не значат.
Вдруг звонит мой дверной звонок, и я чуть не выпрыгиваю из кожи. Я хмурюсь и молюсь, чтобы это был не он. Он не должен знать мой адрес, но он из тех мужчин, которые будут совать нос в чужие дела таким образом.
Отбросив волосы через плечо, я выхожу из комнаты, чтобы открыть дверь. Один взгляд в глазок, и моя спина выпрямляется, как палка, когда я вижу Доминика, стоящего по ту сторону.
Он не должен меня видеть, но смотрит прямо в глазок, как будто может.
Я отступаю и жду, глядя на дверь, словно она может решить за меня, впускать его или нет.
Не могу поверить, что я вообще задаю себе такие вопросы.
Это Доминик. Парень, которого я до сих пор считаю тем парнем, которого любила.
Да, я злюсь на него, но разве я не хочу знать, что он скажет?
Разве после всех этих лет мне не хочется поговорить с ним, да еще и наедине, у себя дома?
Я всегда была в чужом доме. Это мой дом, и мы не в офисе, где все за нами наблюдают.
Чего я боюсь?
Больше боли?
Что-то еще, что могло бы меня ранить? Например… услышать, чем он мог заняться, пока его не было?
Он Доминик Д'Агостино, и хотя Массимо и Тристан сейчас уравновешенные мужчины, они никогда не были такими, как и он. Щелчок пальцами заставил бы все женское население бежать за ними, любую женщину, которая жаждала бы оказаться у них на руке.
Неужели я действительно думаю, что Доминик просто сосредоточился на том, чтобы поправиться, пока был в отъезде и не был с женщиной в течение двух лет?
Хочу ли я услышать от него это?
Когда я действительно об этом думаю, меня беспокоит не только его уход. А все остальное.
Когда я росла, я всегда наблюдала за ним. Я всегда пыталась заставить его заметить меня. Я почти чувствовала себя легкой мишенью, потому что прямо перед тем, как мы сошлись, он, казалось, нуждался во мне только тогда, когда ему что-то было нужно. Потом всегда вставал вопрос о том, чтобы быть ему помощницей. Мне приходилось терпеть, наблюдая за ним с одной великолепной женщиной за другой. Модели, светские львицы, все, кого считали красивыми. Потом была только я. Странная девушка с печеньем, которую его отец пожалел, когда она потеряла родителей. Никогда не было времени, когда я чувствовала, что я достаточно хороша, чтобы быть с ним.
В преддверии его отъезда я подозревала, что он был под кайфом. Я никому ничего не говорила, потому что не хотела ошибиться или, что еще хуже, позволить себе думать, что он интересовался мной только тогда, когда был под кайфом. Это заставляло меня чувствовать себя глупо.
Прошло слишком много минут, а я все еще стою на месте.
Мои мысли прерывает звук, заставляющий меня подумать, что он прижал руку к поверхности двери.
Только когда я вижу, как кончик листка бумаги скользит под дверью, я снова двигаюсь.
Сначала я думаю, что это еще одна записка. Потом я вижу, что это не так. Это маленький ангел-оригами, вроде тех, что он делал для меня, когда я была маленькой девочкой и играла с мальчиками на лугу.
Я наклоняюсь, чтобы поднять его, и что-то смягчается в моем сердце, когда я смотрю на него.
В последний раз он сделал мне такое, когда мы только встретились. Два года назад мы были в обычной опасности, и он был в беде. Я даже не думаю, что он знал, насколько сильно наркотики на него повлияли. Мы были на острове Тристана на Багамах.
Доминик сделал мне ангела, а потом поцеловал меня. Это был такой случайный поступок, потому что мы ничего не делали, просто сидели на кухне и разговаривали. Я беспокоилась о нем, и, думаю, он это видел. Он не делал для меня таких ангелов много лет. Когда он это сделал и поцеловал меня, это все изменило.
Воспоминания об этом поцелуе открывают мое сердце для других воспоминаний о том, как он делал для меня маленьких ангелочков, чтобы успокоить меня, когда мне снились кошмары о смерти моих родителей. Это были первые шаги к возвращению меня из тени.
Именно эти воспоминания заставляют меня открыть дверь, встретившись с его беспокойным взглядом. Мы смотрим друг на друга несколько секунд, затем он окидывает меня взглядом, замечая мои волосы, мое платье и мое полностью накрашенное лицо.
— Ты хорошо выглядишь, — говорит он.
— Спасибо.
— Могу ли я войти? — Он машет рукой в сторону двери, и я отступаю в сторону, позволяя ему войти.
Когда он входит, потрескивание энергии, которая приходит вместе с ним, заставляет мое тело оживать от тепла. Тепло, которое омывает меня, начиная с макушки головы, спускаясь к кончикам пальцев ног.
Сглотнув комок в горле, я закрываю дверь.
— Не думала, что их еще делают, — говорю я, показывая ангела.
— Не всегда. — Он оглядывает комнату, затем поворачивается ко мне лицом. — Хорошее место, тебе подходит.
— Спасибо. Что тебе нужно?
Хотя мой голос кроток и осторожен, он нарушает неловкую тишину, грозящую заполнить пространство между нами.
— Я хотел увидеть тебя, Кэндис. Чтобы извиниться.
— Да?
— Мне жаль за все, что произошло. За все. Я не ожидаю, что ты примешь мои извинения, но я говорю это в любом случае, независимо от того, имеет ли это значение или нет.
Мне так много нужно ему сказать. Многое из этого заставит его почувствовать себя хуже, а потом меня почувствовать себя плохо или я буду вести себя как стерва, отказываясь понимать, что он переживает.
Мне так много всего нужно высказать, но когда я действительно обо всем этом думаю, ни одно из моих беспокойств не имеет значения. Он здесь, чтобы извиниться, и все.
Он не просит еще одного шанса, и я даже не думаю об этом.
Он здесь не для того, чтобы сказать мне, что хочет вернуть меня, и поскольку мне нужно сосредоточиться на своей жизни, ничто из того дерьма, что я скажу, проносящегося в моей голове, не будет иметь значения. Даже если мое глупое сердце настаивает на том, чтобы держаться за него, это не имеет значения. Этот визит — просто завершение, возможно, для нас обоих.
— Хорошо, — говорю я, и его челюсть напрягается и становится квадратной.
Он поймет, что между нами не все в порядке. Вчерашние пощечины говорили больше, чем все, что я сказала сегодня вечером. Больше ничего мы не
