Такими шепотками был полон трюм.
Одни действительно считали, что пароход идет на Чукотку, может, правда, в Коровино, другие – что руки зэков срочно понадобились на бескрайних сибирских лесоповалах. «Вот, например, зачем в порт Игарку приходят иностранные корабли? – спрашивал известный (в прошлом, понятно) комбриг Колосов. И отвечал: – А за сибирским лесом. Это большая честь – зарабатывать валюту стране. Я, например, член партии с 1918 года, – сказал бывший комбриг. Раньше мы били белополяков, теперь будем бить по отставанию.»
Бывшему комбригу возражал известный экономист.
– Северный полюс плывем осваивать, – негромким шепотом утверждал бывший экономист. – Там, говорят, советские полярники открыли новую землю. Невеселая, конечно, но своя, нашенская. Пока ее САСШ не захватили, мы захватим. Поставим бараки, натянем колючку, вот вам, буржуи, выкуси! Построим социализм прямо под Полярной звездой!
«Ну да, семь верст до небес и все лесом, – презрительно сплюнул как бы ненароком оказавшийся рядом Шнырь. (Что-то он зачастил в нашу сторону, автоматически отметил про себя Семен). – Не бери, фраер, на мопса. Чего карулки выставил? Сука буду, харить всех скоро будем!»
Семен привычно пустил Шныря мордой по рубчатому железному полу, но в этот раз Шнырь почему-то не завыл. Зато астроном Якобы Колечкин оглянулся, моргнул и незаметно затерялся в толпе зеков. Совсем незаметно, как камень в пруду утонул. И ученый горец Джабраил тоже почему-то затосковал. Без дела лег лицом вверх на шконку, закрыл усталые глаза. Неясно, что видел перед собой, может, главное шестьдесят первое открытие.
Уходит, уходит время, подумал, задремывая, Семен.
Уходит время, и запах угара тоже постепенно ушел, рассосался. В твиндеке снова пахло мочой, нечистым потом, нечистыми телами. Это раньше хорошо было.
«Вот, например, хорошо было в двадцать втором, задремывая, – думал Семен. – Революция победила на всех фронтах, началась советизация учебных заведений. Мы тогда здорово поработали, ничуть не жалели сил. Особенно повозиться пришлось в Электротехническом институте, там засели буржуйские сынки, дружно косили под нужных спецов. Вузовские погоны были для них как погоны для белой сволоты. Но сила народа известна, – удовлетворенно думал Семен, – вывели под корень всех профессоров, один Джабраил остался. А вот почему меня не убило на „Бородино“? – думал Семен. – Всех убило, а меня не убило. Должно ведь было убить. И потом. Позже не раз зарубить могли всяко. Даже мясники парижские могли посадить на нож. А ни у кого почему-то не получилось. Вместо этого пришли чекисты, прижали палец к губам, руки, мол, вверх, волк тамбовский! Вот теперь и берегу задницу от очумевшего клопа дяди Кости… Этот клоп только и думает, как бы ему влезть на египтянку, все верит, что сломаюсь, куплюсь на кусочек замызганного сала, забуду про бдительность…»
Вдруг ему показалось, что какая-то тень упала на переборку.
Он повернулся и получил удар в лоб.
Он сам больше ничего не видел, ему потом рассказали: четверо урок схватили его за руки, оглушенного, бросили животом на шконку, сорвали с него штаны. В голом свете электрических лампочек мелькнули инстинктивно сжатые ягодицы. Замучившийся ждать дядя Костя торжествующе наконец приблизился к шконкам, глаза его влажно и влюблено поблескивали.
– Вот волю даю, – ласково бросил он уркам, крепко вцепившимся в оглушенного ударом Семена. – Оросите Машу. Потом сам взойду.
Но оросить Машу не получилось. Твиндек взвыл.
Это был страшный высокий вой.
Страшно, не по-человечески выли сломанные следователями бывшие торговцы, офицеры и кулаки, купцы и служащие Керенского, подрядчики и единоличники, шпионы всех мастей, шахтовладельцы, герои Гражданской войны, ударники труда и сектанты, бывшие урядники и жандармы, городовые, участники и жертвы еврейских погромов, бывшие анархисты и бывшие казаки, шляпниковцы, эсеры, коммунисты, изгнанные из партии за исполнение религиозного культа, всяческие бывшие монахи и колчаковцы, кустари, несчастные родственники проживающих в Польше и в Америке эмигрантов, троцкисты и прочее отвратительное отребье, не желающее работать на счастье диктатуры пролетариата. Они видели белеющий внизу мужской зад и лихих урок, возбужденно уставившихся на голую египтянку, готовящихся оросить Машу.
Ничто не могло помочь бывшему марсовому.
