пронизывали зычные командные окрики, звуки ударов и нечеловеческие вопли. В камерах — кувшин воды на маленьком столе, репа на завтрак в 06.00, она же снова в 14.00 и опять в 20.00. Головы полагалось держать опушенными в знак глубокого стыда за свои тяжкие преступления и вставать по стойке «смирно» всякий раз, когда любой кореец входил в камеру. В туалет выводили два раза в день.
