Песн. XI, ст. 75–79.
Но не один Гидромир поступает как рыцарь. Князь Курбский говорит дворянам Муромским:
Храните рыцарский, герои, в бранех чин.
Песн. XI, ст. 317.
Можно быть снисходительным к великим художникам за их ошибки против времени; изящность их произведений заставляет нас забывать сии мелочи. Например: Рафаэль в картине, изображающей Иисуса в яслях, украсил тот сарай, в коем он находился, столпами Коринфского ордена6, но сия ошибка помрачает ли его славу? Вот гадания Сумбеки.
Она
Змию в котле варит, кавказский корень трет; Дрожащею рукой извитый прут берет, И пламенным главу убрусом обвивает; Луну с небес, духов из ада призывает.
Это похоже на гадания Дидоны в вывороченной "Енеиде"; но Херасков имел конечно намерение совсем противное намерению г. Осипова7.
Зачем Троекур снимает доспехи с убитого им рыцаря? Это можно видеть из римской истории. Чтобы понять слова Сеита
Там агнца черного в жертву я принес,
довольно заглянуть в римские древности: там узнаем мы, что богам подземным приносились в жертву черные скоты.
Едигер раздирает свою ризу {Песн. ХI и XII.} и потом с посыпанной пеплом главою является ко Иоанну {Песн. XII.}. Это обычав иудеев.
Что скажут потомки наши, читая "Россияду"? Может быть, какому-нибудь антикварию вздумается, доказывать что казанские татары были язычники, что у них существовало рыцарство или что руссы весьма сходствовали с римлянами; и сошлется на "Россияду". То не вправе ли они ему поверить? Не основываем ли и мы иногда наши доказательств на каком-нибудь стихе Гомера или Виргилия?
Я бы одолжил ещё свои замечания на "Россияду" если бы не боялся вам наскучить. До сих пор я рассматривал ее в отношении к главным правилам эпической позмы; в другом письме предложу вам мое мнение об ее слоге и красотах пиитических.
В прежнем письме к вам я уже показал, что в "Россияде" не наблюдены те правила, без коих ее нельзя ставить наряду с образцами древних и новых времен; теперь предложу мое мнение о ее слоге. Не спорю, что многие эпические стихотворцы, особенно новейшие, впадали в одинакие с Херасковым погрешности; по крайней мере в их произведениях есть много истинно пиитического: слог их имеет натуральную высокость, описания их живы, картины очаровательны. Мимоходом замечу, что в самом механизме стихосложения древние имеют пред нами важное преимущество; мера их при каждом стихе могла переменяться, напротив того, шестистопные ямбы, коими обыкновенно пишут у нас эпические сочинения, всегда однообразны и даже утомительны. Не лучше ли бы принять для сего рода поэзии гекзаметры? Г. Капнист предложил было о том свое мнение, но его отвергли. Удачные переводы Гомера г. Гнедича удостоверяют нас в их достоинстве; их должно только усовершенствовать и приспособить к российской просодии {Замечания на перевод отрывков из "Илияды" г. Гнедича, и о гекзаметрах — нам обещаны. — Издат.}8.
Я имел уже случай упомянуть, что эпическая поэма требует слога высокого: это достоинство столько же в ней необходимо, сколько страстное в трагедии или смешное в комедии. Великие люди должны действовать образом отличным от людей обыкновенных: они должны возбуждать в нас чувствования высокие; но можно ли произнести их слогом обыкновенным? Впрочем, и сия высокость не должна выходить из надлежащих ей пределов, в противном случае она превратилась бы в надутость и неестественность. В этом-то, по всей справедливости, можно упрекать Хераскова: описания его всегда однообразны, сухи и даже иногда смешны. Видно, что стихотворец, так сказать, надувался и, желая казаться высоким, выходил из пределов возможности. Не странно ли, например, следующее изображение сражающегося Озмара:
Тогда злодей полки, как волны, разделил, На Троекурова всю ярость устремил. Воитель в подвигах неукротимый, злобный, Закинув на хребет свой щит, луне подобный, В уста вложив кинжал и в руки взяв мечи, Которы у него сияли, как лучи, Бежит.
Песн. X, ст. 583–589.