Пароход слабо толкало, подрагивали переборки, слепил глаза яркий свет, зэки выли обречено. Они не знали, где находятся. Может, действительно на Северном полюсе. Но вот урки, жадно приспустившие штаны, и сам дядя Костя, блаженно уставившийся на широкую голую спину оглушенного Семена, находились совсем рядом. И голая, нечеловеческой красоты женщина, сладко очеркнутая на широкой спине Семена несколькими летящими линиями, тоже находилась совсем рядом.
Зэки выли, боясь того, что сейчас произойдет.
Они до ужаса боялись урок дяди Кости и самого дядю Костю. Они до дрожи в животах боялись охраны. Они выли и боялись всего, что хищно двигалось и отбрасывало тени в мертвом пространстве твиндека, беспощадно высвеченном электрическими лампочками.
Стояла глубокая ночь (может, полярная), но наверху раздался шум, люк с грохотом откинулся.
– Прекратить! – раздалась свирепая команда, подтвержденная двумя выстрелами.
Злобно подхватывая сваливающиеся штаны, урки тут же смешались с отпрянувшими зэками.
– Спецы есть? Знающие радиодело есть? – крикнули сверху.
Черноволосые евреи-спецы переглянулись.
Они и сейчас оказались как бы в стороне, не смешались с толпой. Находчивый народ, они сразу смекнули, что хотя бы один из них может подняться наверх. Не трупом на талях, а сам, своими ногами. Подняться, починить радио, если наверху действительно в этом нуждаются, может, съесть чего-то, а потом, вернувшись, рассказать об увиденном. Все спецы, как один, открыли рты, но в этот момент старший из них, Яков по имени, громко крикнул: «Он – знающий!» – и длинным кривым пальцем указал на Семена.
– А чего с ним? – спросил сверху стрелок.
– В обмороке валяется.
– Почему без штанов?
– Жарко же.
– Одеть!
Семена привели в чувство.
Ничего не понимая, пошатываясь от боли в голове, он натянул штаны, расправил задранную на плечи рубашку.
– Ты в радио спец, запомнил? – жарко шептал ему на ухо еврей Яков. – Ты в каждом радио разбираешься, как бог, любой ремонт делаешь, да?
– Это как так, браток? – все еще не осознавал Семен своего спасения. – Не знаю я радио.
Играло у него очко.
– Да спец ты, спец! – уже со злобой шептал еврей. – Поднимешься наверх, гони туфту. Говори, что ты большой спец в радио. Покопайся в каком-нибудь приемнике, сделай вид, что чего-то не хватает. Ты дурак, что ли? Смотри, своих пошлю! – И пояснил: – Им наверху спец нужен, а здесь из тебя Машу сделают, да? Наверху хуже не будет. Зато нам потом все расскажешь.
Так Семен оказался на палубе.
Он был легко одет, на него сразу дунуло темным холодом.
Ни ветерка.
Резкий мороз.
Никакого солнца, одни ледяные сумерки.
Низко стояла над тяжелыми паковыми льдами, чуть разгоняя тьму, странная, как бы подмороженная луна, алмазно сияли звезды. Все было совершенно, как на картинке, где среди льдов рисуют трубу тонущего корабля. Такая труба имелась и в настоящем пейзаже. («Пейзажа не существует!» – почему-то вспомнил Семен крик Дэдо.) Она была отмечена несколькими электрическими огнями.
– Поддержите его, он в обморок упадет! – крикнул кто-то рядом, и только тогда до Семена дошло, что в обморок может упасть именно он, а стоит он, как это ни странно, на просторном, как футбольное поле, заиндевевшем от холода капитанском мостике.
– Ты спец по радио?
– Ну, я…
– Тогда вперед скорым ходом!
Крепкий бородатый человек в темном полушубке и в мохнатой меховой шапке грубо толкнул Семена. Тут же в мохнатой от инея стене надстройки открылась тяжелая металлическая дверь.
Они очутились в раю.
Волшебно мигали на пульте лампочки. Цветные огоньки играли на панелях, откуда-то доносилась приглушенная музыка, прерываемая загадочным бормотанием, таинственными скрипами, шорохами, свистом, шипением, бульканьем, писком морзянки. Наверное, это была радиорубка, потому что на специальном столике стояли телеграфные ключи, готовые к работе.
Семен ошеломленно молчал.
– Садись! – не раздеваясь приказал грубый человек.
Семен послушно сел, и тут же кто-то заорал снизу из-за распахнутой двери, из которой неприятно несло ледяным сквознячком:
– Михалыч, твою мать! Ты где, Михалыч?
– Ну, чего там? – заорал и Михалыч, выглядывая из дверей.
– Да постреляй ты к черту все эти радиолампы! Чего ты там возишься?
– А зачем я врага народа привел?
– Твою мать, догадался! Стрельни его! Подвижка началась, торопись!
Что-то гулко и странно ударило за бортом.
– А и правильно! – весело выругался Михалыч.
