Наполеон нес мир на острие штыка, и, сколько бы он ни заверял, что он стремится обеспечить французскому народу «достойный мир», «прочный мир», на деле мир, который он навязывал силой оружия Европе, был миром французской гегемонии, миром порабощения европейских народов.
Возможно, что Наполеону за каждой войной мерещился мир, но его программа мира год от году становилась все более экспансионистской: за Кампоформио шел Люне-виль, за Люневилем — Пресбург. Его требования возрастали; они становились необузданными, безграничными, и мир, желанный мир, о котором двадцать лет, с 1792 года, мечтали терзаемые войной народы Европы, отодвигался все дальше и дальше, становился недостижимым.
Конечно, Бонапарт по-разному оценивал перспективы союза с Россией в 1800–1801 годах, когда он его домогался, и в 1807 году, когда он наконец был заключен. Международные позиции Франции в 1807 году были уже совсем иными, чем в критическом 1800 году. Они стали неизмеримо более выгодными для наполеоновской Франции. Но и в 1800–1801 годах, и в 1807 году Наполеон видел в союзе двух сильнейших военных держав континента гарантии сохранения статус-кво в Европе, конечно, статус-кво, отвечавшего французским интересам. Он полагал, что союз двух самых сильных континентальных держав делает невозможной войну какой-либо третьей державы против одного из двух союзников. Формула Шампаньи, подсказанная Наполеоном, — «В согласии с Россией нам никто не опасен» — отражает это новое, сложившееся после Тильзита положение вещей.
Тильзит был соглашением двух сильнейших военных держав Европы. Как показали сами переговоры, конечно, у каждой из держав были свои интересы, свои расчеты, свой подход к вопросам европейской политики. Но эти различия не помешали обеим сторонам преодолеть трудности и найти взаимоприемлемое решение. Обычно подчеркивают, что в основе тильзитских соглашений лежало разграничение сфер влияния. Наполеон соглашался на то, чтобы Россия доминировала в Восточной Европе; Александр признавал за наполеоновской Францией те же права или, вернее, те же возможности в Западной Европе.
Кому это было выгоднее? Франции или России? Так нередко ставится в литературе вопрос. Но такая постановка вопроса едва ли плодотворна: тильзитские соглашения были выгодны и той и другой стороне; без этого они не могли быть так быстро заключены.
Наполеон отчетливо понимал в ту пору, что ни с какой другой великой державой подобного соглашения заключить было нельзя. В 1807 году кроме России оставались только Австрия и Англия. Австрия имела столь ограниченный военный потенциал, что соглашение с нею не представлялось ценным. К тому же неустранимые противоречия в итальянском и германском вопросах делали невозможным сотрудничество двух держав как равноправных партнеров. С могущественной Британией соглашение типа тильзитского было исключено прежде всего потому, что обе державы, Франция и Англия, претендовали на одну и ту же добычу: и та и другая стремились к господству в Западной Европе. Бонапарт уже в 1800 году понял, что ему следует добиваться соглашения с Россией. Неудача амьенского примирения с Англией еще более укрепила его в этом мнении.
Тильзитские соглашения были направлены своим острием против Англии. Однако в интересах точности следует отметить, что первоначально, до осени 1807 года, и в Париже, и в Петербурге еще сохранялись некоторые иллюзии: еще не исключалось, что русское посредничество будет либо принято Лондоном, либо Англия перед лицом могущественного русско-французского союза будет в какой-либо другой форме искать пути к соглашению.
Александр I также проявил понимание новых исторических условий и, если угодно, известную смелость, решительно пойдя на союз с наполеоновской Францией. Тильзит для России не был неудачей, как считают некоторые историки. Прекращение войны, заключение мира для России были необходимостью. В сложившихся условиях 1807 года, после двух неудачно закончившихся войн, для Александра, для России Тильзит был успешным политическим ходом. Конечно, по тильзитским соглашениям России пришлось отказаться от некоторых позиций в Восточном Средиземноморье. Но эти позиции Россия теряла в большей мере из-за противодействия Англии; эта союзница была опасным противником. Выигрыш от союза с наполеоновской Францией заключался не только и не столько в том, что после проигранной войны Россия ничего не потеряла и приобрела еще Белостокскую область. Выигрыш был в том, что союз с могущественной империей Запада усиливал позиции России, оказывался для нее выгодным.
В литературе высказывалось мнение, будто недоброжелательство, проявленное петербургским светом к генералам Савари и Коленкуру, объяснялось причастностью их обоих к казни герцога Энгиенского. Причина была глубже. Холодный прием, оказанный в Петербурге французским официальным лицам, был, как уже говорилось, косвенной формой осуждения политики императора, неодобрения духа Тильзита.
Что же лежало в основе враждебного отношения русской аристократии к политике Тильзита? Было бы ошибочно искать здесь какую-либо одну причину. По-видимому, правильное объяснение можно найти, лишь рассматривая комплекс мотивов. Должны быть приняты во внимание, бесспорно, имевшие большое значение экономические интересы русских дворян, какой-то части купцов, связанных с экспортом товаров в Англию. Торговые связи России с Англией были гораздо более развиты, чем с Францией, что легко объяснимо, так как Англия экономически была более передовой страной. К тому же нельзя забывать, что за двадцать лет революции и войн по существу прекратились всякие торговые связи между Францией и Россией: практически они стали невозможными. Политика Тильзита, превратившая Англию во враждебную России державу, заставившая русское правительство присоединиться к континентальной блокаде, затрагивала интересы русского дворянства, экспортеров леса, пеньки, зерна и других товаров, которые до сих пор морским путем шли через Балтику и Черное море в Англию и английские владения. Ни как покупатель, ни как экспортер товаров Франция не могла заменить Англию.
Тильзит действительно привел к сокращению русского экспорта. Исследования Е. В. Тарле и в особенности последняя работа М. Ф. Злотникова убедительно показали, как велик был материальный ущерб, который терпели вследствие этой политики русские круги, связанные с экспортом товаров[924].
Однако недовольство политикой Тильзита объяснялось не только экономическими причинами. Сказывались также российский дворянский консерватизм, устарелые представления минувшей эпохи, традиционно недоброжелательное отношение к политическому режиму наполеоновской Франции, который не искушенные в тонкостях политики русские дамы типа Анны Павловны Шерер из романа «Война и мир» продолжали отождествлять с революцией или же считать ее детищем. Нельзя также упускать из виду прочность проавстрийских и в особенности пропрусских симпатий. Династия Романовых со времен ангальтцербстской принцессы Софьи-Фредерики, вступившей на русский престол под именем Екатерины II, стала немецкой семьей, была тысячами нитей связана с Пруссией Гогенцоллернов, с герцогом Ольденбургским, со множеством дворов германских курфюрстов. Политика Романовых была традиционно ориентирована на Вену Габсбургов и Берлин Гогенцоллернов. Еще свежи были в памяти идеологические концепции первой и второй, третьей и четвертой антифранцузских коалиций. Подавляющее число царских сановников, генералов, среднего офицерского состава и вообще служилых людей были воспитаны на протяжении двадцати с лишним лет в духе дружбы и легитимистской солидарности с монархией Габсбургов и Прусской монархией и вражды к Франции[925].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