Не знаю, как Озмар мог сражаться с кинжалом во рту! Может быть, Херасков думал, что искусство сражаться состоит во множестве оружия; в таком случае напрасно рыцаря и лошадь его не утыкал копьями. Следующее описание немного уступает этому:
Тогда совокупясь, как страшные стихии,
Четыре рыцаря пошли против России [63],
Подобно слившися четыре ветра вдруг,
Бунтуют океан, летая с шумом вкруг,
Их жадные (?) мечи в густой пыли сверкают,
Разят, свирепствуют, как страшны львы, рыкают [64].
Россияне уже хотели отступить,
Но силы новые пришли их подкрепить,
Бог волею своей, царь добрыми очами,
Вельможи твердыми и мудрыми речами [65].
Песн. XI, ст. 227–236.
Представления одного или нескольких рыцарей, побивающих целое войско, принадлежат к нелепым сказкам времен рыцарских. Хераскову мало казалось, что четыре рыцаря обратили в бегство полки россиян, он заставляет еще подкрепить бегущих: бога "своею волею", царя "добрыми очами" (!!), а вельмож — "мудрыми речами"!!!
Мироед, сражаясь с Курбским, получил смертельную <рану>. Рамида, стоя на городской стене
И видя во крови Мироеда, воздохнула: К Мироеду паче всех она была склонна; Забыла, что сама в чело поражена, Мгновенно в сердце к ней Мироедов стон преходит И в духе жалость, гнев, отмщенье производит: Бежит и встрешного мечом своим сечет; На копья, на мечи Рамиду страсть влечет.
Песн. XI, ст. 204–210.
Вот как описывает Херасков смерть одного из своих героев:
Щитом себя Мироед закрыть не ускорил, Взревел, и тылом он хребет коня покрыл.
Песн. XI, ст. 201 и 202.
И невольник, надевши присланную Алею от Сумбеки одежду,
…пал, взревел и дух свой испустил.
Буря разбила суда с воинскими снарядами, Иоанн с твердостию духа
Вещал: погибло все, осталась храбрость нам! На храбрость, воины, надежду возложите И грудью грады брать искусство покажите.
Воины отвечали:
Мы грудью град возьмем!
Что ж, вы думаете, они сделали? бросились на приступ? Совсем напротив:
И с шумом как орлы ко стану потекли[66].
Письмо мое сделалось бы слишком длинным, если бы я захотел вычислять все худые места в "Россияде". Справедливость требует также упомянуть о прекрасном описании царства Зимы в XII песни. Жаль только, что ее пребывание назначено на Кавказе, гораздо правдоподобнее и лучше было бы сделать ее царством Уральские горы и Ледовитое море. Может быть, стих:
Там зримы кажутся вещаемы слова
есть один из превосходнейших стихов, какие только когда-либо производили отличнейшие гении стихотворства.
Из всех фигур уподобление или сравнение чаще употребляется эпическими стихотворцами: оно делает предмет ясным и более его живописует. Вы знаете прекрасное Луканово уподобление Помпея древнему дубу, который держится на земли уже не корнями, но одною своею тяжестию:
Qualis frugifero quercus sublimis in agro Exuvias veteres populi sacrataque gestans Dona ducum nee jam validis radicibus haerens Pondere fixa sua est; nudosque per aera ramos Effundens, trunco, non frondibus, efficit umbram At quamvis primo nutet casura sub Evro, Et circum sylvae firmo suo robore tollant, Sola tamen collitur {*}. {* Дуб величавый таков посреди полей плодоносных Весь под дарами вождей, под добычею древней народа: Уж не впивается он корнями могучими в землю, Держится весом своим и, голые ветви подъемля, Тень от нагого ствола, не от листьев зеленых кидает; Хоть и грозит он упасть, пошатнувшись от первого ветра, Хоть возвышаются вкруг леса в своей силе цветущей, Только ему весь почет (лат.). — Перевод Л. Е. Остроумова9.}
Я не нашел в "Россияде" ни одного истинно пиитического сравнения. Герои ее или действия их уподобляются предметам самым обыкновенным, низким, а иногда даже ничего не значащим, наприм<ер>:
Главу единому как шар он (Озмар) разрубил [67].
Казанцы:
Как волки наших сил в средину ворвались[68].
Бронями зашумел как ветвистое древо [69].
