Войдя в комнату, старший полицай застал двух мирно беседующих женщин. Одна из них, помоложе, сидела на аккуратно прибранной кровати. Кто-то возился за занавеской. Полицай заглянул туда: седая женщина мыла посуду, на полу играли двое малышей. Седая женщина спокойно вытерла фартуком руки, достала из ящика кухонного столика две метрики. Полицай прочитал их, крякнул, вышел из-за занавески.
Сидевшая на постели молодая женщина доброжелательно улыбалась.
— Встать! — пробормотал подвыпивший полицай.
— Перед начальством — с удовольствием, — вскакивая с постели, ответила Таня.
— Где здесь дети? — спросил полицай.
— Вы же их видели. А у меня никаких детей нет. Когда появятся, приглашу вас на крестины, господин начальник.
Пьяный расхохотался. Ему льстила уважительность, с какой его тут принимали.
А Таня, поправив жаркую перину, чтобы притаившимся под ней малышам было легче дышать, с беспечным видом открыла дверцу буфета.
Она поставила на стол графин с мутноватой жидкостью и граненый стакан.
— Для дорогого гостя и добрая чарка найдется. Прошу, господин полицай, — сказала она, поднося тому стакан, наполненный до краев кучеровским самогоном. — Выпейте за моих будущих детей, раз вы ими так интересуетесь.
За первым стаканом последовал второй. После третьего полицай начисто забыл, для чего он сюда пожаловал, и начал вместо детей искать своих спутников. Он бормотал бессвязные слова, грозно выкрикивал имена подчиненных, но его явно клонило ко сну.
Тамара с Таней проводили его к сараю в соседнем дворе, где уже спали мертвым сном его подчиненные — их по пути перехватил Кучеров и вместо Тамариной квартиры увел сюда, посулив хорошее угощение. Надо сказать, он их не обманул.
Пока полицаи спали, детей спрятали в кучеровской кладовке.
Наутро вновь появился старший полицай, проклиная на все лады своих подручных. Пока он спал, они исчезли, обчистив его карманы. Мало того: ведь непременно, собаки, начальству нажалуются, что, мол, добудиться не смогли. Сами в старшие метят. Вот ведь жизнь распроклятая: каждый другого куснуть норовит…
— Не огорчайтесь, лучше выпейте стаканчик, — утешала его Таня.
Полицай выпил залпом, и его совсем развезло. Он проклинал свою судьбу и все бормотал:
— Гады все, предатели… Рубля не оставили. Вот и работай с такими, сил не жалеючи. Никакого уважения. А тебе спасибо. Ты меня уважаешь…
— Я?! — Таня внезапно сорвалась с места, к ужасу Тамары Сергеевны, которая бросилась к ней, протянула руки. — Жалуешься, судьбу проклинаешь? Предателей? Да ты сам — первый предатель! Шкура!
Куда девалась ласковая, предупредительная девушка, только что подносившая ему стаканчик!
Полицай видел широко раскрытые, полные гнева Танины глаза — они казались огромными.
Как-то внезапно протрезвев, он стоял навытяжку перед девушкой, с ненавистью швырявшей в лицо ему беспощадные слова, — молодой, здоровый малый, опухший от вечных попоек.
Потом он пробурчал еле слышно:
— Я ж понимаю, дети где-то здесь, поблизости. Но я их не трону. И искать больше не станем… Но только послушайся моего совета: сведите вы их к попу, окрестите. Деньжат суньте — он церковные метрики выдаст, поняла?..
Уходя из Тамариной комнаты, полицай даже подсказал, что можно организовать все и без крещения, лишь бы метрики купить.
— Тамара, прости, — сказала Таня. — Сорвалась я… Больше такого не будет. В кулак себя сожму. Но ведь тут ребята… Помнишь глаза тех, за проволокой? Как они смотрели на нас? Они ждут, ждут… И мы ничего сейчас не можем для них сделать. Есть ли что-нибудь страшнее бессилия в такие вот минуты?
Тамара плакала, прижимая к себе побледневших до синевы Марата и Лену.
В тот же вечер дети получили метрики у священника, которого им порекомендовал Кучеров. До конца войны они носили эти метрики на груди, в мешочках на крепком шнурке.
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА РАЗВЕДЧИКА
Неимоверно трудно и необычайно важно было для оккупантов наладить регулярное движение поездов.
Составы из Минска двигались на запад и во все концы Белоруссии. Фашисты вывозили продукты: хлеб, спирт, мясо, овощи. Отправляли на работы в Германию молодежь.
Военные эшелоны везли в сторону фронта войска, оружие, доставляли карательные экспедиции поближе к районам, которые оккупанты считали опасными.
