однажды даже успели сцепиться в Битве. Однако теперь вражда исчезла вместе с неизвестным науке местом, которое не было обозначено ни на одной карте.
Исчезла вместе с Лизой.
Неожиданно, но для тёмной Вероника оказалась очень доброй и чувствительной. Она планировала отыскать всех погибших, которых помнила — и светлых, и тёмных — и попросить у всех прощения, словно находила в этом покаянии смысл своей дальнейшей жизни. Даже его уговорила сегодня прийти, хотя Иван, за последнее время организовавший уже вторые похороны, сам на них не явился. Что могло заставить такую девушку встать на сторону Тьмы, оставалось для него загадкой. Но он не спрашивал и дал себе твёрдое слово, что не спросит никогда. Ведь то, что произошло в другой реальности, должно было остаться там навсегда.
Затем Вероника отошла в сторону, предоставив ему возможность высказаться.
— Привет, малыш… — чувствуя себя крайне неловко, поприветствовал Иван бездушный кусок металла и пластика.
Естественно, ответа не последовало.
В поисках поддержки парень взглянул на свою спутницу, и та одобрительно кивнула.
— Лиз, надеюсь, что ты меня слышишь, потому что иначе я буду выглядеть полным идиотом. Я только хотел сказать… Мы очень благодарны тебе за помощь, ты нас буквально спасла… Меня ты вообще много раз спасала, хотя должна была прикончить такую бестолочь… Ещё и умерла из-за этого… Мне очень жаль, что так вышло… Но… Если это хоть немного нас оправдает, знай, что всё оказалось ненапрасным! Мы победили! Это тысячелетие пройдёт под покровительством Света, как мы и хотели! Как хотела Варвара Михайловна и ты… и… и Давид… — Иван судорожно набрал воздуха. — Прости, что отнял его жизнь. Сам я не смогу себя простить… Никогда… Я… Я собой не управлял… Не мог себя контролировать… Да кому я вру?! — воскликнул парень, бросив нервный взгляд на Веронику. — Я хотел его убить! Из ненависти! Из ревности! Из-за того, что он мешал мне выполнить приказ! Понимаешь, у меня не было выбора! Я обязан был исполнять её приказы, чтобы оставаться с ними, особенно после того, как отпустил тебя в скалах… Лиз… Ты не представляешь, что я почувствовал, когда всё осознал! — Иван сокрушённо покачал головой. — Никогда не забуду твой взгляд! Ты должна была меня возненавидеть и разорвать на части, но ты даже не упрекнула… Разве можно защищать человека, отнявшего половину души? Разве можно спасать убийцу?! Мать Тереза, блин! — незлобно выругался он. — Но ты оказалась права — я не смог до конца почернеть. После Битвы я ушёл в скалы и долго бродил там, пытаясь разобраться, что же со мной произошло. И в конце концов понял, что я не такой… Что я не хочу быть таким. Я принял решение уйти. Тогда меня нашла Вероника и, видимо, девочка, следившая за нами.
— Я пыталась отговорить, но в итоге последовала за ним, — подхватила девушка, глядя Ивану в глаза. — Я готова была идти куда угодно…
— Тьма не простила, — мрачно продолжил парень. — Она потеряла преимущество, поэтому абсолютно все тёмные открыли на нас охоту. Последние четыре Битвы стали настоящим Адом, а ночи оказались ещё более страшными… Но мы выжили… И с последним ударом колокола просто перенеслись на землю! Мы не знали, где друг друга искать, чем всё закончилось, и кто победил. И только потом Старцы рассказали, что выиграл Свет. Так что не было ни бурной радости, ни всеобщего ликования — одно сплошное разочарование…
Иван на мгновение замолчал и склонил голову, ощутив во рту сильный привкус горечи, от которого он никогда больше не сможет избавиться.
— Эта тайна будет связывать нас до конца, — наконец, продолжил он почти шёпотом. — Спи спокойно, малыш. А мы ещё приедем…
Вероника медленно приблизилась, прижалась к Ивану и сочувственно положила голову ему на плечо. Одной рукой парень приобнял девушку за плечи, пытаясь защитить от подбиравшегося холода, а второй коснулся спрятанного под рубашкой крестика, с которым теперь не расставался.
Ещё долго они стояли, молча разглядывая улыбчивые и наполненные светом лица матери и дочери, смотревшие на них с фотографий. Птичьи крики начали понемногу стихать, возвращая пустынному кладбищу безмолвие вечности, и лишь внезапно налетевший порыв ветра вновь нарушил его спокойствие. Он всколыхнул голубое платье, поиграл со светлыми прядями волос Вероники и устремился дальше, подхватывая рыжие огоньки опадавшей листвы и унося их с собою в бирюзовую даль…
***
Серость.
Она была повсюду и наполняла собою всё. Она окутывала и обволакивала, ничего не впуская и ничего не выпуская. Она поглощала свет, тьму, звуки, тишину и оставляла только покой.
Потом в ней появилось время — и это время было вскоре.
Вскоре серость разделилась на более плотные сгустки, плывущие обрывками тумана, и пустоты, которых становилось всё больше. Они стремительно расширялись, вырывались вперёд, наполнялись простором и превращались в пространство.
И это пространство было далеко.
Вот далеко появилась черта, отделявшая два цвета — более светлый и более тёмный. И тут же искривилась, изогнулась, приобретая сложные контуры, напряжённо вздрогнула и растворилась. По тёмной половине поползли зелёные полосы, удлиняясь, вытягиваясь и выкидывая отростки, которые превращались в стебли, листья и бутоны растений. Живой ковёр стремительно разрастался и разворачивался, пока не заполнил собою всё и не растворился вдали, так и не достигнув предела. Бутоны на его поверхности набухли, увеличились и вдруг лопнули, выпустив неяркие, широкие лепестки.
На светлой же половине не произошло ничего. Она всё так же переливалась серостью, которая стекалась и растекалась мягкими, рыхлыми формами.
Я.
Я ощутило себя как нечто хрупкое и невесомое. Я парило между серостью и зеленью, соединяясь с ними, сливаясь в единое целое, но как бы существуя отдельно. Ещё не осознав, зачем, Я потянулось к одной из половин, и, словно уловив это намерение, они пришли в движение: закачались, завращались, перевернулись, поменялись местами и замерли. Серость оказалась наверху, а зелень внизу и стремительно приблизилась, поглотив и приняв Я в себя.
Теперь Я находилось на лугу. Пёстрое поле, усыпанное распустившимися цветами, тянулось в бесконечность и пропадало в тумане. Над ним бесплотным покрывалом стелилась лёгкая, серебристая дымка, готовая вздрогнуть и растаять от малейшего движения. А в вышине темнели невесомые облака, медленно скользившие в абсолютном безмолвии.
Но, как из серости появились краски, так и из тишины начали рождаться звуки — сперва тихие и вкрадчивые, а затем более явные и звонкие. Вот зашуршала трава, потревоженная незримым ветром, вот упала капля росы, сорвавшись с самого кончика лепестка, вот едва различимо качнулся туман. Сперва редкие и одинокие, эти звуки повторялись всё чаще, объединялись,
