мой был убог, пальто – одно названье;
Твоим попутчиком я, Муза, был в скитанье
И – о-ля-ля! – мечтал о сказочной любви.
Зияли дырами протертые штаны.
Я – мальчик-с-пальчик – брел, за рифмой поспешая.
Сулила мне ночлег Медведица Большая,
Чьи звезды ласково шептали с вышины;
Сентябрьским вечером, присев у придорожья,
Я слушал лепет звезд; чела касалась дрожью
Роса, пьянящая, как старых вин букет;
Витал я в облаках, рифмуя в исступленье,
Как лиру, обнимал озябшие колени,
Как струны, дергая резинки от штиблет.
Еще один миф о Рембо: поэт-коммунар. Да, он сочувствовал Коммуне и писал революционные стихи, а также проект конституции коммунаров. «Париж заселяется вновь» – льющаяся ненависть к победителям. И тем не менее, сведения о Рембо-строителе баррикад, мягко выражаясь, далеки от действительности. Простой расчет времени пешего хода до Парижа показывает, что он мог дойти сюда не ранее 20–22 мая 1871-го, когда Коммуна была в агонии. (Напомним, что письма Рембо в Париж Ж. Изамбару и П. Демени датированы 13 и 15 мая.) Иными словами, Рембо не мог принимать участие в военных действиях. Родственники Артюра и Рене Этьембль категорически отвергли миф о революционности поэта, который не был коммунаром.
Хотя у него есть несколько обличительных стихотворений, он был революционером лишь в поэзии. Согласно его идеологии, если кто-то и способен сделать человечество чуть счастливей, то не революционер, а поэт-пророк, вызывающий и дерзкий.
В отличие от критицизма Флобера, критицизм Рембо как знамение эпохи был лирически сконцентрирован и эмоционально сгущен, был окрашен тонами анархического вызова, демонстративной бесшабашности. Свидетельствовали, что в родном Шарлевиле Рембо плевался на встречных священников и писал на стенах лозунги, угрожавшие самому Богу.
Весьма показателен сонет «Моя цыганщина», подлинный гимн богеме, человеку, оторвавшемуся от общества, сбежавшему, оставшемуся наедине с небом и звездами.
Характеризуя социальные взгляды Рембо, замечу, что с ним произошло все то, что всегда происходит с гениями – разве что раньше и резче. «Пребывание в аду», помимо прочего, еще и свидетельство естественного конца иллюзий обновления: конечно, они прекрасны, эти иллюзии, но несбыточны. Может быть, отсюда – тяга и уход в дохристианский и доисламский Восток…
Рембо считал реальную жизнь человека неподлинной, ненадежной, сомнительной и видел спасение от обыденности в существовании «высшего порядка»: «Истинная жизнь – это отсутствие. Нас нет в мире»[53].
Это формула не только персонализма, но и сюрреализма, во многом предвосхищенного А. Рембо (сатиры «сидения», «человекостула» и т. д.). Андре Бретон: «Рембо – сюрреалист в практике своей жизни и во всем прочем». Рембо действительно тяготел к созданию шокирующих, контрастных композиций, к соединению взаимоисключающих, разнородных образов, что характерно для последователей Бретона и Дали, которых Рембо упредил декларациями абсолютного освобождения от общества, этого царства «крайнего идиотизма», и призывами к негативной этике. Смирение и покорность – человеческие качества, воспитываемые христианской моралью, совершенно несовместимы с характером и образом жизни Артюра Рембо.
Уже к 1873 году бродяжничество серьезно подорвало здоровье Рембо. Верлен свидетельствовал о его повышенной раздражительности, навязчивых состояниях и галлюцинациях. Угрюмый с детства, он превратился в нелюдима, а девичья розовизна («похож на девушку из народа», – говорил Малларме) сменилась свинцовым цветом лица.
После разрыва с Верленом Рембо ненадолго приезжает на материнскую ферму в Роше, но затем вновь пускается в свой бесконечный путь: поездка в Англию с Ж. Нуво в 1874-м, затем – Германия (Штутгарт), Италия (Милан, Бриндизи), Марсель, Испания, Шарлевиль. Рембо изучает языки (английский, немецкий, русский, греческий, голландский, хинди), работает грузчиком в порту, влача жалкое существование, записывается в волонтеры на Яву (1876), но поскольку дисциплина угнетает вольного птаха, дезертирует из колониальных войск, какое-то время скрывается в джунглях, а затем нанимается матросом на английский парусник, отплывающий в Европу…
Тяга Рембо к бродяжничеству (Б. Пастернак: «бродяга и буян»), презрение к нормам общежития, самоуверенная развязность, граничащая со скандальностью, предосудительные даже для богемы манеры, склонность к диким авантюрам шокировали всех и вся. Нескладный вульгарный юноша с «овальным лицом падшего ангела» прятал свою наивность, впечатлительность и робость резкими выходками – то безоглядно осуждая других, то обожествляя себя самого. Это не могло не вызвать злых, унижающих и оскорбительных насмешек, за которые он мстил еще большим эпатажем.
Кто знал, что цинизм Рембо – «мнившим себя магом и ангелом, избавленным от всякой морали» – это цинизм «Истерзанного сердца»: яростный протест против пошлости их бытия, острота душевных переживаний, неутихающая боль вечного вопроса: что делать, как жить?
Гениальность как разрушение формул.
Гениальность как антитеза эврименам.
Гений как диссидент эпохи: символ человеческой отчужденности – от мира и нередко от самого себя.
Он обладал ненавистью к тому, чем стала цивилизация, отвращением к лицемерию и самодовольству… мало кто так захватывающе выразил вопль горечи, всю ностальгическую жажду человеческой природы, ее стремление и страстное желание бежать от изношенных ценностей и отплыть к новым надеждам.
«Новые надежды» – это разрыв с поэзией, переставшей быть для него связующим звеном между миром и человеком: «Я покончил с этим занятием. Я покидаю Европу. Морской воздух обожжет мои легкие, солнце новых миров опалит мою кожу».
Плавать, ходить по траве, охотиться, курить, пить крепкие ликеры, подобные расплавленному металлу, как делали мои любимые предшественники, собравшись вокруг камина.
Я и Аврора, вооруженные терпением, пойдем в новые, великолепные города.
Позже в «Прóклятых поэтах», в разделе, посвященном «путнику в башмаках, подбитых ветром», Поль Верлен напишет:
Это был высокий человек, хорошо сложенный, почти атлет, с великолепным овалом лица, напоминающий изгнанного ангела с русыми, постоянно взъерошенными волосами и бледно-голубыми беспокойными глазами.
И далее:
Если эти строки окажутся перед глазами господина Артюра Рембо, пусть знает: мы не осуждаем его за то, что делало его беспокойным, и пусть знает о том, что мы принимаем его отставку из рядов поэтов, ибо, если он находит это логичным, достойным и необходимым, то так оно и есть.
Парад-алле
Здоровенные озорники. Многие из них хорошо поживились в наших краях. Они не спешат без особой нужды показывать свои блестящие дарования и знание ваших душ. Тертые парни! Глаза шалые, как летняя ночь, красные, черные, трехцветные, и такие, как сталь, крапленая золотом звезд; рожи изуродованные, свинцовые, бледные, испепеленные; развязная хрипотца. Ужасающая походка оборванцев. Есть и совсем щенки – у них устрашающие голоса и кое-что в кармане.