Но никакая самая бдительная охрана не помогала: партизаны умудрялись развинчивать рельсы под носом у охранников, подкладывали в самых неожиданных местах мины и взрывчатку. Все чаще движение на железных дорогах стопорилось, сменяясь сумятицей и неразберихой.
Все чаще срывалась доставка на фронт спешных грузов и воинских пополнений, зато вдоль железнодорожной линии, под откосами, уродливо громоздились покореженные вагоны и паровозы.
Помогали партизанам и налеты советских бомбардировщиков.
Однако фашисты то и дело меняли расписание поездов, держали его в глубочайшем секрете. И порой случалось так, что с трудом и риском доставленная партизанами взрывчатка взлетала на воздух бесцельно, не причинив никакого ущерба врагу.
График… Он был необходим не меньше, чем патроны и оружие. Чем взрывчатка.
Тот самый график движения воинских эшелонов, который гитлеровцы постоянно изменяли и хранили в глубокой тайне.
Таня уже прочно, как и Андрей и Наташа, получила, пожалуй, наиболее ответственное за это время задание: во что бы то ни стало раздобыть точное расписание поездов на ближайшее время. Оно требовалось и партизанам.
И Таня отправилась в Заславль — голодная девчонка в поисках случайной работы, готова сменять на продукты последний шелковый платочек: она несла его аккуратно завернутым в чистую тряпочку.
Прежде всего в Заславле Таня разыскала двух братьев-железнодорожников, якобы давних знакомых ее родителей. Братья давно помогали партийному подполью: собирали сведения, присматривались и прислушивались ко всему, что происходит на их участке. Таня знала их и раньше, но никогда не видела вместе — легче и удобнее братьям было держаться врозь.
С этого дня Таня зачастила в Заславль, бывала в семье то у одного, то у другого брата, а уходила в Минск всякий раз с новыми нужными сведениями. Нужными, но, увы, далеко не полными. Передавая их Андрею через приезжавших партизан, она то и дело просила передать и обещание, что в следующий раз непременно узнает побольше, братья слово дали…
Но однажды, отправившись на условленную встречу, Таня встретила одного из железнодорожников на дороге, далеко от его дома.
— Брата взяли, — тихо бросил он Тане, шагая с ней рядом, и как-то само собой получилось, что направлялись они уже не к домику железнодорожника, а в обратную сторону, откуда только что пришла Таня.
— Заподозрили? — с тревогой спросила Таня. — Ну и что с ним?
Ее спутник горько усмехнулся.
— По их законам заподозренный — это уже преступник. А кара одна смерть. Убили брата. Расстреляли.
Таня молча, понурившись, шла рядом. Не хватало духу говорить в эти минуты о том, как остро необходимы более полные сведения, расспрашивать, нет ли чего любопытного. Он заговорил сам:
— Меня пока не трогают. Ведь мы жили врозь. И работали на разных дистанциях. На людях старались не встречаться — показывали, что вроде нет между нами дружбы. Я и в гестапо не пошел, не стал просить у этих собак, чтобы позволили похоронить брата как подобает. Лучше буду мстить за него, как смогу, если не погонят меня с этой работы.
— Пока вам нужно быть поосторожнее, — сказала Таня.
И впервые за весь этот разговор она увидела улыбку на лице старого железнодорожника.
— Осторожнее, говоришь? Эх ты, девчоночка, ты-то сама больно осторожная? Не тебе учить, не мне слушать, так-то.
— Не надо так, — мягко возразила Таня. — Вы должны понимать, как вы для нас дороги. По-человечески, понимаете? Вы оба, и брат ваш… Не могу я вас потерять, понимаете вы это? Враги должны погибать, а не друзья. Погиб друг — и мне кажется, я тоже виновата: не уберегла, не предусмотрела чего-то.
— Себя не мучь, — сурово сказал железнодорожник. — Мы с братом сами свою дорогу выбрали. Только так, и без оглядки. А теперь слушай, какие поезда мы ожидаем сегодня и завтра. Запоминай получше…
В тот же вечер крестьянская подвода партизан доставила Андрею сведения, которые он немедленно передал в Москву. Речь шла об эшелонах с вооружением и продуктами для фронта. Горе и ненависть придали железнодорожнику решимости: он собрал сведений вдвое больше, чем обычно, и за себя, и за брата. Но все же при следующей встрече Таня повторила, теперь уже от имени Андрея, приказ: не рисковать собой, быть как можно осторожнее.
Она нашла другого надежного человека, давно знакомого партизанам сторожа на переезде. Он тоже кое-что знал, старался запомнить каждый приказ, любые изменения графика. Сведения его оказались полезными, но…
